Дневник Повелительницы Эмоций (СИ) - Кош Виктория - Страница 25

Милодара вошла в клеть за Ходотой, оглядела убранство, улыбнулась. У дверей встал дружка с обнаженным мечом охранять их покой. Милодара знала, он не помешает. Дверь закрыта, поди разбери, что у молодых творится. Главное, чтоб отскочить успел. А не успеет, ничего. Ей уже ничего не страшно. В церковь грехи замаливать она все одно не побежит.

— Уф, притомился я, — пропыхтел Ходота и, развернув рушник, выложил курицу и каравай прямо на стол. — Голодная, небось?

Благонравной деве полагалось молчать, но Милодара не потому не ответила. Она осматривалась по сторонам. Столик под крошечным окошком, брачное ложе, устланное звериными шкурами. Подле кадки с медом и ячменем… А окошко то, должно быть, на задний двор выходит. Значит, бежать в ту сторону, пока сил хватит, а потом забиться в угол в каком-нибудь сарае и схорониться до утра…

Ходота не удержался, оторвал от курицы ножку, стал жевать. Протянул часть Милодаре, но она словно и не заметила. Стояла перед кроватью, смотрела перед собой. Пусть жених думает, что от волнения она и слова вымолвить не может.

— Поешь, — сказал Ходота мягко. — Легче станет.

Милодара не шевелилась. Одно лишнее движение, и сила вырвется из нее, натворит бед. Не время еще. Слишком рано. Она недостаточно зла, недостаточно отчаялась, еще надеется на что-то. Купец может передумать, оставить ее в покое. Может понять, что она молода для него и что в ее сердце живет другой…

— Хорошо. Как хочешь, — вздохнул Ходота. Грузно ступая, подошел к ложу, сел на ложе. Он исподлобья разглядывал Милодару, и иной, похожий на голод огонь разгорался в его жилах.

Она сразу почуяла разницу и обрадовалась. Ничего он не понял. И ей выбирать ничего не нужно. Только один выход есть для нее есть, скорей на свободу, к Гориславу…

Ходота выставил вперед ногу. Темно-зеленые ремни обуви крепко обвивали его широкую икру. Оба они знали, что Милодара должна опуститься на колени, развязать ремни и снять башмак с ноги Ходоты. Так полагалось по обычаю, этого он ждал от нее в знак покорности и признания его власти. Она не двинулась с места, только зыркнула на него своими глазищами так, что оборвалось что-то в груди у Ходоты. Эх, что за девка. Красавица, глаз не оторвешь, а подступиться боязно.

Гордость взыграла в Ходоте. Да кто она такая, чтоб стоять перед ним и смотреть так, будто он грязь под ее ногами?

Ходота оперся на руки и поставил вперед уже обе ноги.

— Всю ночь так стоять будешь? Или тетка не рассказала тебе, что к чему? Скоро к нам придут спрашивать, все ли ладно с молодой женой.

— А пускай приходят, — усмехнулась Милодара, без смущения глядя на мужа.

Побагровел Ходота, вскочил на ноги, двинулся к Милодаре, стиснув здоровенные кулачищи. Но она не дрогнула, не отшатнулась, а подняла руки и резко бросила их вниз, будто стряхивала что-то с кончиков пальцев…

Тотчас запылала кадка с медом за спиной Ходоты. Он почуял дым, повернулся, схватил кунью шкурку, накинул на кадку, надеясь остановить огонь. Но шкурка сгорела в один миг, а за ней занялись и снопы, и кадка с ячменем. Весело горело, жарко, того и гляди на стены перекинуться могло. Не об имуществе впору было думать, а о спасении жизни.

— Бежим! — крикнул Ходота Милодаре, которая, по его разумению, отпрянула к стенке, когда он бросился с пламенем сражаться. Но она не откликнулась, и когда обернулся Ходота, то понял, что опоздал.

Огонь был повсюду. Пылали стены, пол, потолок, стол и кадки, полыхало его первое брачное ложе, так и не опробованное. Сухое дерево горело бойко, потрескивало-попискивало, и в дыму и пламени уж было не разобрать, куда бежать.

— Милодара! — закричал Ходота в ужасе, заметался по клети, размахивая руками. Он задыхался, от нестерпимого жара на руках и лице вздувались волдыри. Вот уже огонь перекинулся на полу его кафтана, зацепил широкую бороду, полизал своим жгучим языком его щеки…

— Милодара! — ревел он, сбивая пламя голыми руками и не чувствуя боли в страстном стремлении отыскать и спасти ее.

Тяжелая балка рухнула вниз, едва миновав Ходоту. Огонь накинулся на нее, радуясь новой жертве. Ходота споткнулся о балку, упал, завыл как раненый зверь от боли в ушибленных и обожженных руках, и вдруг почуял, что откуда-то слева тянет ночной свежестью. Сил подняться на ноги не было, и Ходота пополз влево, жмуря полуослепшие глаза, содрогаясь в кашле.

Еще одна балка упала, зашибла ему ногу, но он упрямо полз дальше, не останавливаясь. Вдалеке ему слышались голоса, что плакали и причитали, совсем как в его сне, и Ходота на последнем издыхании полз к голосам, шепча вздувшимися, потрескавшимися губами имя молодой жены…

Долгую жизнь прожила бабка Зорана, долгую и многотрудную, но никогда еще не видела она такого. Кровавая заря вставала над городом, полыхал терем купца Ходоты, смертный ужас рвался в небеса. И раньше такое случалось. И раньше горел город, и раньше жизни растворялись в бесконечном пламени. Только никогда не было Зоране так страшно, как сейчас. Немели руки, немели ноги, сердце колотилось от злого предчувствия.

Она. Она это. Хозяйка… На волю рвется. Приманила ее глупая девчонка, силой своей приманила, страстью, душой своей бунтующей, неукротимой. Лакомый кусочек для Хозяйки… Отыскать ее теперь надобно, да где найдешь? Остановить ее надобно, да как остановишь. Заструились слезы по морщинистым щекам Зораны. Ее вина в этом. Ох ее вина…

Милодара спала на лавке, когда Зорана вернулась в свою избушку на Болотах. Подол расшитой кружевом рубашки испачкан в болотой жиже, рукав разорван — за ветку зацепилась. Невинным покоем дышит прекрасное лицо, на лбу полоска сажи — испачкалась. Засомневалась Зорана. Неужто ошиблась? Сам терем загорелся, Милодара быстрая, сильная, вот и выбралась.

Заглянуть бы за полог, проверить. Но нельзя. Если рядом Хозяйка, вмиг учует. Не спастись им тогда обеим. У нее силы не хватит, у Милодары — умения. Не ведает девочка, что натворила, кого приманила своей душой пылающей. Но не бывшей дочери княжеской осуждать Милодару, дочери, что всю свою семью принесла в дар Хозяйке…

Перед самым рассветом проснулась Милодара. Села на лавке быстро, заозиралась. Зорана шкатулку железную на столе тряпицей прикрыла, свечку на край стола пододвинула, улыбнулась приветливо.

— Хорошо ли почивала, Милодарушка?

— Прости, что вломилась к тебе среди ночи без спросу, бабушка. Спрашивать было не у кого…

— Какой тут спрос, для тебя всегда моя дверь открыта. Да не думала я, что ты от мужа милого на Болота побежишь.

— Нет у меня больше мужа, Зорана. Если б ты знала…

— А я знаю, девонька моя. Все ведаю. Что ты видишь, что слышишь, что делаешь. Кто к тебе стучится с той стороны, тоже…

Задрожала Милодара, дальше в тень отодвинулась.

— Ты не бойся, сдюжим. Тяжко уйти от Хозяйки, не под силу простому человеку. Ну так мы с тобой не простые…

— Да кто это, Хозяйка?

— Кто ж знает, Милодарушка. Сила древняя, страшная. По Той стороне ходит, в наш мир лазейки ищет. Там она слепая, глухая, только чуять может. А у нас ей вольготно, привольно. Нравится ей тут, вот и хочет сюда попасть. Страсти человеческие вынюхивает, из них для себя дорожку плетет. Так она и тебя нашла, сердце твое пылающее почуяла.

— Странные слова ты говоришь. Меня нашла, а других? Не только мое сердце пылает. Все вокруг. Живые, яркие…

Поежилась бабка Зорана. Смертельным холодом дохнуло на нее от слов Милодары. Словно Хозяйка заговорила вдруг прекрасными устами…

— Не только твое сердце пылает. Но только твое чует Хозяйка. Ты другими повелеваешь, ты ярче всех для нее горишь.

— Ох, бабушка, и горазда ты старые сказки рассказывать.

Покачала головой Зорана. Не понимает девка. Не видит, что на краю пропасти качается. Ногу одну занесла, вот-вот рухнет туда, откуда нет спасения.

— Думаешь, сказки это? Когда мать твоя еще в рубашонке бегала, научилась и я видеть то, что от людей сокрыто под надежным пологом. Зависть людскую видела, злобу, радость вешнюю, зарей обогретую. Любовь, что трепещет, ревность, что обжигает. Все видела, все знала. Все подчинялось мне. Становились люди послушные моей воле, будто я слово знала тайное, ведовское. А я плела узоры невидимые, опутывала их сетями крепчайшими. Никто не мог мне противиться, ведь я их собственную силу обращала против них. Знакомо, Милодарушка?