Рыцарь духа (Собрание сочинений. Том II) - Эльснер Анатолий Оттович - Страница 19

Солнце погасло, бросая на зеленую землю последние золотисто-красные лучи и светясь на горизонте огромным кроваво-багровым шаром. В разных местах на поле против дома фабриканта виднелись рабочие, расхаживающие или стоящие группами, а откуда-то доносилось пение и звуки балалайки.

На камне под ветвями столетнего дуба сидели Серафим Модестович и его управляющий. Поглядывая из-под нависших бровей беспокойными, лихорадочно-бегающими и печальными глазами на поля, заходящее солнце, на группы фабричных, на деревянные кресты, виднеющиеся из-за холма, фабрикант со вздохом устремлял их потом к голубому, безоблачному небу. Хотя со времени роковой ночи прошло очень немного времени, но наружность его заметно изменилась: он осунулся и похудел, как человек, переживший опасную болезнь. Внутренне он изменился еще сильнее: вместо прежних практических соображений и бесконечных цифр пассива и актива, в голове его носились, в сопровождении мучительного сомнения, мысли о вечности, бессмертии, о своей несчастной душе <…>.

Теперь, после того, как он почти убедился, что человек в своем тленном теле заключает вечный, нетленный дух, в уме его выплывали нравственные законы добра и любви — вечные идеалы души человеческой, которые он всю жизнь топтал ногами. Теперь они снова засверкали в душе его, как звезды, и его больная совесть мучительно заметалась. Трепет и страх овладевали им при мысли, что все дела его снова восстанут из прошлого в царстве вечного света, где каждый предъявит иск на ответчика — его бессмертную душу. «Серафим — убийца!» — раздавались голоса вокруг него днем и по ночам; иногда он просыпался в ужасе, соскакивал с кровати и подойдя к образам, начинал читать Библию громким, но дрожащим голосом. Несмотря на все это, он отчаянно боролся с своими мыслями и тревогами, стараясь убедить себя, что все это вздор, что он просто находится под влиянием пламенной веры «кудесника», сына его, что ничего нет, ни Бога, ни черта, что умершая Клара превосходно гниет в могиле и что если ему показалось, что он ее видит, то что же из этого? Люди, находящиеся в белой горячке, тоже видят и чертей, и ангелов. Что-то в этом роде было и с ним — вот и все. В такие минуты он чувствовал себя снова сильным, принимался за дела и начинал снова покрикивать на рабочих, но, спустя короткое время, голова его опускалась на грудь и в уме, точно невидимый молоточек, стучала одна и та же мысль: зачем?

— Вот, значит, так и было, — заговорил Петр Артамонович, с любопытством внимательно всматривающийся в его лицо. — Привидение все шло далее по комнатам и вы за ним…

— Сто раз вам сказывал, — с выражением легкого гнева проговорил Колодников, нахмуривая брови, — шел за ним в шагах пяти, а оно как белый столб и все в лучах.

По губам управляющего пробежала чуть заметная хитрая улыбка и он сказал:

— Сынок ваш называет этот свет астральным, тот самый, в который облекаются души, как белой одеждой…

— Души облекаются! — воскликнул Колодников с негодованием. — Голову мою вы мутите нарочно или как?

Его маленькие глаза проницательно уставились в глаза управляющего, но последний с поддельным простодушием сказал:

— Эх, Серафим Модестович, стары мы с вами, а неверие- то, как дьявол, глубоко притаилось в вас. Уж чего больше, кажется: покойник поднялся из гроба.

— Покойник! — в сильном волнении снова воскликнул Колодников. — Да как может мертвый из могилы встать? Вон кладбище, — и он поднял руку, указывая на виднеющиеся кресты, — разройте могилы — все там лежат покойники и пальцем им не двинут.

Он с замиранием сердца ожидал ответа, страшась, что управляющий не согласится с такой несомненной очевидностью: тогда он уже совершенно не будет знать, что думать.

— Тела наши, известно, падаль и снедь червей и гниют безвременно умершие работники ваши. Это тела. Ну, а души-то как же? Они-то вот и блуждают в астральном одеянии.

Серафим Модестович испуганно посмотрел на него и, одновременно волнуясь и негодуя, проговорил:

— Холодите вы мой мозг словами этими и прямо мороз чувствую <…>.

Управляющий по тревожно бегающим глазам фабриканта видел, что душа его объята волнением <…> и потому решительно ответил:

— Все в воздухе над нами, все глядят на вас <…>.

Выслушав это, Колодников сложил ладони рук на груди и, глядя печальными глазами на небо, тихо, дрожащим голосом проговорил:

— Тайна — и небо, и земля, — это вот блажной сын правду говорит, и что там за гробом, опять — загадка.

— Загадка, — как эхо повторил Петр Артамонович, и видя, что Колодников стал снова тревожно и вопросительно смотреть на него, резко и внушительно проговорил: — Гордость закрывает глаза ваши; видите глазами и говорите: не верю.

— Петр Артамонович, да как же быть-то? — воскликнул старик еще с большим волнением. — Ведь бывает и помешательство ума. Вот опять я про Клару. Идет она, как белый столб, а я за ней и думаю: ведь я болен, — вижу, чего нет, и Клара встать из гроба не могла никак. Палку наготове держу… Вижу, привидение обернулось и так проникновенно глядит на меня мертвыми глазами — совсем Клара… Вот тут я и обезумел от перепугу и палкой… Вижу, стою один и никого и нет. Теперь как думать о нем: в уме моем было оно? Не более, как подобие сна, значит.

Оба старика пристально стали смотреть друг на друга: один, полный тревоги и желания, чтобы Петр Артамонович согласился, что привидение — обман глаз, и другой — исполненный намерения поселить еще большие тревоги в душе Серафима Модестовича, чтобы можно было, пользуясь его состоянием, быть единственным распорядителем фабрики. Неудивительно поэтому, что он прибегнул ко лжи и сказал:

— Ну, а как совместить это: вам виденье предстало и как раз и мне Клара явилась.

Фабрикант внимательно посмотрел на него, но, не подметив в лице управляющего никакого коварства и совершенно сбитый с толку, вскричал:

— С ума я сойду. Господи, не могу понять, что со мной. Вы видели, и супруга говорит: видела Клару. Мутится ум мой…

Дрожащей рукой он снова указал на кресты.

— Вот оно могил сколько <…>… и Клара…

— Замученная…

— Что говорите вы?!..

Колодников приподнялся, испуганно глядя на него, и снова опустился на камень.

— Да уж что там, Серафим Модестович, чего яснее: покойница явилась — так не напрасно оно.

Это был ясный намек на прошлое преступление фабриканта и последний, поняв, что управляющий каким-то чудом знает о нем, сильно побледнел и длинные брови его беспокойно задвигались над глазами.

— Тише вы!.. Небо молчит и могила тоже, а привидение — обман очей, и кто не скажет: привидение не свидетель и не захохочет.

— Непременно, всякий рассмеялся бы. Да только где суда-то ожидаете?

Он поднялся и возвысил голос:

— В душе вашей.

Движением руки он указал на его грудь и громко, с видом проповедника, продолжал:

— Там прокурор — совесть-обличительница, свидетели — души умерших людей в астральном одеянии, защитник — покаяние, молитва и смирение, а на скамье подсудимых — душа бессмертная ваша.

Он повернулся и быстро ушел, а Серафим Модестович, потрясенный словами этими, возвел глаза к небу и прошептал:

— Судья же один надо мной — всезрящий Бог.

Продолжая смотреть на небо, он в тоже время мысленно смотрел в душу свою: в ней была тьма, лукавство и незнакомый раньше для него страх перед тем, что его ожидает. Он видел, что душа его — пропасть, в которую он никогда не заглядывал раньше, и вот стал смотреть в нее и ужаснулся: как она глубока и как много в ней после прожитых лет накопилось ожесточения, грязи житейской, какие там скопления лжи, лицемерия, зверского эгоизма, жадности, человеконенавистничества. И над всем этим слабый свет звездочки, брошенной в эту бездну сыном, и свет этот сделал то, что ему страшно смотреть на эти горы гниющих пороков и грехов. Ему казалось, что с глубины его подымается зловоние к самым небесам и что невидимые им существа смотрят на него с отвращением и ужасом. Он пытался себя убедить, что все это только бредни его сына; что вот он умрет, черви съедят его и этим все кончится. Но убедить себя ему не удавалось. Снова и снова восставала в воображении его Клара, и снова он вспоминал, как он убивал ее мужа темной ночью в лесу, и вот ему кажется, что он смотрит в краснеющуюся в его горле рану… Он содрогнулся и стал смотреть вокруг себя и удивился: и небо, и погасающий шар солнца, и вспыхивающие бледные звезды, и зеленая земля — все это ему показалось чуждым ему, незнакомым, но чудесным, таинственным, полным загадок и тайн. Как будто он не жил в этом мире целых семьдесят лет, а видит все это в первый раз. «Откуда все взялось, такое, а не иное? И как я не знаю, что такое дуб этот и звезда та, так и не знаю, кто такой я, Серафим Колодников».