Ноктэ (ЛП) - Коул Кортни - Страница 8

— Папа нас убьёт, — отвергаю я эту идею.

— Верно, — признаёт Финн, протягивая мне футболку с длинным рукавом для стопки «оставить». — Но, может, его следует подтолкнуть? Прошло уже два месяца. Ей больше не нужны туфли, стоящие у задней двери.

Он прав. Они ей не нужны. Точно так же, как и не нужна косметика, лежащая у раковины там, где она сама её положила, или её последняя книга, оставленная раскрытой рядом со стулом для чтения. Мама никогда не дочитает её. Но, если честно, я, как и папа, не смогла бы сейчас выбросить её вещи.

— И всё же, — отвечаю я, — это его дом, и ему решать, когда придёт время. Не нам. Скоро мы уедем. Он один остаётся здесь, наедине с воспоминаниями. Не мы.

— Именно поэтому я и беспокоюсь, — говорит мне Финн. — Он останется один в этом огромном доме. Ну, не совсем один. В окружении мертвецов и воспоминаний о маме. Это ещё хуже.

Я содрогаюсь, вспоминая, как ненавижу находиться в одиночестве и особенно оставаться одна в нашем большом доме.

— Может, поэтому он хочет сдать в аренду гостевой домик, — предполагаю я. — Так ему будет не настолько одиноко.

— Может быть.

Протянув руку, Финн включает музыку, и я позволяю басам заполнить тишину, пока мы перебираем мою одежду. Обычно наше молчание комфортное, и нам нет нужды его чем-то заполнять. Но сегодня я чувствую себя обеспокоенной. Встревоженной. Напряжённой.

— Ты пишешь в последнее время? — спрашиваю я, лишь бы прервать молчание. Финн всё время что-то строчит в своём дневнике, но никогда не даёт мне его прочитать, хотя именно я подарила его ему на Рождество пару лет назад. А всё потому, что однажды он показал мне свои записи, а я переволновалась.

— Конечно.

Конечно. Ведь это примерно всё, чем он занимается. Стихи, латинский, бредни — называйте, как хотите.

— Могу я прочесть что-нибудь?

— Нет.

Его ответ однозначный и не подлежащий обсуждению.

— Ладно. — Когда он говорит таким тоном, я не спорю, к тому же, честно говоря, меня немного пугает то, что я могу там увидеть. Вдруг Финн останавливается и поворачивается ко мне.

— Я никогда не благодарил тебя за то, что не побежала тогда к маме с папой. Я про тот единственный раз, когда ты прочла его. Пойми, это всего лишь моя отдушина, Кэл, и ничего больше.

Его голубые глаза пронзают меня прямо в душу. От осознания, что мне, вероятно, всё же следовало пойти к ним, сжимается сердце. Если бы мама была ещё жива, я, возможно, так бы и поступила. Но я не сделала этого, и с тех пор всё было просто прекрасно.

Прекрасно. Если я достаточно часто буду так думать, то когда-нибудь, надеюсь, это окажется правдой.

— Пожалуйста, — тихо произношу, стараясь не думать о том бреде, что я прочла, страшных словах, пугающих мыслях, написанных и зачёркнутых, и снова написанных. Снова и снова. Но больше всего меня напугала одна фраза. Не странные наброски людей с выцарапанными глазами, ртами и лицами, не странные и мрачные стихи, а одна лишь фраза.

Избавь меня от страданий.

Нацарапанная снова и снова, она заполнила целых две страницы. С тех пор я, словно ястреб, наблюдаю за Финном. Сейчас он улыбается, заставляя меня забыть об этом и всем своим видом внушая, что дневник ничего не значит. Теперь-то с ним всё хорошо. Он в порядке. И если бы дневник вела я, то непременно исписала бы этим все страницы, лишь бы три заветных слова стали правдой.

— Эй, я сегодня собираюсь посетить группу. Хочешь тоже поехать? Если нет, то ничего страшного, я могу съездить и один.

Его слова заставляют меня вздрогнуть. Обычно он посещает её только два раза в неделю. Я что-то упустила? Ему хуже? Он срывается? Я изо всех сил стараюсь, чтобы голос не выдал мою тревогу.

— Опять? Почему?

Он пожимает плечами так, будто ничего страшного не случилось, но его руки по-прежнему предательски дрожат.

— Не знаю. Думаю, что происходящие перемены действуют на меня не лучшим образом. Я становлюсь беспокойным.

И из-за них ты дрожишь? Но я не произношу этого вслух, а всего лишь киваю, пытаясь не показать, что взволнована.

— Конечно, я поеду.

Естественно, ведь он так нуждается во мне.

Спустя час мы идём по коридорам, завешанным мамиными фотографиями, мимо её спальни, где шкафы заполнены её одеждой, и отправляемся в город на машине, которую она нам купила. Мы оба демонстративно не смотрим на то место, откуда она сорвалась со склона горы. Нам не нужно видеть этого снова.

Наша мама всё ещё с нами. Повсюду. И, в то же время, нигде. Этого достаточно, чтобы свести с ума даже самого здравомыслящего человека. Неудивительно, что Финн нуждается в дополнительной терапии.

Я оставляю его перед дверью кабинета группы и наблюдаю, как он исчезает за ней.

Сегодня я прихватила книгу, чтобы почитать в кафе за чашкой кофе. Прожив всю жизнь в Астории, я уже привыкла к тому, что в дождливые дни становлюсь сонливой и вялой, а кофеин является эффективным решением этой проблемы.

Я забираю чашку с кофе и направляюсь к удалённой кабинке, плюхаясь за столик и готовясь с головой погрузиться в книгу.

Но только успеваю открыть первую страницу, как ощущаю его.

Я чувствую его.

В который раз.

Ещё не подняв глаза, я уже знаю, что это он. Узнаю ощущения — эту ярко выраженную энергетику. То же самое я чувствовала во сне, это невозможное притяжение. Какого чёрта? Почему я постоянно с ним сталкиваюсь?

Подняв голову, я обнаруживаю, что он тоже меня заметил.

Его глаза, такие тёмные и такие бездонные, застывают на мне, пока он ждёт своей очереди возле кассы. Эта энергия между нами… не знаю даже, как её назвать. Влечение? Химия? Единственное, что я знаю: у меня перехватывает дыхание и учащается сердцебиение. А его вторжения в мои сны заставляют жаждать этого чувства ещё сильнее. Они вырывают меня из реальности и переносят во что-то новое и захватывающее, туда, где есть надежда и жизнь.

Я наблюдаю, как он оплачивает кофе и сладкую булочку, а затем сопровождаю взглядом каждый его шаг, ведущий прямиком к моей кабинке. Вокруг десятки свободных столиков, но он выбирает мой.

Его чёрные ботинки останавливаются возле меня, и я скольжу взглядом по его облачённым в джинсы ногам, вверх по бёдрам до поразительно красивого лица. Похоже, он так и не побрился, потому что сегодня его щетина выражена ещё ярче, что придаёт ему более зрелый и мужественный вид.

Я не могу не отметить, как нежно-голубого цвета рубашка облегает его твёрдую грудь и, заправленная в джинсы, выразительно подчёркивает талию. Он выглядит худощавым, сильным и гибким. Ох! Я отрываю взгляд от его тела и встречаюсь с ним глазами, замечая в них веселье.

— Это место занято?

Боже милостивый. У него британский акцент. Во всём мире нет ничего сексуальнее, поэтому ему простительна даже эта избитая реплика «съёма». С бешено колотящимся сердцем я улыбаюсь ему.

— Нет.

Он не двигается.

— Тогда могу я его занять? Взамен я поделюсь с тобой своим завтраком.

Он слега машет липкой булочкой, посыпанной орехом пекан.

— Конечно, — небрежно отвечаю я, умело скрывая, что моё часто бьющееся сердце может вот-вот разорваться. — Но вынуждена отказаться от завтрака — у меня аллергия на орехи.

— В таком случае мне больше достанется, — усмехается он, проскальзывая в кабинку напротив меня с такой непринуждённостью, словно только и делает, что всё время сидит с незнакомыми девушками в больницах. И я снова замечаю насколько тёмные у него глаза, что кажутся почти чёрными.

— Часто здесь бываешь? — шутит он, развалившись на диванчике. Меня разбирает смех, потому что теперь он просто пошёл по списку избитых реплик, и все они звучат восхитительно, слетая с его британских губ.

— Часто, — киваю я. — А ты?

— У них лучший кофе в округе, — отвечает он, как будто это и есть ответ. — Только давай никому об этом не скажем, иначе они начнут присваивать кофе непроизносимые названия, а очереди станут огромными.