Рыцарь духа (Собрание сочинений. Том II) - Эльснер Анатолий Оттович - Страница 21

— Кем?

— Рабом, — отрезала она и засмеялась, и глаза ее дерзко и вызывающе уставились на Ольхина. Он чувствовал себя несчастным и беспомощным, так как очень долгое время упорно добивался ее расположения, а она, зная это и завлекая его все дальше, то подавала ему надежды, то безжалостно начинала высмеивать его, и чем более вид его делался несчастным, тем ей делалось веселее. Она поступала так потому, что мучить кого бы то ни было ей доставляло удовольствие, но здесь была еще и другая причина: в замужестве она видела освобождение от всяких условностей и стеснений и давала понять Ольхину его будущее положение. Полная свобода ей была нужна, чтобы жить, ни в чем не ограничивая своих желаний и страстей. Несмотря на молодость свою, в уме ее постоянно проносились картины измен и дразнящих ее воображение грехопадений, и хотя тело ее оставалось пока еще девственным, но мысленно она часто падала на ложе разврата. Отсутствие всяких забот, незнание, как убить время, возбуждающая пища и вино, чтение декадентских и всяких иных книг, побуждающих ее мысленно раздевать себя — все это извращало ум и зажигало в душе адский огонек, на котором сжигались всякая мораль и нравственность. Этому способствовала и Тамара, обладающая способностью рисовать всякие картины зла в самых очаровывающих и соблазнительных красках. Зоя ее обожала. Подружившись с ней несколько лет назад в Москве, она кончила тем, что ни за что не хотела отпустить ее.

— Зоя, Зоя, твоя жестокость меня возмущает, — крикнула Глафира, глядя с сожалением на Ольхина.

— А меня веселит, — ответила Зоя. — Я делаю только то, что мне приятно… Тамарочка, послушай…

Она обняла свой подругу и отвела ее в сторону.

— Он растерялся, — прошептала Тамара.

— Но он будет-таки моим мужем, — насмешливо говорила Зоя, — потому что он привык видеть во мне божество.

— Превосходно, Зоичка, но никогда не забывай, — мы с тобой — дочери царя тьмы.

По губам Тамары пробежал смех, но глаза ее сверкнули и расширились.

— Господа, смотрите, вот идет наш маг и волшебник в сопровождении своей свиты — фабричных пьяниц, — громко проговорил Илья Петрович, и все стали смотреть по указанному им направлению.

В лунном сиянии обрисовалась фигура Леонида; по сторож нам от него шли рабочие. Среди наступившей тишины раздался голос <…>.

— Да вот я слышал, будто вы приказали явиться привидению. Это, барин, есть не больше, как одна глупость.

— Мой друг, — воскликнул Леонид, — смотри на это небо.

— Смотрю, — и, остановившись, Ласточкин поднял голову и стал смотреть вверх.

— Эти золотые звездочки — миллионы миров, одни меньше, чем наша земля, другие в сотни раз больше. Представь себе только, что на каждой из них обширные царства, огромные города, гигантские здания, нищие и цари… Шум, движение, суета, молитвы и в уме мучительный вопрос: кто нас создал? Можешь ты это себе вообразить?

— Все может быть, барин <…>.

Он <…> стал скрываться в отдалении вместе с рабочими.

— Да он просто сумасшедший! — вскричала Глафира, в чувстве изумления подымаясь с места и вглядываясь в сторону, где скрылся ее брат.

— Дурачок-дурачок Леонид бедненький! — отозвалась ее сестра, и как бы перебивая саму себя, воскликнула:

— Кстати, господа, вы видели привидение?

— Я видел, — сказал Капитон.

— Ты… врешь.

Зоя пристально стала смотреть на него и засмеялась. Теперь ей казалось, что сама она ничего не видела и что все эти стуки, пение и искорки были просто результатом воображения. Быть уверенной, что ничего подобного нет, было для нее психологической необходимостью: только при уверенности, что все это иллюзия, можно было спокойно упиваться своими греховными желаниями.

— А я говорю, что видел, — упорно возразил Капитон. — Слышал пение, видел маленькую сияющую ручку и какой- то столб, подобный облаку. Все это для меня совершенно непонятно и иногда тревожит. Тело, одно хорошенькое женское тело — вот что я хотел бы только видеть во всем мироздании! Ха-ха-ха! Выпьемте, Анетта и Розочка, пейте, говорю…

Его соседки, Анетта и Роза, поднесли к своим губам бокалы, а в это время Илья Петрович с высоты беседки проговорил громко и чрезвычайно уверенно:

— Конечно, ровно ничего не было. Допустить возможность появления мертвых значит оскорблять здоровый ум каждого человека.

— Еще бы, — сейчас же отозвалась Глафира, — все объяснение в том, что Леонид ненормален, а наш отец очень стар и стал терять рассудок.

— Вон он сидит под дубом и смотрит на небо, — сказала Зоя, расхаживая взад и вперед маленькими шажками вместе с Тамарой, голова которой лежала на ее плече.

— Будем слушать, господа, — снова воскликнул Илья, — вот опять показался маг и прорицатель.

Действительно, Леонид, окруженный рабочими, показался снова, и момент спустя зазвучал его голос, полный на этот раз самого злого сарказма:

— Да нет, друзья мои, вы поймите меня. Наши тела — это просто костяные ящики, наполненные потрохами <…>.

— Вы сделались теперь, барин, совсем как праведник, — проговорил Ласточкин. — Слова золотые говорите. А оно не надо бы вам сердце иметь.

— Иметь сердце не надо?! — воскликнул Леонид, останавливаясь на месте.

— Да, барин, у всякого человека внутри — зверь.

— Зверь! Да неужели? — воскликнул Леонид и странно рассмеялся.

Светлые глаза Ласточкина блеснули злостью и в голосе послышалось раздражение.

— Вот вы добрый барин <…>. Сказывают все, что вы особливый какой-то, да только блажь это одна и непорядок.

— Как это непорядок?

— Да так, — проговорил Ласточкин с язвительной улыбкой на тонких бескровных губах <…>.

— В могилу, все в могилу! — воскликнул Леонид, взмахивая рукой по направлению к кладбищу <…>.

Едва Леонид проговорил это, как фигура, стоящая под дубом, дрогнула и, озаряемая луной, медленно задвигалась, а Леонид с выражением сарказма на лице и в голосе продолжал:

— Но не думай. Хотя черви копошатся в мозгах и проели внутренности их, но их бессмертные души поднялись из могил <…>.

— Сын!.. — раздался за ним голос и, когда Леонид и рабочие обернулись, то все увидели старика с жалким, искаженным лицом. В душе его боролись страх и злоба, но, так как все это происходило в присутствии рабочих, то, стараясь подавить первое чувство, он вскричал:

— Безумие в тебе, так думаю <…>.

И, повернувшись к рабочим, он с притворным гневом, чтобы показать, что он <…> хозяин, приказал им разойтись…

Рабочие ушли, а Колодников волнующимся голосом и подойдя ближе к Леониду, сказал:

— Что говоришь ты опять? <…>. Разум мой отбрасывает это, а сердце мое, признаюсь я тебе, Леонид, оно, как свинцовое, стучит в груди моей и кричит: «Помилуй, Боже…» Страх испытываю — вот что.

И своими пугливо бегающими из-под нависших бровей глазками отец стал смотреть в глаза сына, который сказал:

— Страх испытываете, но знайте, что он спаситель ваш. Священный трепет души вашей уже поднял ваши руки к небу и глаза ваши раскрываются.

— Не безумствуй, сын, — шепотом заговорил старик, подойдя вплотную к Леониду. — На душе моей тяжелый камень… Клара…

Он испуганно остановился и с ужасом в лице воскликнул:

— Могила раскрылась ее и встала она, судья мой… О, милый Леонид, пойдем, расскажу я тебе о страхе своем!

Отец и сын стали быстро удаляться.

Едва только они скрылись, как Глафира, глядя на своего жениха, воскликнула:

— Как это грустно! Прежде был один безумный человек — наш несчастный братец, теперь их два: он и отец.