На пересечении (СИ) - Шерола Дикон - Страница 34

Ехала семья Иклив в полном молчании. Супруга все еще плакала, не веря тому, что муж запретил даже выглядывать в окно повозки. Лишь когда они выехали из города, Дагль вздохнул с облегчением. Ясный солнечный день был в самом разгаре, и впервые за эти часы мужчина почувствовал себя в безопасности. Кучер что-то насвистывал себе под нос, отчего хотелось расслабиться и закрыть глаза. После бессонной ночи и пережитого волнения усталость навалилась на Дагля с такой силой, что он невольно задремал.

Проснулся он оттого, что кучер резко затормозил. Снаружи донеслась какая-то возня, и Иклив потянулся к шторкам, чтобы понять, отчего повозка остановилась. В тот же миг дверца распахнулась, и, прежде чем Дагль успел понять, что происходит, лезвие кинжала глубоко полоснуло его по горлу. Раздался пронзительный крик супруги, но уже через секунду то же окровавленное лезвие вонзилось ей в шею. Последним убили мальчика, также перерезав ему горло.

Затем один из убийц извлек из внутреннего кармана камзола убитого увесистый кошель с деньгами и довольно усмехнулся.

— Не соврал же…, - хохотнул он, заглянув в мешочек. — Ладно, валим отсюда. Мало ли кто поедет…

Второй мужчина кивнул, и, запрыгнув на лошадей, оба наемника помчались через поля, желая поскорее исчезнуть с открытого пространства. На дороге остались четыре человека с перерезанным горлом, которые могли лишь улыбаться своими нарисованными кровавыми «ртами». И молчать. Конечно же, молчать.

Волна недовольства, прокатившаяся по ночному городу, к полудню рассыпалась брызгами сомнений и пересудов. Слова, звучавшие в темноте кладбища, при ярком освещении больше не казались такими правильными, а действия и вовсе выглядели чудовищными. Прежняя уверенность покрылась сетью трещин, и теперь горожане не знали, как правильно реагировать на происходящее. Выступление Родона Двельтонь произвело неприятный эффект, отчего чувство вины забралось в подсознание и царапало мысли острием совести. Кто-то из горожан все еще пытался успокоить себя тем, что некий аноним попросту солгал, но большинство пребывало в растерянности. После собрания людям пришлось вернуться к работе, но некоторые уже направились на кладбище, желая немедленно начать приводить его в порядок. Там по-прежнему пахло дымом, уже не так сильно, как ночью, но горечь все еще чувствовалась при каждом вдохе.

Всё последующее после собрания время Инхир Гамель проводил в своем кабинете. Он испытал искреннее облегчение, когда ему сообщили, что за чертой города было совершено разбойное нападение на Дагля Иклива и его семью. То, что убитыми оказались местные жители, могло вызвать небольшие проблемы, но территория преступления была нейтральной, отчего расследованием занимался тот город, к которому место разбоя было ближе. Это означало, что Гамелю не нужно было докладывать Родону о случившемся, объясняя, каким образом Дагль Иклив покинул службу, не объяснившись. Наемники сполна заслужили свои деньги, выполнив заказ до мелочей, и начальник почувствовал себя значительно спокойнее.

Гамель откинулся на спинку кресла и подлил себе еще немного виноградной настойки. Теперь оставалось дождаться действий семьи Кальонь, и, если все сложится так, как рассчитывал Инхир, скоро он будет подчиняться совершенно другому человеку.

Стук в дверь заставил его оторваться от приятных мыслей, и Гамель позволил посетителю войти. Файгин Саторг немедленно поклонился, приветствуя начальника стражи, и протянул ему письмо с печатью семьи Двельтонь. Инхир усмехнулся и, без лишних слов приняв послание, быстро пробежался глазами по строчкам.

— Вот ведь ублюдок! — злобно выплюнул он, после чего внезапно заливисто рассмеялся.

— Простите? — на красивом лице солдата отразилось непонимание. Он не сомневался, что Гамель обращался к нему, но не мог даже предположить, чем вызвано это оскорбление.

— Да не ты… Двельтонь. Этот проклятый зажравшийся ублюдок велел меня рассчитать. Что ты на это скажешь, сынок? — начальник стражи искривил губы в улыбке и, отсалютовав солдату стаканом, залпом проглотил его содержимое.

— Я сожалею, — произнес Файгин, но его лицо не слишком соответствовало сказанному. На самом деле Саторг ликовал. Он никак не мог поверить, что после приказа игнорировать действия толпы на кладбище этот бессердечный человек удержится в своем кресле. Инхир велел своим солдатам под угрозой смертной казни в случае неподчинения оставаться в стороне, даже если народ двинется на замок. Однако разрушения на кладбище и смерть невинного человека не могли не вызвать среди многих стражников недовольства. Все они были простыми людьми, и каждый на месте Акейны Окроэ представлял свою мать, отчего негодование в адрес начальника все больше крепло.

— А я вот не сожалею! — пьяно возразил Инхир. — Я вообще не вижу смысла сожалеть, особенно в моем положении. Ты ведь ничего не понимаешь, сынок. А я кое-что понимаю… Ну, я пойду тогда, или мне сидеть здесь до скончания времен? Только ты не прощайся со мной надолго. И не позволяй другим солдатам обо мне злословить, иначе, когда я вернусь, я буду очень-очень сердит.

С этими словами Гамель поднялся с места и, грубо хлопнув солдата по плечу, направился прочь. Со своим кабинетом он не прощался, поэтому и к казначею за расчетом идти не спешил. Выйдя на улицу, Инхир подставил лицо яркому полуденному солнцу и довольно улыбнулся. Но затем его взгляд устремился в сторону замка Двельтонь, и он громко прокричал «Ублюдок!», после чего на нетвердых ногах направился к дому.

Тем временем сам Родон праздновать победу не торопился. Утихнувшее было волнение в любой момент могло вспыхнуть вновь, отчего мужчина по-прежнему не чувствовал себя в безопасности. Совет Эристеля оказался достаточно толковым, чтобы заставить народ остановиться, однако гарантий, что люди вновь не примутся за самосуд, ни у кого не было. Придуманный лекарем аноним теперь был самым обсуждаемым человеком в городе, и Родон испытывал беспокойство, как бы люди не начали тыкать пальцами друг в друга или, что еще неприятнее, не обьявились самозванцы. Однако пока все было тихо, и семья Двельтонь могла спокойно пообедать в кругу своих немногочисленных союзников.

В этот раз главной темой разговора стала реакция жителей на ложь Родона и ее возможные последствия. В какой-то момент доктор Клифаир даже заговорил с Эристелем чуть дружелюбнее, отчего атмосфера в комнате сделалась теплее. Старик иронично осведомился, все ли северяне столь изворотливы, на что чужеземец мягко улыбнулся в ответ.

Господин Закэрэль в разговоре участвовал с привычной ему сдержанностью, однако он стал первым, кто любезно похвалил новое платье Найаллы, отчего девушка буквально расцвела. Она бросила осторожный взгляд на Эристеля, но тот продолжал держаться отстраненно, и старшая Двельтонь успокаивала себя тем, что это лишь представление для ее отца. Младшая, напротив, в этот раз была куда разговорчивее. При этом задавала она вопросы касательно магии, чем немало удивила свою семью. Прежде девочка никогда подобным не интересовалась, а сейчас отшельник едва успевал прожевать, чтобы отвечать снова.

— Юная дама, если вы и дальше будете задавать столько вопросов, господин Закэрэль останется голодным, — Родон решил прийти на помощь колдуну и немного утихомирить свою дочь.

— Прошу извинить мою несдержанность, — тихо произнесла Арайа, опустив глаза, но тут же торопливо продолжила, — Но магия… Она такая непонятная. Она представляется мне самой неточной наукой на земле. Если верить книгам, то даже дрожь в голосе может испортить заклинание и сотворить такое, что потом всю жизнь придется исправлять. У некоторых колдунов даже отваливались языки. Представляете, отваливались, и ничего нельзя было… Прошу меня извинить.

Под очередным строгим взглядом отца девочка наконец опомнилась, густо покраснела и уткнулась взглядом в тарелку. Найалла тихо прыснула со смеху, отчего кормилица сердито посмотрела на нее. На миг воцарилась тишина. Эристель наблюдал за происходящим молча, однако любознательность младшей Двельтонь несколько позабавила его, напоминая о временах, когда он сам задавался подобными вопросами и гонялся за своим учителем, словно одержимый.