Песнь об Ахилле (ЛП) - Миллер Мадлен - Страница 7

Ахилл тронул другую струну, и нота зазвучала глубже. Его рука взялась за колок, повернула его.

Это была лира моей матери, едва не сказал я. Эти слова дрожали у меня на губах, а за ними толпились другие. Это моя лира. Но я молчал. Что бы он ответил на такое заявление? Это теперь была его лира.

Я сглотнул, в горле пересохло. — Красивая.

— Мне отец дал, — сказал он беспечно. Только то, как бережно его пальцы держали ее, удержали во мне поднимающуюся ярость.

Он не заметил. — Если хочешь, можешь взять.

Ее дерево, я знал, гладко и знакомо так же, как моя собственная кожа.

— Нет, — ответил я, с болью в груди. Перед ним я рыдать не стану.

Он начал что-то говорить, но тут вошел наставник, человек неопределенных лет со смозоленными руками музыканта. Он нес собственную лиру темного орехового дерева.

— Это еще кто? — спросил он. Голос у него был груб и громок. Ну да, музыкант же, не певец.

— Это Патрокл, — сказал Ахилл. — Он не играет пока, но он научится.

— Только не на этом инструменте! — рука потянулась отобрать у меня инструмент. Мои пальцы тут же стиснулись на лире — она не была такой красивой, как материна, но все равно это был царственный инструмент. Я не собирался сдаваться.

Но мне не пришлось. На полудвижении Ахилл перехватил запястье наставника. — Нет, на этом, если он так хочет.

Наставник рассердился, однако промолчал. Ахилл отпустил его, он сел и сухо сказал:

— Начинай.

Ахилл кивнул и согнулся над лирой. Я не успел задуматься над его вмешательством — он коснулся струн, и все мои мысли исчезли. Звуки были чисты и сладки, как вода, и ярки, как лимонная кожица. Подобной музыки я ранее не слыхивал. Она согревала как огонь, а ощущением напоминала полированную слоновую кость. Она волновала и успокаивала одновременно. Несколько прядей упали Ахиллу на глаза, пока он играл. Они были так же светлы, как струны, и так же сияли.

Он остановился, убрал со лба волосы и повернулся ко мне.

— Теперь ты.

Я затряс головой, я чувствовал себя столь наполненным, что боялся пролить и каплю. Я не мог играть. Ни за что, если мог слушать его.

Ахилл снова прикоснулся к струнам, и вновь зазвучала музыка. Теперь он подпевал себе, переплетая аккомпанимент с чистым высоким дискантом. Голова его склонилась набок, и я увидел его горло, нежное как у олененка. Легкая полуулыбка изогнула левый углок рта. И я понял, что тянусь к нему.

Когда все окончилось, я ощутил пустоту в груди. Я смотрел как Ахилл складывает лиры, как закрывает сундук. Он поклонился на прощание наставнику, который кивнул в ответ и вышел. Мне понадобилось время, чтобы прийти в себя и заметить, что Ахилл ждет меня.

— Теперь пойдем поговорим с отцом.

Я не представлял, как у меня получится говорить, так что просто кивнул и пошел за ним прочь из покоя и по извилистым переходам к царской зале.

Ахилл оставил меня у отделанной бронзой двери Пелеева зала для приемов. — Подожди здесь.

Пелей сидел в другом конце зала, в кресле с высокой спинкой. Человек в летах, которого я прежде видел рядом с царем, стоял подле — видно, они совещались. Очаг слегка дымился, было жарко, и покой казался меньше, чем на самом деле.

Стены были увешаны гобеленами и старинным оружием, которое до блеска натирали слуги. Ахилл прошел мимо них и преклонил колена у ног отца. — Отец, я прошу меня простить.

— Что? — поднял брови Пелей. — Ну, говори. — Оттуда, где я стоял, его лицо показалось мне холодным и недовольным. Неожиданно я испугался. Мы явно прервали разговор — Ахилл вошел, даже не постучавшись.

— Я забрал Патрокла с его занятий. — Мое имя странно прозвучало в его устах, я почти не узнал его.

Старый царь сдвинул брови. — Кого?

— Менетида, — ответил Ахилл. Сына Менетия.

— А… — Пелей вгляделся туда, где, стараясь не двигаться, стоял я. — Того мальчика, которого наставник по искусству боя хотел выпороть.

— Да. Но это не его вина. Я забыл сказать, что хочу, чтоб он был моим спутником.

Ферапон — так он это назвал. Собрат по оружию царевича, связанный с ним кровавой клятвой верности. Во время войн эти люди были почетной стражей, во время мира — ближайшими советниками. Это было большой честью; вот почему мальчики всегда толпились вокруг сына Пелея — они надеялись попасть в число избранных.

Глаза Пелея сузились. — Подойди, Патрокл.

Ковер под моими ногами был толстым и пушистым. Я преклонил колена перед Ахиллом. Я чувствовал на себе взгляд царя.

— Ахилл, я уже давно пытался подобрать тебе спутника, но ты всегда отвергал их. Почему вдруг этот мальчик?

Этот вопрос мог бы задать и я сам. Мне нечего было дать этому царевичу. Отчего вдруг он делает мне подобное одолжение? И Пелей, и я ждали ответа.

— Он умеет удивить.

Я взглянул на него, насупился. Он, похоже, единственный, кто так думает.

— Удивить, — повторил Пелей.

— Да, — далее объяснять Ахилл не стал, хоть я надеялся на объяснение.

Пелей задумчиво почесал нос. — Мальчик — изгнанник, с темным прошлым. Он не добавит блеска твоей репутации.

— Этого мне и не нужно, — отвечал Ахилл. Без гордости и похвальбы. Откровенно.

Пелей это признал. — И другие мальчики станут завидовать тому, что ты избрал этого. Что ты им скажешь?

— Ничего не скажу, — незамедлительно последовал простой и краткий ответ. — Не им решать, что мне делать.

Я почувствовал, как кровь забилась в моих жилах, в страхе, что Пелей разгневается. Но этого не случилось. Взгляды отца и сына встретились, и легкая тень удовольствия промелькнула в уголке губ Пелея.

— Встаньте, оба.

Я встал, трепеща.

— Мое решение таково: Ахилл, ты принесешь извинения Амфидамасу, и так же поступит Патрокл.

— Да, отец.

— Это все, — царь отвернулся к советнику, отпуская нас.

Выйдя из залы, Ахилл снова оживился. — Увидимся за ужином, — сказал он и повернулся, чтоб уйти.

Час назад я был бы рад избавиться от него, но сейчас, как ни странно, я почувствовал себя уязвленным.

— Ты куда?

Он остановился. — Тренироваться.

— Один?

— Да. Никто не должен видеть, как я учусь сражаться, — сказал он, словно о чем-то обыденном.

— Почему?

Он задержал на мне взгляд, будто что-то взвешивая. — Моя мать запретила. Из-за предсказания.

— Какого предсказания? — О таком я не слыхал.

— Что я буду лучшим воителем своего поколения.

Звучало это, как выдумка маленького ребенка. Но произнес он это так обыденно, будто просто называл свое имя.

Я собирался спросить «И что, ты лучший?» Но вместо этого выпалил: — Когда это было предсказано?

— Когда я родился. Прямо перед рождением. Илифия явилась и сказала матери.

Илифия, богиня деторождения — говорили, она приходит перед рождением полубогов. Тех, чье появление на свет слишком важно, чтобы полагаться на случай. Я и забыл. Его мать — богиня.

— Об этом знают?

— Кто-то знает, кто-то нет. Поэтому я и иду один. — Но он не уходил. Он наблюдал за мной. Словно ждал.

— Тогда увидимся за ужином, — сказал я наконец.

Он кивнул и пошел прочь.

Он уже сидел, когда я пришел — устроившись за моим столом в обычном окружении мальчишек. Я и ожидал, и не ожидал этого — это приснилось мне под утро. Сев, я встретился с ним взглядом, быстро и почти виновато, и сразу отвел глаза. Уверен, мое лицо пылало. Руки словно отяжелели, и я неуклюже потянулся к еде. Я следил за собой, за каждым своим глотком, за каждым движением лица. В тот раз еда была необыкновенно вкусной — запеченная рыба с лимоном и травами, свежий сыр и хлеб; он ел с удовольствием. Мальчишек мое присутствие не заботило. Они давно забыли обо мне.

— Патрокл, — Ахилл не глотал звуков моего имени, как обычно делали другие, будто торопясь поскорее произнести и избавиться от него. Вместо этого он выделил каждый слог — «Патрокл». Все смотрели с любопытством. Нечасто он обращался к нам по именам.