Дневник Повелительницы Эмоций (СИ) - Кош Виктория - Страница 19

Зато на лице Антона расцветала ласковая улыбка. Улыбка для его Ксю…

От несправедливости Леры перехватило дыхание. Это надо прекратить. Как угодно, чем угодно. Немедленно.

Она подбежала, подняла тяжелый мяч, который так и не поймала Аринэ, и изо всех сил запустила его в Литвинову.

Снова черный с золотом кабинет, снова разъяренное лицо Димы, снова охающие Евгеша и Лариса. Из новеньких только Скакалка и мама. Нет Литвиновой — ее отправили в медпункт, и Войцеховской — она, к счастью, тут вообще не причем.

Маму очень жалко. Она перепуганная, бледная, волосы растрепались. Еще бы не испугаться. Когда Дима орет как ненормальный.

— Драка на уроке! В одиннадцатом классе! Девушки! Взрослые люди! Чем вы вообще думаете!? Смирнова! Ты меня слышишь?

Не услышать его было невозможно. Его наверняка слышала вся школа, от первого до последнего этажа. Лера рассматривала носки своих кроссовок. Заткнуть бы уши. А еще лучше сбежать отсюда и больше никогда не возвращаться.

— Что ты не поделила с Литвиновой? Что она тебе сделала? Отвечай, Лера!

— Она первая начала, — пробормотала Лера. И сказала совершеннейшую правду. Но только ей все равно никто не поверил.

— Смирнова кинула в Литвинову мяч, — сказала Скакалка.

— Неудачная подача, — быстро сказала мама. — Они же играли. В волейболе всякое бывает.

— Она специально это сделала.

— Смирнова, ты собираешься отвечать? Почему ты полезла к Литвиновой?

Когда не можешь заснуть, рекомендуют считать овец. А кого считать, когда хочешь выключить чей-то голос? Когда хочешь выключить целую комнату?

— Лера, скажи мне, пожалуйста.

Вот оно, худшее. Мама встала с дивана, подошла, взяла за руки. Беспокойство сидело над ней как изысканная синяя шляпка. Главное, не смотреть ей в глаза. Еще не хватало разреветься при всех.

— Я бы поняла, если бы на месте Литвиновой была Надя Войцеховская, — сказала Скакалка. — Она постоянно задирает Смирнову. Но с Литвиновой они вроде бы всегда нормально общались.

— Лера… что же это такое было… — растерянно пробормотала мама.

Это было больно. Когда Литвинова накинулась на нее, вцепилась в волосы и принялась пинать ногами, это было очень больно. Злость била фонтаном. У них обеих. Уже не было времени разбираться, где чья, не было желания на что-то влиять. Хотелось что-то делать, бить мягкое тело, выплескивать все, что накопилось в душе. Боль подстегивала, придавала сил, боль возносила на самую вершину горы, где она была повелителем мира…

Их растащила Скакалка, красная от ярости. Она что-то орала, но Лера не слышала ни слова. Вокруг было немое кино. Растрепанная Литвинова с расцарапанным лицом… Пораженные лица одноклассников… Глаза Аринэ, ставшие от ужаса в два раза больше… Остолбеневший Антон… Герман, так и не поднявший голову от своего смартфона…

И дикая злость, которая плетками била пространство. Злостью был наполнен весь зал. Она мешала видеть, дышать, она не давала говорить.

Скакалка выпихнула их в коридор и потащила к директору. Литвинова сильно хромала, и ее отправили в медпункт. На судилище к Диме пришлось отправляться одной Лере.

А он уже вызвал маму и Ларису. Евгеша, кажется, прибежала сама. Они трещали как сороки, возмущались, требовали отвечать на вопросы. Но что она могла сказать? Что Литвинова вздумала вернуть себе любовь Антона? Что она нарушила выдуманное Лерой правило, и ее было нужно остановить?

Лера представила себе лица взрослых, если она вздумает рассказать им про дневник и нити. Да они тут же скорую вызовут. И кто их обвинит?

— Если бы не выпускной класс, я бы подняла вопрос об отчислении Смирновой, — отчеканила Евгеша.

— Какое отчисление? — встрепенулась мама. — За что? Всякое бывает.

— Вы оправдываете драку вашей дочери, Мария Игоревна.

— Ни в коем случае, но все-таки отчисление за одну провинность-

— Никто не говорит об отчислении! — рявкнул Дима.

— Почему одна провинность? — упорствовала Евгеша. Ее брови были сурово сдвинуты, но она радовалась, и в этом не было никакого сомнения. Она ликовала. Почему-то ей было выгодно, чтобы у Леры были неприятности.

— На этой неделе ваша дочь уже была наказана за безобразное поведение на улице. Или вы забыли?

Мама опустила голову. Не забыла, конечно. И это ее угнетало. Лера отвела взгляд. Подглядывать за мамой было неудобно и даже стыдно.

— Придется Смирновой с Литвиновой снова где-нибудь прибраться, — вздохнула Лариса. — Раз тридцать седьмого в прошлый раз не хватило.

— Что? — с тревогой воскликнула мама. — Они прибирались в тридцать седьмом кабинете?

— Да! — с вызовом ответил Дима. — Там давно нужно было навести порядок.

— Разве вы не собирались вызвать клининговую фирму, Дмитрий Александрович?

— Мне надо беречь фонды, Мария Игоревна.

— Но разве можно было отправлять туда девочек?

— С ними ничего не случилось! Они отлично справились!

Лера не верила своим ушам и глазам. Мама нападала, а Дима оправдывался. И даже немного боялся. Дима никогда не оправдывался. Что было не так с этим тридцать седьмым?

— Жаль только, что наказание не помогло, — проворчала Лариса.

— Займитесь наконец воспитанием дочери, Мария Игоревна! — подхватила Евгеша. — Она позволяет себе черт знает что!

— Моя дочь — очень хорошая девочка, к которой отвратительно относятся в этом классе!

— Она первая напала на Литвинову, не забывайте.

— Я не забываю! И я собираюсь во всем разобраться! Но я не хочу, чтобы мой ребенок подвергался-

— Мария Игоревна! — рявкнул Дима.

Мама глубоко вздохнула.

— Простите, Дмитрий Александрович. Я обещаю, к Лере больше не будет претензий. Она будет вести себя так, как нужно.

— По-моему, вы переоцениваете свое влияние на дочь, Мария Игоревна — процедила Евгеша.

Мама даже не посмотрела в ее сторону. Она пылала негодованием и уверенностью в своей правоте, и это было видно даже тем, кто не знал ни про какие нити.

Вечером мама зашла к Лере в комнату. Лера как раз закончила играть и сидела с гитарой на коленях. Она была недовольна. Всем. Своей игрой, сегодняшним днем, жизнью. Все так усложнилось. Если бы она могла, она бы написала об этом хорошую песню. Но она могла только играть чужие, да и то бездарно.

— Можно? — мамина голова возникла среди темных мятных облаков недовольства.

— Ага.

Мама села рядом.

— Что ты играла? Такая грустная мелодия. Я раньше ее не слышала…

— Мам. Ты пришла о чем-то спросить. Спрашивай.

Мама смущенно рассмеялась.

— Ты стала очень проницательной.

Лера даже не улыбнулась. Нетрудно быть проницательной, когда все, что чувствует человек, как на ладони перед тобой.

— Я бы хотела помочь тебе. А я не могу помочь, если не знаю, что происходит.

Лера молча ждала продолжения.

— Что у тебя произошло с этой девочкой? Не хочешь рассказать?

— Не хочу.

Нити маминой грусти стали толще.

— Но расскажу. Если ты расскажешь, что случилось в тридцать седьмом кабинете.

Перламутровое сострадание мамы сменилось изумлением.

— Ультиматум?

— Деловое предложение.

Маленькое облачко сомнения.

— Я никому не скажу, честно.

Мне некому, добавила Лера про себя.

Сомнение плавно перетекло в решимость.

— Договорились, — кивнула мама. — Ты первая.

Лера вздохнула. Теперь главное — найти приемлемый компромисс между правдой и враньем.

— Литвинова влюблена в Антона Чернецкого. А он бросил ее ради Аринэ Богосян.

— Понятно, — осторожно сказала мама. — А причем тут ты? Аринэ твоя подруга?

— У меня нет друзей.

— Я уверена, это не так.

Лера усмехнулась.

— Герман не считается.

— Я не имела в виду Германа, — нахмурилась мама. — Но не уклоняйся от темы, пожалуйста. Какое ты имеешь отношение к их любовному треугольнику?

— Литвинова хотела… хотела побить Аринэ. А я стояла рядом. Я заступилась за нее.

И это тоже было правдой. Она встала на защиту Аринэ, даже если этого не понял никто, кроме Литвиновой.