Небо надо мной (СИ) - "sillvercat" - Страница 2

– Восстание? – ошеломлённо выдохнула я. – Ты о чём?

Вайнона вдруг замолкла, будто ей стало тяжело говорить. Болтушке Вай эдакое было совершенно не свойственно, и сердце у меня странно ёкнуло. Я твёрдо решила пойти завтра в библиотеку и всё непонятное выяснить самой.

***

Весь следующий день я сидела в библиотеке, просматривала заказанные микрофильмы с подшивками местных газет четырёхлетней давности. Я то и дело рефлекторно сглатывала, потому что в горле будто застрял какой-то ком.

Наша страна отправляла астронавтов на Луну, а резервации Лакота будто находились совсем в другой стране. В стране третьего мира. Или даже четвёртого.

Газетные колонки прыгали перед моими широко раскрытыми глазами, когда я читала материалы пресс-конференций вождей Лакота.

Колониальная агрессия.

Произвол полиции.

Культурное насилие…

Я могла этому не верить, но мне слишком ярко помнилась реакция Вай на мой вопрос о Вундед-Ни, её усталое тоскливое молчание в темноте.

И ещё там были фотографии жалких полуразвалившихся домишек и детей со вздутыми животами и тонкими ручонками. Как в какой-нибудь… Камбодже!

Я не пошла на семинар старикашки Миллера. Провались он. Я до вечера просидела над газетами, а потом пришла в кампус и легла на свою кровать.

Когда в дверь цветным вихрем влетела Вай, я медленно встала ей навстречу. Мне было мучительно стыдно смотреть ей в глаза.

– Ты почему не… – воинственно подбоченившись, начала было Вай, но осеклась, вглядевшись в моё лицо, наверное, очень бледное. – Ру-ут! Ты заболела?

– Я читала газеты. Весь день, – прошептала я. – Про… Роузбад, Вундед-Ни и всё такое…

Вай на миг прикрыла глаза:

– И? Ты хочешь спросить, почему у индейцев столько привилегий по закону, а они всё чего-то требуют?

Вместо ответа я шагнула к ней и неловко обняла. И шмыгнула носом.

– Ты почему мне ничего про это раньше не рассказывала? – сипло и обиженно осведомилась я. – Про жеребячьи члены какие-то, всякую ерунду… Мы же дружим! Ты что, думала, я не поверю, что ли?

– Не хотела тебя расстраивать. Видишь, ты какая… – вздохнула Вай. – Нежная. Это наша беда, маленькая белая скво, не твоя.

И тут я пихнула её на кровать что было силы. И заорала, глядя прямо в её изумлённые глаза:

– Я поеду с тобой через месяц, поняла, Вайнона Смоллхок?! И тоже буду учительницей в вашей Школе за выживание! Я тебе покажу «нежная»! И маленькую белую скво тоже покажу!

Вай, лёжа на подушках, часто заморгала и наконец захохотала:

– Ты хочешь, как я, замуж за кого-то из наших, не шибко пьющего и не мудака, чтоб родить племени с десяток настоящих воинов?

– Иди ты на… на жеребячий член! – Я ещё раз свирепо её пихнула, и она опять повалилась на кровать, хохоча и загораживаясь подушкой.

А потом торжественно провозгласила:

– Я всегда знала, что у тебя есть яйца, Рут Конвей!

– Клёво звучит, – огрызнулась я, усаживаясь на пол – ноги почему-то подкосились, и я запоздало вспомнила, что весь день ничего не ела.

– Тогда учи язык, винчинчала, девочка, – важно сказала Вай. – Как это сказать на языке Лакота? Тошке Лакотийа эйапи уо?

– Бо-оже… – простонала я, хватаясь за голову, и мы захохотали уже обе.

Так вот и получилось, что по окончании колледжа я не стала подавать документы в университет, а известила о своих сумасшедших намерениях бабулю Конвей коротким письмом, – на которое та не ответила, окончательно вычеркнув меня из своей жизни, как и из завещания, – собрала вещи и отправилась вместе с Вайноной Смоллхок в резервацию Роузбад, штат Южная Дакота.

Поселились мы у бабушки и дедушки Вай, которая, как и я, с раннего детства осталась сиротой. И уже в день приезда я устроилась преподавательницей английского языка в Школу за выживание, а на время летних каникул – волонтёром в Центр, организованный Движением американских индейцев.

Дом, где размещался Центр, был совсем небольшой, недавно отремонтированный после пожара… или поджога? Полиция вяло разбиралась в происшедшем, но так и не разобралась. Это было чем-то совершенно обыденным, и я сейчас удивляюсь, до чего же быстро тогда сама привыкла к тому, что должно было ужасать – поджоги, ночная стрельба, исчезновения людей…

Здесь шла война. Как сотню лет назад.

«И тогда кавалеристы напали на нас, и всех убили…» – пелось в старой лакотской песне.

Рук и образованных голов в Центре катастрофически не хватало, и не успела я оглянуться, как стала журналисткой и корректором в газете «Вассаха», издававшейся в Центре. И, о Боже, как же мне это нравилось!

Я наконец-то чувствовала себя нужной. Не неумехой, не плаксой, не растяпой. Я, оказывается, многое могла!

И все эти люди приняли меня. Они меня приняли!

Дети в первую очередь, а ведь я так боялась, что как раз они меня, мямлю, и отринут. Но меня не отринул даже Люк Клауд, шило-в-заднице и притча-во-языцех, не ужившийся ни в одном интернате для детей Лакота и в свои четырнадцать реально метивший в исправительную школу штата. Когда мы впервые встретились, он пришёл в редакцию поглазеть на «новую училку» и встал у порога – нога за ногу, пальцы на ремне потертых джинсов, взгляд непроницаем – всё, как у полупьяных бродяг, бесцельно шатавшихся по округе. Не было лишь неизменной шляпы, надвинутой на лоб, и дымящейся сигареты в углу пренебрежительно искривленного рта.

Я подарила ему свой фотоаппарат, показала, как надо фотографировать, и уже через неделю наша газета выходила только с его фоторепортажами. Джеффри Торнбулл, наш редактор, заверял, что снимки Люка свободно тянут на Пулитцеровскую премию, а тот просто лопался от гордости.

С Джеффри я тоже сразу подружилась. Он был ужасно серьёзным и умным, да ещё и выпускником Принстона – наверное, единственным индейцем-Лакота за всю историю этого привилегированного заведения. После Принстона он, однако, вернулся в резервацию и основал газету «Вассаха». «Чтоб люди знали, что у нас тут действительно происходит», – объяснил он мне, застенчиво поправляя очки в широкой роговой оправе. Вай очень уважала его, хотя всегда именовала не иначе как «наш супер-зануда».

А ещё я никогда не встречала людей добрее и мудрее, чем Джемайма и Джозеф Смоллхоки – бабушка и дедушка Вайноны. Когда я робко поинтересовалась у Джозефа, сколько ему лет, он пожал плечами и широко улыбнулся, отчего морщин у него на лице стало еще больше. Мне казалось, он еще помнит знаменитых вождей прошлого века Ситтинг Булла и Крейзи Хорса. И разгром генерала Кастера в сражении при Литл Биг Хорн в восемьсот семьдесят шестом. И сам натягивал тетиву большого лука, стреляя в тех, кто отнимал у его народа свободу.

Свободу все равно отняли. Лук и стрелы попали в музей Рапид-Сити вместе с головными уборами из орлиных перьев, бизоньими шкурами в непонятных выцветших значках, расшитыми бисером мокасинами. Удивительно, почему там не выставлялись «подлинные чучела подлинных лакотских вождей». Бывало ведь и такое…

Я всей душой полюбила поросшие бурой высокой травой бесконечные равнины, тёмную гряду холмов на горизонте, горький ветер, бьющий в лицо. И эта суровая земля медленно вошла в мою кровь.

***

В дни летнего солнцестояния в резервации проходило традиционное Пау-Вау – праздник племён прерий. Несколько дней, слитых в яркий хоровод, во время которого мне все время хотелось плакать, до того это было прекрасно. Всё, даже остроносая физиономия Люка Клауда в голубых и жёлтых пятнах приветственной раскраски.

А танцы в круговерти орлиных перьев, а монотонное завораживающее пение под барабанный бой и завывание костяных дудок…

Вайнона достала из старого сундука расшитое бисером и иглами дикобраза тяжёлое и прохладное замшевое платье. Мои пальцы слегка дрожали, когда я помогала ей одеваться. Смешливая беспечная Вай преобразилась совершенно. Свои чёрные блестящие волосы, обычно распущенные по плечам, она аккуратно заплела в две длинные толстые косы, перекинув их на грудь. Поперёк лба она закрепила белую бисерную повязку, попутно объясняя мне, что означает каждый узор на повязке и на платье. Я только моргала.