Солдат из Казахстана (Повесть) - Мусрепов Габит Махмудович - Страница 46

— Ура-а! — подхватили мы все.

Пользуясь смятением и бегством фашистов, Петя швырнул им в спину последнюю из своих гранат и успел проскочить из рва в траншею.

Оставив с каждой стороны по одному человеку у пулеметов для наблюдения, я созвал второй керченский «военный совет».

Боеприпасов к автоматам было у нас не в избытке. Трофейных тоже не так уж много.

— Из автоматов стрелять только одиночным огнем, — предлагает Володя.

— Из пулеметов тоже бить только в упор, — говорит Самед.

— С севера можно подпускать на гранатный бросок. Там траншея удобная для гранат. Пулемету на северном склоне оставить одну ленту. Я засяду там с гранатами. Милое дело! — угрюмо шутит Петя.

Это и были основные пункты решения «совета».

Невеликий наш «фронт» пришлось разделить на западное, северное, южное и восточное направления. На каждом направлении было от трех до пяти бойцов. Кроме того, мы использовали немецкий телефон, связали все точки с командным пунктом.

Нажим фашистов снова стал нарастать.

— «Пока не потеешь, это еще не работа!» — сказал мулла Насреддин, — бодрился Самед.

С севера немцы лезли уже на курган, а Петя с двумя бойцами поджидал их, разложив гранаты, когда воздух вдруг загудел от тяжелого гула наших бомбардировщиков, которые показались вдали над морем.

Наперерез им стаями поднялись легкие немецкие машины, но когда наши бомбовозы приблизились, стало видно, что они идут под охраной множества истребителей. Немцы не решились принять с нами бой, повернули на запад и скрылись.

— Ага! Помнишь, Костя, как в сорок первом они на нас лезли? Теперь небось приутихли! — радостно крикнул Володя, к которому я спустился в бетонированное пулеметное «гнездышко», как ласково называл он свою огневую точку.

Сердце радостно билось при взгляде на то, как авиабомбы крушили немецкие окопы вокруг нашего дота. Еще, еще эскадрилья! Ищет врага. Нам с кургана Сиднее, где нужно бомбить, — за утро мы высмотрели, где можно предполагать штаб, где минометную батарею. На одном из соседних курганов явно был дот, подобный тому, какой был и в наших руках.

— Володя, трассирующими! Покажи направление на тот курган с дотом! — крикнул я.

Володя сменил ленту и дал длинную очередь красных пуль. Самолеты не видели их.

— Еще дай, длиннее!

Огненный ручей заструился по воздуху.

— Ура! Звено бомбардировщиков отделилось, и раз за разом на указанном нами кургане ударили мощные взрывы.

— Давай-ка на штаб, в тот садочек у школы! — поощрил я Володю.

Он пустил туда ракету.

Удары самолетов, еще и еще. Загорелся дом. Мы видим, как разбегаются фашистские офицеры.

Перед нами все словно вымерло. Гитлеровцы попрятались в щели.

Так же мы указали и минометную батарею, на которую тотчас обрушили несколько бомб. Мне казалось, что я разговариваю с Шегеном, он слушается моих советов и делает то, что я считаю нужным.

«Шеген, ты слышишь меня?»

Он слышит. Он разбил уже три хорошо замаскированных блиндажа, которые с воздуха нельзя было разглядеть. Под ударами авиабомб из земли вырывались бревна накатов, доски и вместе с землей поднимались к небу.

Как бы мне хотелось еще, чтобы бомбы упали поближе, чтобы они докончили этот подбитый танк с очковой змеей внутри, чтобы они попали вот в эти ближние окопчики, полные немцев, которые снова пойдут в атаку, как только скроются самолеты, и уж теперь постараются нам отомстить за все.

Шегену будет что рассказать Акботе о нашем совместном сражении.

— Вот это да-а! Вот это да-а! — восклицает Егор, восхищаясь работой авиации.

«Прощай, Шеген! Ты слышишь меня?»

Самолеты ушли, оставив в нас уверенность в том, что мы не одни, что мы не просто какое-нибудь окруженное подразделение, а гарнизон советского укрепления в тылу у гитлеровцев.

До вечера немцы несколько раз поднимались атаковать нас в лоб, но откатывались под косящим огнем пулеметов.

В один из таких немецких наскоков, уже перед самым закатом, опять появилось звено «ястребков» и на бреющем полете стало косить из пулеметов атакующих нас фашистов. Друзья как бы говорили нам, чтобы мы держались, что мы здесь нужны. Это прибавило сил, хотя все мы устали, были голодны и смертельно хотели пить.

Солнце село за черную тучу, по морю пошли, вздымаясь, гривастые волны.

— Эх, будет штормяга! — шепнул мне Володя. — В такую погоду никак не пройти катерам. Нынче ночью десанта не будет.

Перед сумерками рухнул на нас артиллерийский удар. Тяжелые снаряды шли один за другим, падая вокруг бетонного колпака, под которым мы приютились. Все кругом было покрыто осколками и землей, словно с неба лился железный и каменный ливень с песком. В этот момент можно было не опасаться атаки пехоты.

— Ребята, пойдем отдохнем в нижнем ярусе. Не так будет грохать. Тут ведь оглохнешь, — позвал я Володю и Самеда, которые не отходили от амбразур.

— Погоди, товарищ старший сержант, не пойду, — отмахнулся дисциплинированный и точный Самед.

— Почему не пойдешь? — удивился я.

— За танком смотрю. Два раза люк поднимался. Видно, боятся вылезти под снаряды. Как осмелятся, так я их гранатой.

— Сколько же ты будешь ждать?

— Ходжа Насреддин сварил однажды для друга суп из курицы, потом самому на яйцах сидеть пришлось, пока не вывел цыплят. Я тоже так буду сидеть…

По высоте били подряд два часа. Но этот бетон крепко врос в землю. Они не смогли его одолеть и ночью опять полезли в атаку.

— Не жалейте ракет, ребята, — вон их сколько: меньше истратим патронов, — посоветовал я.

Вдруг раздались один за другим два взрыва.

— Цыпленки, цыпленки! — крикнул Самед. — Он думал — темно, я не вижу! А я вижу! Все темно да темно. Я стал как кошка. Он люк открыл, лезет наружу. Я молчу. Другой лезет — молчу. Третий лезет… Как дам! Да еще раз как дам! Все трое лежат! — торжествующе рассказывал Самед о своей охоте.

Я молча пожал его тонкую длинную руку. Мы выпустили ракету. Она осветила около танка три фашистских трупа.

Впрочем, вокруг высоты их было теперь уже не десятки, а сотни. Но немцы всерьез решили разделаться с нами. В темноте они лезли на нас. Пулеметы раскалились от непрерывного огня.

— Лезут с запада!

— Лезут с юга! — сыпались донесения.

— Стой на месте, — отвечал я каждому.

— Не хватает патронов, давай!

— Витя, тащи, — посылал я связного, молоденького добровольца из отделения Горина.

Витя неустанно сновал по ходам сообщения, поднося боеприпасы.

— Наседают в лоб, больше сотни! — сообщил по телефону Володя.

— Ленты есть?

— Есть.

— Ну, держись…

Закончившийся день значительно ухудшил наше положение. Во-первых, у нас выбыл единственный офицер, капитан Мирошник, и хотя у нас была группа активных и бывалых бойцов, но ни я, ни кто другой из товарищей не могли его заменить. Во-вторых, нас осталось всего девять человек. В-третьих, во время немецкой атаки погиб командир второго отделения Федя Горин. Петя Ушаков теперь командует вместо него отделением, в котором осталось всего четверо вместе с ним, в моем отделении тоже четверо, пятый я сам.

Самое тяжелое заключается в том, что на каждом направлении остается всего по два бойца.

— Одно направление нужно нам сократить, — предлагает Петя, — надо создать оборону по траншеям.

План укрепления на кургане давно подсказывал эту мысль, но раньше у нас не было времени на перегруппировку. Траншеи были построены так, что контролировали все четыре направления, взаимно дополняя друг друга.

Я принял его предложение.

Подсчет боеприпасов оказался еще менее утешителен. Масса ракет, оставленных нам бывшими хозяевами, не заменяет ни пулеметных, ни автоматных патронов. Утешает лишь мысль о том, что немцы во второй раз не пойдут уже на такие жертвы. Решаем, что боеприпасов нам хватит на два дня обороны.

О гранатах никто ни слова. В молчаливом согласии мы откладываем их на конец, когда нам придется защищать свои последние минуты в окопе на самой вершине.