Невеста Солнца (Роман) - Леру Гастон - Страница 11

— Праздник Интерайми? Да ведь это же ваш самый важный праздник. Что же, в этом году его будут как-нибудь особенно праздновать в Каямарке?

— В этом году он будет отпразднован с особой пышностью во всех Андах.

— А непосвященных вы не допускаете? Мне так интересно было бы посмотреть на этот праздник, о котором идет столько разговоров. Чего только о нем не рассказывают!

— Глупости, сеньорита, пустяки рассказывают, поверьте мне, — поспешил заверить ее индеец, сразу смутившийся, как мальчишка, перед знатной перувианкой.

И, улыбаясь какой-то странной улыбкой, обнажившей его ослепительные зубы и подчеркнувшей жесткость линий подбородка, он прибавил, слегка шепелявя, каким-то томным, изнеженным голосом:

— Я знаю. Рассказывают о человеческих жертвоприношениях… Но это просто бабские сказки… Человеческие жертвы на празднике Интерайми!.. Да вы взгляните на меня. Неужели у меня в этой визитке от Сарате такой вид, как будто я еду на бойню? О, нет… Кое-какие обряды, напоминающие о нашем былом величии, молитвы богу Света и благоговейное чествование памяти последнего нашего короля-мученика, нашего несчастного Атагуальпы, — вот и все, поверьте… А в конце будущего месяца, сеньорита, я снова буду иметь честь явиться к вам со счетами из нашего банка…

Раймонд совершенно успокоился. Улыбка Марии-Терезы и гримаса дядюшки, разочарованного прозаичностью этого потомка инков, служащего конторщиком в банке, разогнали последние неприятные мысли, возникшие у наших путников при упоминании о празднике Интерайми.

Местность становилась все более и более мрачной. Поезд шел по самому дну глубокого ущелья, между двух стен головокружительной высоты. Наверху виднелась только полоска ослепительно-яркой лазури, где реяли кондоры с огромными крыльями, описывая медлительные круги.

— И такими-то дорогами Писарро с крохотной кучкой товарищей шел покорять инков! — воскликнул Раймонд. — Но его же было так легко раздавить и уничтожить. Каким образом он уцелел?

— Сеньор, — мрачно ответил банковский конторщик, — его не трогали, потому что он шел к нам в качестве друга.

— Но позвольте! Так не завоевывают империи. Когда они двинулись на Каямарку, — сколько человек было в отряде Писарро?

— Они получили подкрепление, — вставил маркиз, покручивая усы, — их было сто семьдесят семь.

— Без девяти, — поправил конторщик.

— Сто семьдесят семь без девяти — итого сто шестьдесят восемь, — моментально произвел вычитание дядюшка, никогда не расстававшийся с своей книжечкой и карандашом.

— Почему без девяти? — спросила Мария-Тереза.

— Потому, сеньорита, — ответил потомок Мама-Рунту, по-видимому, знавший историю завоевания Перу лучше, чем сами потомки испанских завоевателей, — потому, сеньорита, что и с этими новыми спутниками Писарро проделал ту же историю. Он не скрыл от них трудности задачи и предоставил им свободный выбор. Среди гор Писарро остановился, чтобы дать передышку своим людям и сделать смотр отряду. О, вы имеете право гордиться, господа: в нем было всего-навсего сто семьдесят семь человек, из них шестьдесят семь всадников. Во всем отряде только у трех человек имелись пищали, да у нескольких арбалеты; всего вооруженных, таким образом, было не более двадцати человек. И с этим-то войском Писарро выступил против превосходно обученной армии в пятьдесят тысяч человек, против двадцатимиллионного народа, ибо тогдашнее Перу, в котором владычествовали инки, включало в себя и ту область, что мы ныне зовем Эквадором, и Перу, и Чили, и Боливию. И тем не менее, господа, он нашел, что отряд его еще слишком велик. Он с тревогой заметил, что среди его воинов есть такие, у кого лица как будто стали унылыми, и шагают они уже не так бодро, как прежде. Он чувствовал, что, если их уныние передастся другим, вся его затея погибнет, и счел за лучшее отсечь пораженный орган, пока гангрена не заразила весь организм. Он собрал своих людей и сказал им, что наступил критический момент, когда от них потребуется проявить их мужество во всей полноте. Тот, кто хоть сколько-нибудь сомневается в успехе, пусть лучше вернется назад. Если кто раскаивается, что пошел за ним, еще не поздно, — пусть уходит. Сомневающиеся могут вернуться в Сан-Мигуэль, где уже остались несколько человек… С теми же, кто готов рискнуть вместе с ним, — будь их много или мало, — он пойдет до конца. И вот девять человек отделились. Четверо пеших и пятеро конных. А остальные кричали «виват» своему генералу…

— И первым из них крикнул тот, кто был для Писарро все равно, что братом родным, — мой предок Кристобаль де ла Торрес, — воскликнул маркиз.

— Мы это знаем, мы это знаем, — еще раз с тем же неприятным оттенком иронии в голосе повторил этот странный банковский конторщик с царской кровью в жилах.

— Нельзя ли узнать, почему вы нам рассказываете обо всех этих подвигах? — надменно и сухо осведомился маркиз.

— Для того, чтобы показать вам, сеньор, что побежденные еще лучше победителей знают историю своей страны, — ответил тот с напыщенностью, несколько забавной в человеке, так безукоризненно одетом в костюм от Сарате, то есть из лучшего магазина готового платья в пассаже Аманкас.

— Боже мой, какая красота! — неожиданно воскликнула Мария-Тереза, которая снова испугалась, как бы спор не обострился, и поспешила перевести внимание путников на ландшафт.

Поезд в эту минуту проходил через мост, откуда открывалась несравненная панорама. Впереди высились величественные и дикие Анды, утесы громоздились на утесы, пониже через трещину в горе открывался вид на вечнозеленые леса, там и сям перемешанные с садами, посаженными на уступах гор рукой человека; поднимая глаза, вы видели снежные гребни гор, блистающие на солнце. В этой картине дикой горной природы было столько величия и красоты, что никакой другой пейзаж не мог с ней сравниться.

Но это зрелище было так же страшно, как и красиво: ежеминутно поезд проносился над безднами. Мария-Тереза, опиравшаяся на руку Раймонда, невольно вздрагивала и шептала, вспоминая о безумной храбрости конквистадоров: «И даже эти горы не смогли остановить отряд Писарро».

К несчастью, ее слова были услышаны пассажиром в костюме от Сарате, который заметил — на этот раз с явной враждебностью в голосе:

— Не правда ли, мы могли бы их раздавить уже одной только численностью?

Маркиз одним пируэтом очутился возле потомка древних царей и, приподнявшись на цыпочки, добродушно и свысока потрепал его по плечу:

— Почему же вы не сделали этого, сеньор?

— Потому что мы — не предатели.

Раймонд едва успел схватить за талию и удержать в своих могучих объятиях вспыльчивого маркиза, готового кинуться на дерзкого индейца.

Кристобаль де ла Торрес бился в его руках, как дьяволенок, и был ужасно смешон. Но достаточно было Марии-Терезе сказать несколько слов, и он почти моментально успокоился. Молодая девушка знала гордость отца и поспешила вполголоса напомнить ему, как он унижает себя — он, маркиз де ла Торрес — вступая в пререкания с каким-то банковским служащим.

— Ты права, — заявил маркиз, высвобождаясь и бросая своему собеседнику, не тронувшемуся с места, взгляд, полный такой дерзкой надменности, что Уайна Капак побледнел. Он тоже, очевидно, понял смысл слов, сказанных Марией-Терезой отцу. Дело, пожалуй, совсем бы испортилось, но в эту минуту поезд остановился. Дорога была еще не достроена и здесь рельсы обрывались. До Каямарки оставалось около сорока километров, и это расстояние предстояло проехать на мулах, так как кругом были горы, ущелья, и настоящих дорог здесь быть не могло.

Впрочем, наши путники этим не огорчались — очень уж живописным было место их ночлега. К склонам гор прилепилось несколько досчатых бараков, где помещались рабочие, занятые на постройке дороги. Поодаль — с дюжину довольно удобных палаток; в них обыкновенно и устраивались на ночь путешественники, вынужденные дожидаться утра, чтобы двинуться в Каямарку. Десятка три мулов бродили тут же на свободе, щипля редкую травку. Неизбежные кондоры-галиназос и здесь реяли в воздухе, описывая свои медлительные круги. Обед, сервированный на краю пропасти, в глубине которой шумно бурлил горный поток, прошел очень весело. Банковский конторщик куда-то исчез, но вечером Мария-Тереза неожиданно встретила его у своей палатки. Он униженно кланялся и просил прощения за инцидент в поезде. Он не предполагал, что разговор о такой старой истории мог быть неприятен «господину маркизу», которого он глубоко уважает. Ему известно, что маркиз в наилучших отношениях с директором франко-бельгийского банка, и он надеется, что эта маленькая неприятность не будет иметь последствий.