На пересечении (СИ) - Шерола Дикон - Страница 54

Рикид и Баркал тихо рассмеялись.

— Какие дурные манеры! — делано ужаснулся Элубио. — Ведьмолюбец покусился на жизнь единственного защитника этого убогого городишки. Народ обязательно должен узнать об этой подлости. Я велю рассказать об этом всем, даже вашему городскому сумасшедшему, который с утра передал мне записку.

«Записку?» — мысленно переспросил Родон. В это самое мгновение Двельтонь почувствовал, как в его сердце вспыхивает призрачная надежда. Конечно, послания полоумного Игши всегда были неразборчивыми, но, быть может, слова, адресованные Элубио, смогут что-то прояснить.

— И что же он мог написать такому человеку, как ты? — с деланым безразличием поинтересовался Родон.

Элубио презрительно усмехнулся:

— То же, что всегда пишут подобные идиоты. Нечто непонятное и бессмысленное. Или, может, ты разгадаешь, что творится в головах твоих ненормальных горожан? Ты же с ним встречался вчера утром. Может, это ты ему посоветовал написать мне записку, или это исключительно его желание?

— Что за записка? — сквозь зубы процедил Родон.

— Цитирую дословно: «Не все трапезы оказываются сытными!». Я полагаю, если этот старик мнит себя предсказателем, то его писанина может означать какую-то угрозу. Я прав?

Господин Двельтонь молчал. Слова Элубио ни на миг не утешили его. Напротив, новая волна отчаяния захлестнула мужчину, и он даже не смог ответить на вопрос ненавистного юнца. Видимо, полоумный Игша предвидел кровавую жатву, которую устроит Кальонь в первые же дни своего правления.

— Отпусти девочек, — тихо повторил Родон. — Пожалуйста!

Элубио задумчиво посмотрел в окно, делая вид, что прислушивается к крикам толпы. Затем весело рассмеялся:

— Чувствую, еще немного, и когда-то гордый Двельтонь скатится до того, что будет ползать у меня в ногах. Даже противно стало. Что ты унижаешься, как какая-то крестьянская мразь? Вам уготовлена смерть, так принимайтн ее с честью. Мой отец никогда бы не стал просить за меня.

— Конечно, — холодно произнес Родон. — Он бы просил за Карэлия.

Услышав эти слова, Элубио резко поднялся с места и, приблизившись к мужчине, изо всей силы ударил его по лицу.

— Заткнись! Заткнись! — закричал юноша. — Что ты вообще знаешь? Ты — единственный сын в семье, поэтому тебя любили уже потому, что ты родился. Еще одно слово, и, клянусь, я убью твоих детей прямо у тебя на глазах. Слышишь меня, Двельтонь? Я не шучу! Я убью их собственными руками.

Родон замолчал, глядя на Элубио, точно на безумца. Из рассеченной ударом губы по подбородку мужчины потекла кровь. И как назло именно в этот момент в зал ввели девочек.

— Отец! — Найалла первой хотела было броситься к Родону, но стражники удержали ее на месте. — Элубио, пожалуйста!

Арайа дрожала всем телом, но глаза ее пылали. Девочка заставляла себя держаться, но кровь на лице отца мигом разрушила ее броню, отчего по щеке юной Двельтонь предательски скатилась слеза.

Зато Элубио, казалось, уже полностью успокоился. Он гразиозно опустился на стул, с насмешкой глядя на обеих девочек. Затем нарочито ласково обратился к Найалле:

— Я получил твою жалкую записку, моя дорогая возлюбленная. И мне ее даже зачитывать стыдно. Неужели семья Двельтонь готова так унижаться, чтобы сохранить свои ничтожные жизни?

— Я бы посмотрела, как бы ты унижался! — процедила сквозь зубы Арайа.

Отец едва заметно отрицательно покачал головой, запрещая ей провоцировать Элубио еще больше. Но девочка продолжала:

— Трус, который всегда прятался за именем своей семьи, будет учить достоинству остальных? Да кто ты такой?

Юноша весело рассмеялся:

— Ты ли это, Арайа Двельтонь? Где же твое знаменитое воспитание? Ни дать ни взять пустынная дикарка. Может, еще кусаться начнешь? Или ты вздумала оскорбить нового правителя? Хотя твой отец и не пользовался этим правом, но не нужно забывать, что смотритель города может приговаривать к смертной казни за любое скверное слово, брошенное в его сторону. Я тоже могу, девочка. Так что лучше не провоцируй меня.

— А как ты казнишь меня дважды? — с вызовом произнесла Арайа.

В тот же миг послышались приближающиеся шаги, и в комнату ввели еще одного пленника. В этот раз — доктора Клифаира. На шее старика темнела магическая печать, наложенная Инхиром Гамелем, а сам он выглядел напуганным и злым одновременно.

— Ты вовремя, доктор! — произнес Элубио, обратив взгляд на вошедших. — Присоединишься к общим мольбам или сразу покаешься?

Клифаир не успел ответить: в разговор вмешался стражник, который сообщил, что при задержании лекарь оказал сопротивление. Рикид иронично вскинул бровь, глядя на доктора с нескрываемой насмешкой. То, что старик посмел воспротивиться, показалось ему до нелепого забавным. Баркал и вовсе презрительно рассмеялся.

— Вот как? — задумчиво произнес Кальонь. — Чернокнижник посмел воспротивиться воле нового смотрителя города? Людям это крайне не понравится. Зря ты это сделал, старик. Я до последнего думал оправдать тебя, но, видимо, ты сам решил выбрать свою судьбу.

— Я не чернокнижник! — воскликнул доктор. — Твои прихлебатели должны были почувствовать мою энергетическую силу. Она светлая. Я не маг в истинном понятии этого слова, я лишь могу лечить людей с помощью простых заклинаний. Уменьшить боль или замедлить кровотечение. Разве для этого нужны черные предметы? Как вы подсунули его в мой дом, мерзавцы? Куда запрятали?

— Вот и заладил любимую песню чернокнижников, — вмешался Баркал. — Подкинули, подставили… Как можно подставить того, кто способен магически лечить людей и чувствовать энергетику темных предметов?

— Значит, вы подложили его, пока меня держали в замке. Подлецы! Есть в вас хоть что-то человеческое?

Теперь уже в разговор вступил Рикид.

— Не дерзи нам, старик. Мы — не ярмарочные фокусники, чтобы терпеть подобное обращение. Я — ученик Аориана, одного из величайших магов в истории. Неужели ты действительно смеешь обвинять меня в столь низких деяниях?

— Ради денег вы еще не до того опуститесь. Сколько вам заплатили Кальонь за ваши выходки?

— И эти песни поют чернокнижники, — Баркал снова усмехнулся. — Вы бы хоть что-то новое придумывали для разнообразия.

— А вот и еще один униженный мученик! — Элубио даже всплеснул руками, увидев, как в обеденную вводят господина Закэрэль.

Отшельник был единственным, чье лицо выглядело каким-то отстраненным, словно он вообще не понимал, что происходит. На шее его красовалась такая же печать, как у Клифаира, но Лархана, казалось, это не тревожило. Он огляделся по сторонам, а затем, словно провинившийся ребенок низко опустил голову.

— Ну же, ведьмолюбец, скажи хоть слово, — потребовал Кальонь, переключившись на Закэрэля. — Может, из тебя получится выдавить что-то поинтереснее мольбы и угроз?

Отшельник лишь пожал плечами, не видя смысла отвечать. Все его мысли были обращены к лесу, к его саду, где он выращивал яблоки для оленей, к зайчихе, которая недавно обзавелась потомством и, конечно же, к раненой косуле.

— Я виноват только в том, что приехал в город, — наконец произнес Лархан. — Это самое неразумное из того, что я когда-либо совершал. Я попросту не понимаю вас, людей. Звери честнее. Они рычат, прежде чем наброситься, взрывают копытом землю, шипят. Зверь никогда не ластится к тому, кого хочет укусить. А люди…

— Да, не зря тебя называют странным! — воскликнул Элубио. — Родон, кто тебя вообще окружает? Чокнутые да слабаки! И ты хотел править городом с такой поддержкой? Кто там у тебя еще остался? Ах да, этот приезжий докторишко, на которого твоя дочь хотела меня променять! Верно, Найалла? Какой же у тебя, однако, паршивый вкус! Приведите мне этого северного пса, я заставлю его вылизать мне сапоги и отпущу восвояси. Готов поспорить на свою жизнь, что он даже не обернется, чтобы посмотреть на свою «любимую».

Но внезапно на лицах магов, присутствующих в зале, отразилось беспокойство. Энергетика замка разом сделалась сырой и холодной, запахло землей, отчего Рикид в тревоге поднялся на ноги. Он посмотрел на Клифаира и заметил, как печать на его шее потускнела и начала исчезать. То же самое происходило и с Закэрэлем.