Дневник Повелительницы Эмоций (СИ) - Кош Виктория - Страница 36

Наверное, мама. Лера выдохнула с облегчением. Мама умеет справляться с такими ситуациями гораздо лучше.

Но это был Горелов.

— Ваше? — Он протянул Лере непрозрачный темно-зеленый камень с красными пятнами.

— Ага.

— Я же говорил, его украли! А ты мне не верила. Я так и думал-

Лера вложила камень Герману в руку, втолкнула его в комнату и закрыла дверь. Герман продолжал бубнить, но через толстую деревянную дверь его бубнеж раздражал гораздо меньше.

— Герман очень трепетно относится к своей коллекции.

Горелов все еще топтался у порога.

— Извини, что так вышло. — Он говорил тихо, и Лера подошла ближе, чтобы слышать.

— Зачем ты его взял?

— Это не я.

Лера уловила неловкость, нахмурилась. Вспомнила, кто из них нечаянно забрел в комнату Германа.

— Литвинова?

Горелов кивнул. Неловкость в его эмоциях стала ярче.

— Зачем ей камень?

— У Ксю… одна проблема. Об этом никто не знает, я случайно узнал. Короче, она иногда берет вещи… чужие… Знаешь, в магазине, в гостях Я потому и не хотел, чтобы мы к тебе шли. Лучше бы к ней…

— Она ворует?

— Нет! То есть да. Это так выглядит со стороны. Но ей не нужны деньги или эти вещи.

— Ну еще бы…

— Я ее нечаянно увидел, когда мы сидели у меня. Она взяла одну вещь… Очень нужную… Вообщем неважно. Это типа болезни, не настоящее воровство. Но приходится быть начеку. Мало ли. Как сегодня.

— Понятно.

Злость неразумно подкатывала к горлу. Ее становилось все больше. Хорошо, что Горелов не мог увидеть, как она жужжит по всей прихожей словно сотня пчел, потревоженных Винни Пухом. С какой стати он так распинается за Литвинову?

— Но если честно, я рад, что она взяла этот камень.

— Почему?

— Потому что у меня был повод вернуться. Без всех.

Горелов прислонился к косяку и смотрел на Леру. Он шутил — а как иначе? Хорошо, если не издевался. Но чтобы узнать наверняка, надо было как минимум внимательно посмотреть на него, а Лера никак не могла заставить себя сделать это.

— Не сочиняй…

— Не буду. Нет смысла. Ты все равно видишь насквозь.

— Не всегда. Иногда не вижу.

— Конечно. Ведь ты на меня не смотришь.

После такого оставалось сделать только одно. Посмотреть.

Но увидеть эмоции, когда стоишь так близко, было непросто. Краем глаза Лера улавливала что-то розовое… Даже красное… Что-то очень нежное, восхищенное, что-то, принадлежащее не пойми кому, то ли ему, то ли ей…

Гораздо важней цветных нитей были его глаза. Такие необычные, такие яркие. И ресницы потрясающие — длинные, черные, густые. Как странно, что она раньше считала Горелова некрасивым. Но он красивый. Очень. Совершенно по-инопланетному, космически красивый.

— Лера…

— Тимур…

Его удивительные глаза… Так близко… Его губы…

— Пора обедать!

Дверь в комнату Германа хлопнула, пригвоздив Леру к месту. Они с Гореловым только что чуть не… Что за бред!

— Я не хочу обедать!

— Это необходимо.

— Я пойду, — сказал Тимур. — Пока.

— Пока.

Лера закрыла дверь под бормотание Германа о пользе правильных обедов. Сейчас она не смогла бы проглотить ни куска, даже если бы хотела есть. Сейчас она могла только одно.

Лера ушла к себе, сняла со стены гитару. Мелодия рвалась из души. Она не будет ничего записывать, запоминать, анализировать, вычеркивать и добавлять.

Она будет просто играть.

Вторник был прекрасен.

Снег, мороз, солнце — как страница из хрестоматии по литературе. Каблуки впечатывались в хрустящий снег, улыбки появлялись на лицах сами по себе, будто кто-то включал их изнутри. Ноги пружинили, руки расслабленно болтались в такт шагам, носы ловили запахи приближающейся весны. Странное дело — в такой солнечный морозный день первым делом думается о весне. О зеленых почках, о надежде, начале.

О любви.

Сегодня я умру.

Мысль появилась ниоткуда, внезапная, четкая, страшная. И совершенно неверная — ведь никто из них не должен умереть. Никому из них не придется умирать. А если вдруг и придется, то как минимум не сегодня, а завтра.

— Ты будешь скучать по мне, Герман? Если меня вдруг не станет?

Герман замедлил шаг. Лера видела только его спину. И еще его беспокойство.

— Ты собираешься куда-то уходить? Ты говорила с мамой? Она знает?

Паника была на подходе. Лера подошла ближе, взяла брата под руку. Он нетерпеливо вырвался.

— Нет. Не собираюсь. Просто интересно.

— Странный интерес.

— От тебя заразилась.

— Интересом нельзя заразиться.

Лера засмеялась. Герман верен себе. Как всегда. Что бы он сказал, если бы знал, о чем она думает?

— Идем в школу. Мы же не хотим опоздать.

Лера обошла Германа и первой подошла к фонтану, подобрала снежный комок, кинула в каменную чашу.

— Если тебя вдруг не станет, я буду по тебе скучать, — сказал Герман.

И вслед за снежным комком в фонтан полетел камушек.

Сегодня я умру.

Первая строчка в дневнике получилась не самой жизнеутверждающей. Но в любом случае надо было с чего-то начинать.

— Пишем, Смирнова. Не сидим. У тебя и так ситуация с оценками плачевная.

На первых двух уроках Лариса дала им писать сочинение. Лера даже не стала читать темы на доске. У нее было сочинение поважнее. Дома нашлась только одна толстая чистая тетрадь — с дурацкой розовой обложкой, с единорогами, принцессами, блестками и сердечками. Такого ужаса у Леры не было даже в первом классе. Но когда вчера она рылась в шкафу в поисках подходящей тетради, мама вспомнила о том, что у нее есть это розовое чудо — подарок кого-то из учеников на день рождения.

— Не совсем в твоем стиле, — сказала мама. — Но, может быть, пригодится.

Часть блесток тут же осыпалась на стол, смешалась со светло-голубой грустью, которая окутывала маму. Мама грустила с воскресенья. Такой она пришла домой после школы, и Лера так и не отважилась спросить, видела ли она тот ролик. Ведь как обычно мама делала вид, что у нее все в порядке.

— Нравится? — спросила мама.

— Символично, — пробормотала Лера.

Мама засмеялась.

— Даже девочкам в черном нравится розовый цвет.

Она приобняла Леру, погладила по голове. Приятно было слышать мамин смех, пусть и с нотками грусти. И не стоило ей говорить, что в тетрадке розового цвета будет дневник смерти.

Дома Лера так и не смогла открыть тетрадь с принцессами. С чего начать? С уборки в тридцать седьмом? С детской площадки? С Войцеховской? Сложно было сосредоточиться. Страшно было сделать что-то не так. Но на литературе как будто лампочка загорелась в голове.

Стало ясно, с чего начинать, как продолжать. А концовку пусть сама Хозяйка пишет.

Никогда литература не проходила так быстро и полезно. Сунуть розовую тетрадь в рюкзак, сдать Ларисе тетрадь по геометрии вместо литературы, и можно было двигаться дальше. Чем быстрее закончится вторник, тем быстрее наступит среда.

Перемена была, как и вчера, полна шума и эмоций. Но в отличие от вчерашнего дня, это можно было терпеть. Вчера у нее не было цели. Сегодня ей нужно было всего лишь продержаться сутки.

— Ты сдала Ларисе не ту тетрадь, в которой писала. Я видел.

Тимур возник рядом как из ниоткуда.

— Ты за мной следил?

— Да.

Все закружилось перед глазами. Невероятным образом одно короткое «да» изменило все. Она словно вернула их назад во вчерашний день, когда они с Тимуром стояли в прихожей близко-близко. Это «да» совершило невозможное: выключило школу, одноклассников, учителей. Выключило весь мир.

Как Хозяйка.

Этой мысли хватило, чтобы головокружение прошло.

— Я писала дневник, — сказала Лера.

— Не боишься, что кто-нибудь увидит?

— Кто, например?

— Да кто угодно. Лариса. Она могла забрать тетрадь-

— Тим, ты идешь? — Мимо в обнимку прошли Антон и Аринэ.

— Нет. — Тимур даже не посмотрел в их сторону. — Лера, это очень важно. Ты не можешь писать у всех на виду!