Встань и иди - Нагибин Юрий Маркович - Страница 30
- Предыдущая
- 30/36
- Следующая
- Здравствуй, Катенька!.. Как вы живете все?..
- Ничего.- Голос сух и отстраняющ. Но может быть, это расстояние делает его таким?
Крепко зажав в руке трубку, словно боясь, что ее отнимут, он кричит:
- Как Сережа?..
- Ничего...
- Что он поделывает?..
- Ничего...
В голосе раздражение. Интонация, знакомая ему с давней поры их близости,- но менее всего ожидал он встретить ее сейчас. У него заболело сердце глухой тревожной болью. Он не может спросить, как не мог спросить все эти годы: за что с ним так? Ему вспомнилась длинная, трудная дорога, которой он шел сюда и которой ему предстоит идти назад...
...Стоя босыми ногами на полу, бывшая жена отчетливо слышала все большую робость, потерянность его голоса. Но что могла она поделать? Если б хоть не так рано было, она бы нашлась, но не варит тяжелая со сна голова. Сказать бы хоть что-нибудь.
- Как твое здоровье?
- У меня две болезни: сердце и очень хороший аппетит,- шутит он с другого конца света. Она чувствует слабую надежду в его голосе.
- Ничего не поделаешь, всем худо,- говорит она - совсем, совсем не то, чего он ждет, говорит и сама чувствует это. Ей хочется сказать, что она не виновата, но не находит слов, и тоненькая ниточка обрывается.
А что было ей делать? Она не могла даже назвать его по имени - у сына ночевала жена, а жена ничего не должна знать. Боже упаси, чтобы она догадалась...
19. Каморки
Ненасытная жадность рохомских хозяек привела отца в "каморки" - нечто вроде рабочего общежития при Большой Рохомской мануфактуре. Громадное четырехэтажное кирпичное здание "каморок" было построено еще Кущинским, прежним владельцем фабрики, в этом угадывалась какая-то либеральная затея.
Комнаты общежития с высокими потолками и большими окнами выходили в широкие, просторные коридоры, тянущиеся во всю длину здания. В конце каждого коридора располага-лись обширные общественные кухни и места общего пользования. В нижнем этаже находились душевые и прачечные. "Каморки", как окрестили в Рохме коммуну Кущинского, не имели успеха. Рабочие стремились к земле. Одинокие достигали этого женитьбой на коренных рохом-чанках, семейные предпочитали ютиться в убогих лачужках, но при своем наделе. В результате "каморки" стали обиталищем рабочих подонков: безмужних баб, гулящих девок, пьянчужек, словом, всякого деклассированного сброда. В пору революции и разрухи состав обитателей каморок стал еще более пестрым: какие-то странники и странницы, безногие и безрукие солдаты, ничьи "жонки" с многочисленными детьми; густое человеческое месиво набило их от душевых и прачечных до мест общего пользования. Пустовали лишь кухни: огромные, никогда не озарявшиеся веселым треском огня плиты не оставляли "жизненного пространства".
В иных комнатах ютились по две-три семьи, в иных располагался на просторе один-единственный владелец или владелица. Все комнаты слали в коридор густые, несвежие запахи еды и, словно гигантские шмели, неугомонно жужжали примусами. Кухнями Кущинского от веку никто не пользовался, они были построены в расчете хоть на какое-то общественное начало в быту обитателей каморок, и это сразу определило их нежизнеспособность. Даже совместная закупка дров оказалась недоступным делом для этих разобщенных, подозрительных, тайно и явно ненавидевших друг друга людей.
Коренные рохомчане от души презирали обитателей "каморок". Жить в "каморке" - значило морально опуститься, безнадежно пасть в общественном мнении. Отца это мало тревожило, его огорчало другое - он не имел тут отдельной, пусть бы и плохонькой комнаты, а снимал угол у хозяйки, богомольной суздальской "жонки" немолодых лет, работавшей в какой-то артели.
Когда я посетил отца в этом новом его обиталище, то понял, что его не будут тут донимать ни непрестанно растущей квартирной платой, ни платой за услуги: остывший самовар утром, горшок холодной каши вечером. Опасность подстерегала его с другой стороны.
Хозяйка с постным, будто обмазанным лампадным маслом лицом и блестящими, слишком живыми глазами, поглядывала на отца, как мышь на крупу. Бесшумно и быстро перенося по комнате свое легкое тело, округло выступающее из широкого платья, она все время рылась то в постели, то в комоде, то в шкафу, словно никак не могла отыскать нужную ей вещь. Она придумала себе это занятие, чтобы не оставлять нас вдвоем. То ли она опасалась, что я настрою отца против нее, то ли ее возбуждало присутствие двух мужчин. Я чувствовал, что дело может плохо кончиться для моего слабого, неспособного на сопротивление отца.
Наконец хозяйка вызвалась купить водки. До этого я ни разу в Рохме не пил. Мы дали ей денег, и, обвязавшись глухим шерстяным платком, она выметнула в коридор свое беспокойное тело.
- А хозяйка явно имеет на тебя виды,- сказал я отцу.
- Боюсь, что да,- согласился он.- Она расхаживает по ночам в белой рубашке, похожей на саван, и мне кажется, что это смерть... У меня есть тут подруга,- продолжал отец.- Фиса, очень милая женщина. Мы после зайдем к ней, я давно хочу вас познакомить.
- Кто она такая?
- Ткачиха. Муж погиб на фронте, остались двое детей, мальчик и девочка. Мальчик необыкновенно туп, в каждом классе сидит по три года. Ему скоро призываться, а он едва перешел в пятый класс. Девочка - живая и довольно способная, но льстивая и хитрая. Она пробовала называть меня папой, но я решительно это пресек.
- Значит, у меня появились сестрица и братец?
- Нет, нет! - с наивной серьезностью успокоил меня отец.- Этого никогда не будет. Фиса - бескорыстный человек, она ничего не требует от меня. Ее очень осуждают за то, что она связалась со стариком и "не пользуется", как выражаются местные "жонки". Она действительно очень привязалась ко мне.
- А почему бы тебе не жить у нее? Все лучше, чем в этих "каморках"!
- Видишь ли, тут произошла трагическая история. Фиса жила в доме у одной старухи, ухаживала за ней, кормила, поила, и за это старуха должна была после смерти отказать ей дом. Старуха оказалась на редкость живуча и прожорлива, Фиса совсем с ней замучилась. Наконец старуха умерла, тут было такое счастье! Я купил бутылочку портвейна, Фиса испекла пирог. Как-то, недели через три, я ночевал у Фисы. Вдруг среди ночи - стук. Вваливаются двое нищих-слепцов, муж и жена, дальние родственники покойной и законные ее наследники. Кто-то разыскал этих слепцов и сообщил им о наследстве. У меня чуть сердце не разорвалось от жалости...
- Предыдущая
- 30/36
- Следующая