Кухарка (СИ) - Великанова Наталия Александровна - Страница 40

— Выглядит, как предложение стать твоей женой, — жёстко бросила Леська.

— Это оно и есть, — без запинки подтвердил Фёдор.

Её душа, и разум, и тело оцепенели. Не нужно никаких дополнительных гарантий, доказательств, вопросов, объяснений. Решение сложной проблемы вполне умещалось в нескольких словах, произнесённых мужчиной, знающим цену своему слову. Тем не менее, она хотела подтверждения, что всё правильно поняла:

— Разве ты не знаешь, что со мной тебе лучше не связываться?

— Знаю. А также знаю все твои отговорки, мол, ты выросла без отца и представления не имеешь о прочных отношениях, о всяких закономерностях типа устойчивых моделях семьи. Заметь, я не называю это чушью. Это реальность, в которой мы будем с тобой жить. Это реальность, которую я беру замуж. Это реальность, в которой я беру на себя ответственность за свои поступки, ты — за свои, и мы оба — за наши. Если ты выходишь за меня не по любви, а по потребности любви или из рационального желания лучше заботиться о нашей дочери — я принимаю и это.

Он внимательно посмотрел на Леську и притянул её к себе. Под его тяжёлой рукой ей было тепло и спокойно, как будто она защищена от всех страхов мира. Она вздрогнула и против воли, неожиданно для себя перенеслась в мир покоя, в маленький защищённый мир счастья, в котором не случается ничего плохого. Где пятнадцатилетние девочки любят без оглядки, отношения легки и просты, где дети рождаются в полных семьях, и матери любят их так же, как и отцы.

— Стой! А если у меня есть отношения?

— И что? У меня тоже они есть. Не находишь заботу о ребёнке более веским аргументом? Кстати, нам пора отправляться к ней.

— К Маське? — не поняла Леська.

— К Федоре.

— Стой! — Леська никак не могла поверить в реальность происходящего, в реальность их разговора. Ещё несколько часов назад он велел ей убираться с глаз долой! — Мне казалось, что ты ненавидишь меня?!

— Ненавижу, — рассмеялся Фёдор, — но не так сильно, как утром.

— Не так сильно? Что же изменилось?

Фёдор пожал плечами и призадумался.

— Утром ты была лишь воспоминанием, а теперь ты живая, — он погладил тыльной стороной ладони Леськину щёку, а потом подцепил пальцами прядь волос, — кажется, мне будет нелегко тебя отпустить. — Ей хотелось сказать, что не надо её отпускать, но Леська не посмела. Она смотрела, как он вертит в руках её локон. Пальцы у него были длинные и крепкие, с крупными, немного выступающими костяшками. Такими их Леська и помнила. Несколько минут они не выдохнули ни звука, пока Фёдор не повторил: — я не могу отпустить тебя, — его голос звучал, как звучит орган в церкви: ровно и медленно, наполняя собой всё пространство так, что не понять, откуда исходит звук.

Леська замерла. Произнесённые слова не могли быть адресованы ей. Одновременно они настолько точно отражали всё то, что она хотела услышать, что тоже не могли быть неправдой.

«Я одна любить тебя умею, да на это право не имею.

Будто на любовь имеют право.

Будто может правдой стать неправда»

— Я не могу тебя отпустить, — снова произнесли его губы.

Леська медленно выдохнула. Она чувствовала, как её глаза наполняются влагой. Слёзы и драмы — это так дёшево, но она ничего не могла с этим поделать. Она должна была сказать ему, что уже всё давно устроено, и он не должен принимать скоропостижных решений, не должен что-то менять в своей жизни. Она должна была спросить, зачем она ему, и запутать его в клубке бессмысленных разговоров, разбудить в нём старые обиды, заставить его уйти.

Она не делала этого. Всё, на что она сейчас была способна, это смотреть на него полными слёз глазами и вдыхать ртом тёмный воздух комнаты. Она была способна только сдерживать рыдания, которые рвались у неё из горла, с тех самых пор, когда она сидела одна на пыльной дороге. Сегодня она слишком много вытерпела: смотрела, как другая прикасается к нему с полным на то правом, слышала, как он насмехается над нею, как изводит её. Была рядом с ним, понимая, что это такая же редкость, как приближение кометы Галлея к Земле. Сегодня она всё это вытерпела. Как могла, сдерживала рвущие душу чувства. Почему бы теперь, на секунду, на миг, не позволить себе поверить в его слова?

— Идём, — повторил Фёдор и открыл дверь.

Она послушно вышла за ним. Она чувствовала себя немного зомби. Он так много наговорил ей. Она была так очарована, что никак не могла найти возражений, хотя они у неё были, определенно были. Были перед тем, как они оказались одни в комнате и были только что, когда он говорил о заключении брака. Все аргументы были вескими и рациональными, но почему-то вдруг перестали приходить на ум.

Да, он напомнил ей, что она росла без отца, и каждый день его отсутствия остро ощущала себя недолюбленной. Он абсолютно верно говорил и о гулком вакууме в её душе, когда она осознавала, что новый мужчина, пришедший в их с матерью дом — не её отец. Отчего Фёдор так легко понимал это? Она вспомнила свои мечты, не такие уж и древние: встретиться с отцом, увидеть его хоть краешком глаза, хоть на пару секунд, поговорить и наверстать упущенное время. Она знала это, каково скучать и завидовать девочкам, у которых были папы рядом. Каково грустить и убеждать себя еженощно, что жизнь такова. Она не хотела своей дочери такой участи. Не хотела.

Но она и не хотела стать женой только оттого, что когда-то много лет назад, они вместе создали ребёнка. Леська спускалась за Фёдором и отчаянно раздумывала, как ему все это сказать, чтобы он не бросил её на полпути, не отказался увидеться с дочкой.

Она поймала на себе удивлённый взгляд сестры Фёдора, недоумённые — её гостей, чуть насмешливый — его отца. Представила, как они сейчас выглядят: элегантный мужчина держит кухарку за руку и куда-то ведёт её за собой. Кто она вообще такая, чтобы иметь право прикасаться к нему?

— Мне тут нужно обсудить кое-что с Олесей. Сможешь справиться без неё? — Фёдор хмыкнул, обращаясь к сестре. — Мы недалеко. И ненадолго.

В следующий миг за ними уже захлопнулась боковая дверь, и они оказались в просторном помещении подземного гаража.

Леська притормозила. Неужели он заставил её снова забыть, кто она такая? Опять смог запудрить ей голову?

Раз уж он не против встретиться с Маськой, они могут время от времени делать это в кафе. Или на детских площадках. Или где-нибудь ещё…

— Боишься? — Фёдор повернулся к ней и сжал холодные Леськины руки в ладонях, — я наговорил слишком много.

— Ты всё правильно сказал.

— Но не упомянул про самое главное.

— Да, — смело подтвердила она.

Он прижал горячие губы к её пальцам. Место соприкосновения обожгло огнём. Она вспомнила все те слабости, которые испытала сегодня. Все те мысли, которые по глупости сказала себе сегодня.

— Химия, — звук вырвался из горячих губ, как волшебство.

— Что химия? — не поняла Леська: не это слово она хотела услышать.

— Химия. То, что между нами происходит. То, чего мы с тобой пока не поняли, но сполна ощутили и сегодня, и много лет назад. То, с чем мы пытались бороться с самой первой нашей встречи. Стоило нам встретиться, мы оба попались. Мы это знали, ты и я. Мы и сейчас это знаем. Мы сегодня весь день только и делали, что пытались не думать друг о друге. Мы боимся тех чувств, которые друг у друга вызываем. Но мы не можем игнорировать их бесконечно. Я могу тебе сказать, что беру тебя, потому что у нас есть дочь, но это не так. Я просто люблю тебя, — он прислонился лбом к Леськиному лбу, — Люблю. Ты тоже меня любишь. Твои глаза сказали об этом сегодня. Твои глаза не соврали мне, как и тогда, когда мы купались. Не знаю, почему я был дураком, и поверил, что ты хотела подцепить меня из-за каких-то тёмных намерений. Наверное, был слишком уязвлён. Ты ведь любишь меня?

— Люблю, — подтвердила Леська.

— Тогда давай, садись! — он подтолкнул её к машине, но прежде, чем открыть дверь, снова прижал к себе. — То, что я скажу, покажется тебе банальностью, но только теперь я стал человеком, понимающим, что мука эта того стоила, чтобы её перенести. Ты была права, когда не просила меня верить тебе. Ты руководствовалась собственными представлениями и суждениями. Я проклинал тебя, это правда. Мне было больно. Я старался не покоряться этим чувствам. Я старался не помнить твоих глаз и твоих слов, не вспоминать твоего смеха. Это было архи сложно, особенно в первый год. Мне казалось, что я справился, но это было самой чудовищной иллюзией в моей жизни…