Рыцарь духа (Собрание сочинений. Том II) - Эльснер Анатолий Оттович - Страница 1

От издательства

Настоящая книга представляет собой том II собрания сочинений А. О. Эльснера и одновременно входит в качестве тома IX в подсерию «Русский оккультный роман».

В оригинальном издании романа «Рыцарь духа» присутствует ряд лакун, означающих, очевидно, цензурные изъятия. В нашем издании эти лакуны отмечены обозначением <…>.

— А, она здесь, в этой комнате. Мертвые встают из гробов и ходят между нами, но люди их не видят. Как счастлив я, что зрение мое проникает в таинственный астральный мир. Клара, явись!..

Человек, шептавший эти странные слова, стоял посреди комнаты, глядя в одну точку своими широко раскрывшимися карими глазами, светящимися необыкновенно ярко. Его молодое, бледное лицо с правильным носом, маленькими губами, двумя полукругами темных бровей над глазами и густыми светло-каштановыми волнами волос, которые, вздымаясь вокруг его головы, падали кольцами на широкий белый лоб, казалось светящимся, одухотворенным, как у человека, который мысленно всегда уносился от земли в мир невидимый.

Комната, в которой он находился, была необычайно мрачной. Она вся была обита черной материей, которая под очень высоким потолком образовывала круг. Две лампы, стоящие по сторонам большого письменного стола, заливали ярким светом очень странный предмет — череп, стоящий у креста из черного дерева. По сторонам комнаты стояли кресла с высокими спинками — тоже обитые черной материей. На этажерках и двух круглых столах — всюду лежали книги и посреди стены висел портрет девушки и под ним скрипка. В общем, комната производила подавляющее впечатление, которое усиливалось вследствие железных решеток, видневшихся за стеклами двух расположенных по сторонам стола окон.

Молодой человек продолжал стоять, неподвижно глядя в одну точку и, судя по выражению его глаз, можно было думать, что он кого-то видит. Маленькие губы его при этом сложились в улыбку, радостную и детски простодушную.

Дверь внезапно раскрылась и в комнату вошли два старика. Один среднего роста с длинной белой бородой, с внушительным, испещренным морщинами лицом, был властный фабрикант Серафим Модестович Колодников — отец обитателя черной комнаты, и другой — его управляющий — был высокий сухой человек, сутуловатый, с впалой грудью и торчащими белыми волосами на голове. За ними шел высокий, тонкий господин с благообразным молодым лицом, окаймленным светлой бородкой. В дверях показался еще человек — фабричный, гигантского роста <…>.

Колодников внезапно обернулся чрезвычайно резким движением, из-под его нависших белых бровей вспыльчиво сверкнули небольшие черные глаза, синеватые губы из- под опущенного книзу концом горбатого носа на мгновение сложились в злую усмешку и, ударяя концом палки об пол, он закричал:

— Вон!

Рабочий скрылся.

Стараясь подавить свое раздражение, фабрикант, обращаясь к управляющему, заговорил грубым, злым голосом:

— В шею надо гнать этих мерзавцев, Петр Артамонович, в шею. Плевка не стоят все они. <…> А расчет я всегда должен иметь и вести линию от копейки к тысяче. Денежки — душа жизни и люди без них ходячие плевки.

Едва он замолчал, как молодой человек, смотревший до этого времени пристально на отца, со вздохом опустил голову на грудь и из горла его вырвалось:

— О Боже, Боже!

Фабрикант вздрогнул с таким видом, точно в этом восклицании заключалась какая-то обида для него и, нахмуривая брови, гневно проговорил:

— Что так вздыхаешь, Леонид? Бесишь ты меня, монах этакой. Радоваться должен: тяжесть всю взял на себя я, родитель — деньги ковал, рай вам всем оставил — пляшите на миллиончиках.

Он даже как-то подмигнул сыну. Леонид, однако же, продолжал стоять с грустным лицом и, видимо возмущаясь, ответил:

— Увольте меня от этого, папаша. Больно слышать ваши восхваления деньгам — тяжело, досадно и горько.

— В глупой голове твоей миллионы не вмещаются мои! — гневно вскричал Серафим Модестович, и вдруг, только теперь заметив траурное убранство комнаты, стал озираться с выражением сильнейшего изумления; взглянул на череп и, неприятно пораженный, с выражением еще большего изумления и даже страха, сделал шаг назад и воскликнул:

— Гробница это — вся в черном, с крестом и черепами! Или что это — спрашиваю. Блаженный ты, или юродивый, или просто дурак — отвечай.

В лице Леонида было какое-то грустно-кроткое выражение и с чуть заметной улыбкой он тихо спросил:

— Что вы хотите, папаша?

— Зачем ты это сделал — в черное обил? Панихида здесь у тебя, что ли?

Леонид со вздохом ответил, причем лицо его как бы обвеяло темное облако:

— Да, панихида: в моей душе всегда кто-то читает заупокойные молитвы. Ведь все живые — мертвецы.

Колодников в чувстве раздражения ударил палкой об пол и вся его старческая фигура дрогнула. Будучи человеком в высшей степени практическим и находя, что его деятельность исчерпывает весь смысл нашей земной жизни, он всегда приходил в раздражение, как только кто-нибудь высказывал мысли, выходящие из области его обычного понимания.

— Серафим Модестович, что сердиться напрасно, — тихо заговорил стоящий рядом с ним Петр Артамонович. — Дело не такое, чтобы бранью распутывать его. Не забудьте, что он только из Парижа вернулся и… оккультист. В тайном обществе побывал господ спиритов.

— Ха-ха-ха-ха! — с выражением досады рассмеялся фабрикант. — Спириты — кто они? Шарлатаны, мазурики — так полагаю.

— Пусть так, — тихо и спокойно продолжал управляющий, — да только в душе чувствительного человека колокола и зазвенели.

— Колокола? — со злой насмешливостью переспросил фабрикант.

— Да ведь в человеческом образе духи являются на сеансах.

С видом крайнего изумления Колодников даже отшатнулся и стал насмешливо смотреть на управляющего с улыбкой, которая как бы говорила: «Ты врешь, это я вижу, но кого надуть хочешь, старый плут, не понимаю». И он сказал:

— Палкой бы их, и духов, и шарлатанов.

Он помолчал и снова вспыльчиво воскликнул:

— Околесицу болтает вам глупец, а вы и развесили уши!

— Может, и околесицу — не знаю. А вот скажите мне, Серафим Модестович, узнаете ли вы эту комнатку?

— Ну! — воскликнул фабрикант, мрачно нахмуривая брови и посматривая вокруг себя злыми глазами.

— Видите, еще и железные решеточки остались, а прежде и замок был большой на двери.

— Сумасшедшая Клара здесь жила!

При этом восклицании отца Леонид, стоявший до этого времени в конце комнаты, ступая на носках, быстро направился к разговаривающим и, не замечаемый ими, стал прислушиваться.

— Сестрица ваша, да, а сумасшедшая ли, этого не знаю. Билась она тут, как голубка в клетке и все пела своим грустным голоском — уныло и протяжно. Это я помню. А то хохотала иногда. Тогда говорили: безумная Клара в буйном припадке.

Говорил все это он, видимо, с какой-то целью, минутами пристально посматривая на фабриканта, который, припоминая что-то, вздрагивал и все сильнее бледнел.

— Воспоминания эти — нож. Вы режете меня, Петр Артамонович. Пятнадцать лет как в могиле она, а что она была безумной, виноват Бог один; я же заботился о ней и даже… любил.

— Тэк-с…

— Бросьте, не хочу воспоминаний этих, молчите.

Он быстро направился к двери, но, дойдя до нее, вдруг внезапно остановился, как бы пораженный какой-то мыслью.