На пересечении (СИ) - Шерола Дикон - Страница 12

В одном из актеров Эристель узнал себя: то был придурковатый персонаж по имени Эриэл, который был занят тем, что таскал с собой гору книг, надеясь тем самым казаться умнее в глазах окружающих. То и дело свои книги он терял, спотыкался о них, падал, стукался головой о пол, отчего толпа начинала гоготать еще громче. В конце сценки Эриэл оказался единственным, кто оттолкнул от себя Наоль, после чего актриса вышла вперед и громко выкрикнула мораль сей истории: мол, лучший мужчина тот, который ценит женщину не за внешность.

Горожане ликовали. Часть из них весело пялилась на Эристеля, но большинство тыкало пальцами в Шаоль. Девушка вздрогнула, когда один из мужчин положил ей руку на бедро и, дыша в лицо перегаром, промурлыкал:

— А чего это ты ко всем ходишь, а ко мне до сих пор не заглянула? Хочешь, я…

Девушка с отвращением оттолкнула от себя мерзкую ладонь и попыталась протиснуться через толпу, чтобы поскорее покинуть площадь. Но горожане не собирались так легко отпускать свою добычу. Никто из присутствующих не желал даже на миг вспомнить о том, что далеко не все сценки Амбридии являются правдивыми. Теперь каждый считал своим долгом показать, как он относится к падшим девкам, как решительно осуждает их, и пускай хотя бы одна такая блудница получит по заслугам.

— Так вот к кому таскаются наши мужья, — с презрением произнесла какая-то женщина, и Шаоль почувствовала, как кто-то из присутствующих больно ударил ее локтем по груди.

— Дрянь, — прошипела другая дама. — И не стыдно тебе в глаза людям смотреть? А еще корчила из себя невинность! Потаскуха!

Еще несколько горожанок ядовитым эхом повторили это оскорбление. Ненависть и ярость плескались в их глазах, но куда больше девушку испугали мужчины. Она чувствовала их грязные прикосновения, не в силах отстраниться от всех разом. Слезы застилали Шаоль глаза, но она изо всех сил пыталась не расплакаться прилюдно. Подобное проявление слабости непременно раззадоривало толпу еще больше, потому что считалось, что хнычут только виноватые.

Заметив странное волнение в толпе, Родон отдал приказ стражникам выяснить, что происходит, и, если потребуется, разогнать особенно буйных. Затем он посмотрел на Эристеля, пытаясь по его лицу понять, как лекарь воспринял насмешку Амбридии в свой адрес. Двельтонь ожидал увидеть обиду, досаду, непонимание или, в крайнем случае, натянутую улыбку, говорящую, что все увиденное забавно, и он сам не прочь над собой посмеяться. Однако лицо Эристеля было совершенно непроницаемым. С таким же успехом Двельтонь мог смотреть на каменную статую, и это спокойствие несколько удивило Родона.

— Эристель, вы, главное, не воспринимайте увиденное слишком серьезно, — небрежно произнес он, желая разбавить гнетущую паузу. — Вы, как чужеземец, можете подумать, что подобными кривляниями вас желали оскорбить, но, поверьте мне, актеры Амбридии Бокл изображали даже меня, и этот каламбур совершенно не относится к вам лично.

Эристель перевел взгляд на собеседника, и его губы наконец тронула улыбка. Видимо, он все-таки решил сделать вид, что ему было смешно, но при этом слова, которые произнес лекарь, почему-то не вызвали у Родона желания улыбнуться в ответ. Они должны были прозвучать, как шутка, но глаза Эристеля не смеялись, а улыбка выглядела, как безобразная трещина на фарфоровой маске.

— Господин Двельтонь, — мягко произнес он. — Если вы опасаетесь, что после всего увиденного я начну травить местных жителей, то ваши беспокойства совершенно напрасны. Это слишком долгий и утомительный процесс, и вы вычислите меня раньше, нежели мои действия принесут ожидаемый результат. Посему я удаляюсь, чтобы поскорее приступить к разработке оружия, которое уничтожит всех моих обидчиков разом. Благодарю вас за то, что приютили меня в своей ложе, и желаю вам приятного вечера. Госпожа Двельтонь, мое почтение.

С этими словами Эристель поднялся с места, отвесил поклон сначала девочке, затем Родону, после чего неспешно направился прочь. Арайа тихо хихикнула, но взгляд отца мигом стер с ее лица неосторожную улыбку. В толпе послышался свист, кто-то начал кричать лекарю издевательские шутки, но тот ни разу не обернулся.

— А я бы не сильно расстроилась, если бы он отравил парочку горожан, — произнесла Арайа, провожая Эристеля взглядом.

— Ты не должна говорить подобного, — Родон чуть нахмурился, а затем, усмехнувшись, добавил: — Впрочем, запретить тебе так думать я не могу.

В эту же самую минуту феодал принял окончательное решение, что больше ни одна постановка Амбридии Бокл не будет показана в его городе. Остальные сценки высмеивали мужеложцев, игроков в азартные игры и ростовщиков, и, казалось, что эти истории не имеют никакого значения. Однако наутро все они разом обрели смысл.

Ночью в дом Шаоль Окроэ ворвались шестеро пьяных мужчин. Ее отца, Гринжи Окроэ, избили до потери сознания, когда он из последних сил пытался заступиться за дочь. Мать девушки затащили в подвал, где несколько раз ударили и бросили взаперти лежать на земляном полу. Саму Шаоль жестоко изнасиловали, после чего, не выдержав унижения, девушка повесилась в своей спальне на отцовском ремне.

В доме Овераны Симь тоже произошло нечто интересное. Когда девушка вернулась домой с выигранной суммой денег, дома ее уже ждал супруг. Хагал сидел за столом и кухонным ножом выскабливал грязь из-под ногтей. Сначала мужчина был ласков и буквально умолял Оверану отдать ему полученные деньги, чтобы он мог сделать ставку в игре в кости и, конечно же, приумножить их. Когда Оверана в очередной раз ответила отказом, в голосе Хагала послышалась сталь. Спустя несколько минут мужчина уже держал супругу за горло, а лезвие ножа утыкалось в щеку женщины. Он пообещал располосовать жене ее "шлюшье лицо", если она немедленно не отдаст ему деньги. Получив заветный кошель, он ласково поцеловал супругу в лоб и удалился восвояси.

Не менее увлекательные события разворачивались под окнами дома пожилого Энила Кринь. Ему пришлось подняться с постели, чтобы закрыть ставни, так как долетающие с улицы крики не давали ему заснуть. Внизу какая-то подвыпившая группа юношей избивала своего ровесника, и старик даже подумал о том, что, может быть, стоит вмешаться и попытаться разогнать нарушителей порядка. Но уже через миг он представил, что стены его дома могут разрисовать, ручку двери вымазать навозом, а его доверчивую собаку попросту отравить. К тому же те юноши вряд ли послушают немощного старика и, скорее всего, ответят бранным словом, а то и вовсе начнут швырять в его окно камни. Когда кто-то из юношей обозвал свою жертву мужеложцем, господин Кринь почувствовал облегчение. Теперь он уже безо всяких сожалений уверенно затворил ставни.

За происходящим на улице весельем наблюдал еще один человек. Он спрятался за углом дома, решив выйти только тогда, когда пьяная компания отправится восвояси. Колокольчик не хотел, чтобы ему досталось из-за бестолкового отпрыска Амбридии Бокл, но в то же время бард был недостаточно бессовестным, чтобы оставить его на произвол судьбы. В этот момент мужчина проклинал себя за идиотскую идею сократить путь до «Подковы», пройдя по этой злополучной улице. Колокольчик сейчас мог сидеть в уютном трактире в обнимку с грудастой девкой и петь ей слащавую песенку, а не подпирать спиной стену дома, от которого разило помоями и мочой.

Наконец спустя еще какое-то время развлечение юношей перестало рыпаться, и те удалились прочь, весело хохоча над тем, как мерзко визжала пойманная ими «свинья». Они знали, что Корше не был мужеложцем хотя бы потому, что он вообще ни разу ни с кем не был замечен, кроме своей матери. Однако увиденная на празднике сценка показалась юношам настолько увлекательной, что срочно захотелось этого самого мужеложца придумать.

Корше едва держался на ногах, когда Колокольчик дотащил его до дома Эристеля. Опустив его на крыльцо, бард постучал в дверь и мысленно выругался. Не так он планировал провести остаток этой ночи.

Северянин открыл не сразу, но было видно, что он не спал. Взгляд его был острым и пристальным, почти настороженным, а лицо в тусклом свете лампы казалось каким-то неприятным.