Дневник Повелительницы Эмоций (СИ) - Кош Виктория - Страница 41

Не меня.

Первое облегчение сменилось ужасом, когда Хозяйка в одну секунду переместилась в угол. Как она это сделала? Она двигалась так быстро, что глаза не успевали засечь движение. Все, как говорил Тимур.

Надя закричала так, что стало больно барабанным перепонкам. От Тамариной отвалилась рука, сначала локоть, потом кисть… Из черноты, что была Хозяйкой, к Наде потянулись когти. Бесконечные, сверкающие серебром.

Лера попятилась, врезалась в парту, шлепнулась на стул. Пальцы дотронулись до чего-то, лежащего на парте… Чего-то очень горячего, в липких, противных блестках.

Розовая тетрадь с единорогами и принцессами. Что говорил Тимур? Дневник сработает, когда Хозяйка выйдет из тела. А Хозяйка выйдет из тела, когда приступит к обеду. Значит, надо ждать. Еще и еще. Ждать, пока от Тамариной ничего не останется, а Надя начнет умирать.

Светлые волосы прядка за прядкой падали на пол. Лысая голова быстро покрывалась мелкими язвами. Надя кричала все громче, все страшнее. Надя захлебывалась криком, страхом, осознанием того, что смерть, такая ужасная, неотвратимо рядом.

Смерть, которой не заслуживает никто. Абсолютно никто, даже Войцеховская.

Смотреть, как Хозяйка рвет ее на части, ждать удобного момента?

Ну уж нет.

— Держи!

Лера перекинула горячий дневник Ксю и рванула по проходу между партами к стене, где Надя корчилась от крика, а из разваливающегося на куски тела Тамариной вылезала наконец Хозяйка.

Она была огромной. Она была черной. У нее не было четких очертаний — мутное нечто с дрожащими краями. Только когти, сверкающие, серебряные когти были отчетливо видны. Даже слишком отчетливо. Они росли. С каждым шагом Леры от тела Тамариной оставалось все меньше, но ее когти становились больше и ярче. Серебряный блеск слепил. Он подчеркивал непроглядный мрак, в котором тонуло все: и бьющий фонтаном алый ужас Нади, и черная, густая как кисель ненависть Тимура, и пульсирующая, взрывающая сверхновыми паника Ксю.

Но вдруг зазвучала новая нота. Зеленое негодование, багровый страх — не за себя, за другого, стальная решимость — разноцветные нити сплелись в гибкий послушный хлыст. Лера взмахнула им, и в тот же миг тело Тамариной развалилось окончательно. Оно слетело как комбинезон; то, что совсем недавно было крепкой красивой женщиной валялось на полу полосками сморщенной кожи. Хозяйка явилась целиком. Надя уже не кричала — она сипела. Что она видела перед собой в эти последние секунды? Ярость, ненависть, что пылали вокруг нее, исчезли. Не было даже страха, осталась лишь звенящая пустота, и серебристые когти, что наливались цветом, впитывая последние капли Надиных эмоций.

Если бы у Хозяйки была спина, Лерин хлыст пришелся бы где-то по середине. Но спины не было, и яркая разноцветная веревка ударила мрак. Но не пропала, не растворилась, а распалась на несколько таких же сильных плотных полос. Мрак заволновался. Почему Хозяйка не может поглотить эти эмоции так, как поглотила Надины? Какая разница. Главное, это действовало. Хлысты обвивали Хозяйку, стягивали когти, тянули ее назад. И пусть они доставляли ей не больше проблем, чем мухи корове в жаркий день, Она была вынуждена отмахиваться. Отвлекаться от Нади, которая, закатив глаза, медленно оседала по стенке.

Мухи тоже могут достать корову, если очень постараются.

Радость вспыхнула в Лере маленьким жгучим огоньком. От пальцев потянулись оранжевые — нет, не нити — жесткие, острые иглы. Она швырнула их в Хозяйку. Иглы увязли, зашипели. А, может быть, это зашипела Она. Ей было больно — Лера не видела, но чувствовала. Она чувствовала эту тварь, понимала ее негодование, недовольство из-за того, что ее оторвали от еды. Она была голодна и… беззащитна. Без тела, которое валялось на полу и с которым она успела сжиться за долгие годы, ей было по-настоящему страшно.

Но радость Леры была слишком слабой. Как можно было радоваться чему-то сейчас. Когда от жизни осталось всего ничего. Когда Тимур оказался предателем. Когда серебро в бархатном мраке — надо же, как красиво — рубит плоть на куски, рассеивая крошечные капли крови.

Радость была слишком слабой, чтобы навредить Хозяйке. Но она была достаточной, чтобы отвлечь ее от Нади. Серебро мелькнуло совсем близко. Мрак сгустился, обхватил Леру со всех сторон. Когти впитывали остатки радужных стрел. Серебряные глаза становились все больше… и больше…

Сегодня я умру.

Вот так просто. И больше не будет ничего. Ни мамы, ни Германа, ни камней в фонтане, ни утреннего кофе украдкой, ни гитары. Она не дописала песню… Про повелительницу эмоций могло бы получиться неплохо… Не будет Тимура… А было ли что-то с Тимуром? Или опять воображение разыгралось? Вся ее жизнь — всего лишь набор фантазий…

— Получай, гадина!!! — заорала Ксю.

Розовая искра перелетела через парту, рассыпая яркие огоньки. Опять эти блестки, ну сколько можно же… Лера потянулась рукой, но тетрадь полетела дальше, над тем, что недавно было Тамариной, над серебряной чернотой Хозяйки. Тетрадь шлепнулась на колени Нади, розовое сияние в абсолютной мгле.

— Надька, давай!!! Дневник!!!

Но Надя не слышала ее. Невидящими глазами она смотрела куда-то, за пределы их мира. Что видела Надя вместо тьмы, которую видела Лера? Какой облик явила ей Хозяйка за секунду до того, как вонзить в нее свои когти?

Лера рванулась вперед. Но что случилось с ее телом? Кто опутал ее руки и ноги кандалами, приковал ее к полу? Кто спеленал ее в тугой кокон, лишил способности двигаться, действовать? Напрягая всю себя, не сознавая, где усилие воли переходит в усилие тела, Лера прыгнула.

Она грохнулась всем телом на пол, ударилась лицом о ботинок Нади. Надя дернулась, прижала колени к груди. Дневник съехал как с горки прямо на Леру.

Он обжигал как горящий уголек. Лера закричала от боли и почувствовала, как ослабли невидимые веревки, связывающие ее. Рывком Лера протянула руку вперед, взяла раскаленный дневник и тут же уронила его. Как можно кинуть это, когда при каждом касании оно сдирает с тебя слой кожи…

Сияющий коготь взлетел над Надиной головой… дотронулся до ее шеи, ласково, почти игриво… И больше не было страшно сунуть руку в огонь.

Лера схватила дневник, чувствуя, как кожа шипит и вздувается волдырями, швырнула его, не глядя. Серебряный коготь столкнулся с розовым единорогом на обложке… замер… и с жутким сосущим звуком, с хрустом ломающихся костей, с нечеловеческим визгом исчез.

Вместе с ним исчезла тьма. Только тетрадь в розовой обложке лежала на полу, стремительно покрываясь инеем.

И тут во всей школе включился свет.

Теперь можно было не сдерживаться. Слезы текли по щекам, по одежде, слезы щипали руку, обожженную тетрадкой. Но боль не имела значения. Наоборот. Боль кричала о том, что они справились. Они победили Хозяйку и каким-то невероятным образом остались живы. Все трое.

Надя сидит в том же углу, где на нее напала Хозяйка. Без единой кровинки в лице, на ее плечо, все в кровавых лохмотьях плоти, страшно смотреть. Она зажимает рану другой рукой и улыбается бесцветными губами, улыбается, несмотря ни на что.

Ксю у парты, скрючилась на коленях, взъерошенная, склонилась так, что волосы полностью закрыли лицо. На полу перед ней лежит ее телефон, и Ксю набирает что-то одним пальцем. Странно, что телефон работает, разве они все не разрядились…

Да какая разница.

Они живы. Все.

У Тимура тоже слезы на щеках. Под левой ногой расплывается лужа крови. Ему очень больно. Но он счастлив. Впервые от него текут потоки сильной, ничем не сдерживаемой радости. Он что-то шепчет, но Лера сидит слишком далеко и не может услышать. Лишь по движению его губ можно прочитать бесконечное «прости… прости… прости…».

— Скорая? У нас травма… Руку чуть не оторвало… И нога… И еще…

Голос Ксю срывается на рыдания.

— Как мы выжили, Тимур? — Лера подползает к нему ближе. Почему-то она не может встать на ноги, может только ползти, но это нестрашно, Тимур не так далеко… Вот она уже совсем рядом, вот его руки дотрагиваются до нее, вот она утыкается лбом в его плечо.