Выбор офицера - Гришин Алексей Иванович - Страница 49

— Видите ли, дорогой барон. В мире магии очень мало невозможных вещей, вопрос в цене — в самых обычных золотых и серебряных монетах. Понимаете, в нашей стране все врачи заинтересованы в оплате своих услуг и очень косо смотрят на коллег, работающих бесплатно. При этом, становясь врачами, мы связываем себя заклятием, которое помимо нашей воли сообщает коллегам, какие услуги мы оказываем и сколько за это получаем. Единственное исключение, пожалуй, — замена, и то потому, что является заклятием не лечащим, а убивающим. Та услуга, о которой Вы просите, стоит дорого, очень дорого. Помочь могу и готов я, но можете обратиться к любому моему коллеге. Поверьте, все они назовут одну сумму. Насколько повреждено лицо этого несчастного?

— Лица вообще нет. Оно сплошь состоит из шрамов, нос сломан настолько, что стал плоским, как у сифилитика. В то же время глаза, губы, зубы и лицевые кости кажутся целыми, хотя про лицевые кости точно не скажу — мог и не увидеть переломов.

— Господи, — виконт резко встал со стула — кто же его так?

— Не его, а ее. Не хочу сейчас вдаваться в подробности. Поверьте, Вы все узнаете, но, пожалуйста, не сейчас — это действительно длинная история. Сейчас просто скажите — сколько будет стоить лечение?

— Полторы тысячи экю, — сказал Транкавель и выжидающе посмотрел на меня?

Думал, я от этой суммы в обморок хлопнусь? А вот фигушки. Скромная жизнь, собственные заработки, деньги барона де Безье и графа Амьенского превратили меня в достаточно состоятельного человека. Так что все в порядке, Марте еще и на жизнь останется.

— Чек военного банка примете?

На лице виконта явно отразилось разочарование. На крючок меня хотел подсадить? Смешно — я ему и так на всю жизнь должен. Или он так не считает? С барона наверняка не три копейки слупил. Но проблемы индейцев шерифа не волнуют. Хотел сделку — получи.

— Разумеется.

Я достал чековую книжку и тут же выписал чек на тысячу шестьсот экю.

— Ваша Милость, вот чек, и у меня просьба: сто экю передайте этой женщине и поручите кому-нибудь найти ей жилье на время выздоровления. На обратном пути я хотел бы ее увидеть. Я не слишком наглею?

— Наглый клиссонец — это тавтология, так что не волнуйтесь. Конечно, я помогу. А поселится она в этом доме, поверьте — здесь достаточно свободных комнат. До Вашего возвращения она в любом случае будет нуждаться во врачебном присмотре.

— Они, господин виконт, они. У нее грудной ребенок.

— О, кажется, я буду ждать Вашего возвращения с двойным нетерпением.

— Обещаю прийти сразу по возвращении. А сейчас разрешите откланяться.

— До встречи, друг мой. Желаю вам воинской удачи и помните — в этом доме Вас всегда ждут. А своей знакомой передайте, пусть на воротах представится…

— Мартой. Мартой ван Ставеле. У нее очень простое имя. До свидания, господин виконт.

Что же, одно дело сделано. Осталось второе, но главное — вытащить Марту и моего, МОЕГО! ребенка. Порву мерзавцев, как Тузик грелку! Да я их всех…

К этому времени власти страны уже поняли опасность проституции для нравственного и физического здоровья нации, были изданы королевские эдикты о запрете публичных домов, но верткие бандерши сумели найти покровителей, кормившихся с этих клоак.

Я не ханжа и не святой, но в то время в стране свирепствовала эпидемия сифилиса, уносившая здоровье и жизни людей не хуже чумы. Просто не так быстро. Никаких презервативов и антибиотиков не было и в помине. Клиенты заражали проституток, те — других клиентов, те своих жен, а больные женщины рожали искалеченных страшной болезнью детей. Можно с умным видом бывалого общечеловека говорить о ханжестве попов, но именно церковь, настойчиво проповедуя евангельские ценности оглушенной страстями пастве, через плевки в спину, через презрение «демократического света», обеспечивает здоровье и, в конечном счете, само существование общества.

К сожалению, армия готовилась к боевым действиям, и публичные дома были выгодны, поскольку позволяли снимать напряжение, часто возникающее среди военных, большинство из которых все равно долго не проживет. Поэтому бордели в тот момент пользовались негласным покровительством командования.

Вот с такими бодрыми мыслями я и подошел к шикарному двухэтажному дому, в котором более пристало жить приличной семье, чем ходячим рассадникам сифилиса. На крыльце, на свою беду, торчали двое неразумных с дубинками в руках. Один из них встал перед дверью и уперся ладонью в мою грудь.

— Это заведение для солидных людей. Молокососов пускать не велено.

Я из последних сил попытался быть вежливым.

— Господа, прошу вас пригласить хозяина заведения.

Не помогло.

— Сказано тебе, иди отсюда — детинушка попытался ладонью столкнуть меня с крыльца.

Зря он это. Я же в Нанте никому не проигрывал, на тренировках с Гримо тоже не просто так пот проливал. И вообще, я сюда не с курсов кройки и шитья пришел. Академия есть Академия. Короче, сломал я ему пальчики, а второму, когда он дубинкой решил помахать, мошонку отбил. Толерантнее надо быть, ребята, мягше.

Внутри заведения торчали еще двое здоровяков. Только кто же вас, дурачки, учил, что надо в разных концах зала стоять и ко мне бежать по одному? Может, если бы разом навалились — толк бы и был, а так — только для врачей приработок. Ну, там кость вправить или нос выправить. К силе умение должно прилагаться, а если нету его — кто же виноват?

Успокоив агрессивных туземцев, посмотрел на персонал. Что сказать, я с такими — только по приговору суда, и то кассацию бы написал. Вот вроде все при них, но какое-то мятое, потасканное… Противно, одно слово.

О, а вот это явно бордель-маман. Старше всех, одета поприличнее. И чует, что сейчас будут бить. Ну что же, подруга, не дай Бог, конечно, имеешь шанс легко отделаться.

— Марта где? — спрашиваю.

Ответить ей уже страх не дает. Только на дверь в углу показывает.

Ладно, пойду, посмотрю.

Постучался — ничего. Открываю — Господи, да что же это! Комнатушка два на три метра, без окон. Единственная кровать, на которой лежит ребенок, я вижу его ауру, пусть и едва заметную, но ауру, как у всех истинно дворянских детей. Вокруг на протянутых веревках висят сохнущие тряпки, видимо пеленки, но почему они дырявые? Марта сидит на этой же кровати, одетая в чистое, но до невозможности изношенное, многократно штопаное платье. Запах мочи и немытых тел. А самое страшное — взгляд. Женщина, которая не пасовала в кровавых схватках, не сломалась после издевательств садистов, изуродовавших ее лицо, смотрела на меня жалкими глазами побитой собаки. Она явно узнала меня, но спросила равнодушным и жалким голосом.

— Что угодно благородному господину?

Я многое пережил в двух жизнях. Я видел предательство, страх и смерть. Но здесь в скотских условиях жил мой ребенок и его мать. Пусть не любимая — но мать, давшая ему жизнь.

— Как назвала? — я с трудом задал вопрос — горло словно схватил спазм.

— Жан, если Вы не против, Милостивый господин.

Сын! Мое продолжение, которому я передам все, что знаю и умею! В том мире у меня остались дочери — самые лучшие девчонки во вселенной, которых я буду любить всегда, а теперь у меня есть сын! Я самый счастливый человек на свете! И горе всякому, кто только попытается нас разлучить — зубами горло перегрызу.

— Бери его, мы уходим. Потом я отвечу на все вопросы, потом ты расскажешь мне все, что захочешь, все потом. Но сейчас мы уходим. Не надо ничего с собой брать — забудь навсегда об этом доме.

— Благородному господину угодно, чтобы мы переехали? Но мы не можем, мы много должны и пока я не отработаю долг…

— Марта, о чем ты?! — я поднял ее и обнял. — Это — мой сын, ты — его мать. Какие долги, какая работа? Забудь, ты не можешь и не будешь здесь находиться. Для вас все готово, надо только взять сына и выйти из этого дома. Я виноват, что вы оказались здесь, но больше вас здесь не будет. Дальше все будет хорошо, — я говорил и гладил Марту по волосам. Я чувствовал, как эта несчастная женщина отогревается в моих объятиях, как уходят страх и отчаяние, как рождается надежда.