За зеркалами - Орлова Вероника - Страница 60

И через секунду забыть обо всем, когда раскрылась передо мной. Скачет, извиваясь на моих бёдрах, впиваясь ногтями в кожу до царапин, заставляя шипеть от смеси напряжения, боли и дичайшего наслаждения. Наслаждения, отдавшегося эхом в её теле, выгнувшего ее назад и заставившего закричать. А меня от этого крика схватывает ответной эйфорией, пока сжимает ритмично член, разделяя свой оргазм со мной.

Сжал ладонями колыхающуюся перед глазами грудь, чтобы через мгновение впиться в неё губами, посасывая, покусывая зубами, когда она всё еще продолжает двигаться на мне. До тех, пор, пока не накрывает в оргазме. Оглушительном, громком, почти болезненном оргазме. Впился в её бедра пальцами, удерживая на себе, содрогаясь и изливаясь в неё бесконечно долго. Пачкая её изнутри собой. Как обещал ей. И как до одури хотел сам.

Откинулся на пол, зашипев от резкой боли, прокатившейся по позвоночнику вдоль всей спины, и глядя мутным взглядом на неё, обессиленно упавшую на мою грудь и тут же резко вскинувшую голову вверх. Пытается отстраниться, хмуро разглядывая раны.

Удержал её на себе, запуская пальцы в мокрые волосы.

- Теперь моя девочка достаточно грязная?

Глава 24. Натан

Доктор была довольна. Она, не скрывая сдержанной улыбки, читала белую бумагу с какими-то цифрами, я предположил, что там могли быть мои анализы, а после вскинула на меня взгляд и, схватив теплыми пальцами за подбородок, начала поворачивать моё лицо то вправо, то влево. А я в этот момент старался абстрагироваться от омерзения, прокатившегося по телу с её прикосновением, и думал о том, что не представляю этого монстра с широкой открытой улыбкой. Разве может улыбаться робот? Нет, не растягивать губы в стороны, обнажая зубы, а по-настоящему? Так, чтобы чувствовались её истинные эмоции. Да и разве умеет она чувствовать на самом деле? Я несколько раз видел, как она бесцветным ледяным голосом выносила приговор молоденьким девочкам, пытавшимся трясущимися пальцами воткнуть иглу мне в вены. Я ведь не раз задавался вопросом, каким должен быть человек, работающий в нашем грёбаном центре. Точнее, какие человеческие качества должны отсутствовать у этих людей в белых халатах, с видом хозяев разгуливающих по узким коридорам больницы.

Наверное, такие качества вытравливались вот этим её тоном, высокомерным, презрительным, уничижительным. Когда собеседник чувствовал, как его окунают в самую настоящую помойную яму, и в то же время не мог ничего сделать с этим, не мог сопротивляться, а только послушно нырять в дерьмо, давая себе обещание вынырнуть уже без ненужной сентиментальности или сострадания.

Я видел, как она ломала их одним взглядом, полным такого превосходства и разочарования, что казалось странным, как они не падали к её ногам со слёзными мольбами дать ещё один шанс, возможность исправить оплошность. Вот только Ярославская не давала второго шанса никому. Никому, кроме меня. И я не знал, кого «благодарить» за подобную «щедрость» доктора – себя, её удивительную привязанность ко мне или всё же связанные со мной надежды монстра.

- Слушай меня внимательно, нелюдь. Ты приступишь ко всем своим обязанностям уже через несколько дней. Ко всем, - сделала упор на этом слове, сжимая сильнее подбородок, - иначе я разочаруюсь в тебе и буду вынуждена освободить твою клетку для более сговорчивого подопытного.Резко убрала руку и так же резко встала, кивнув одному из охранников, чтобы развязал мои привязанные к подлокотникам руки и увёл из её кабинета.

Второй шанс был предоставлен мне через неделю после того избиения. Он прозвучал голосом одного из охранников.

- Эй, нелюдь. Вставай. Пошли купаться.

Посмотрел на него, на то, как лениво поигрывает плёткой. Смешной. Новенький. Из тех, которые, получив в руки оружие, начинают мнить себя чем-то большим, чем просто кусок вонючего говна, которым и являются.

Склонил голову набок, заметив, как усмехнулся второй охранник. Этот у нас подольше работает. Костей зовут. Появился после смерти Генки и его дружков, наверняка, фотографии видел тех мёртвых ублюдков, поэтому предусмотрительно не приближается достаточно близко к клетке. Похоже, циничная, покрытая угрями рожа новенького и его подбешивает.

- Ты, что, оглох, тварь? Встал, говорю…пошёл в свою баньку, воняет уже от тебя.

Заржал и посмотрел на напарника, одобрения ищет своему поведению, но наткнулся лишь на серьезный взгляд, раздраженно повел плечами и ко мне снова обернулся.

- Я кому сказал? Или ты русский не шпрехаешь?

Подошел к клетке и дернул на себя замок. Быстрый взгляд на Костю, который пальцы на автомате сжал и на меня пристально смотрит. Дает понять, что не позволит вреда нанести. А мне и не надо. Я, может, заскучал без своей девочки, уехавшей с матерью три дня назад, и поиграться хочу. А с кем еще играть, как не с такими вот выродками, которые мнят себя выше других, только потому что кто-то сверху им кусочек власти кинул. Отними её у них – первыми начнут ползать в ногах тех, кому ещё вчера угрожали. Трусливые твари. Больше всего на свете именно трусость всегда презирал. Именно она толкает человека на предательство, на ложь, на самую низкую подлость.

- Что скалишься? Шевелись давай! На свидание тебя поведем, радуйся, ублюдок! Сами не ходим, а тебя как кобеля на случку. Трахаться-то любишь, убогий?

И снова смех мерзкий, открывающий рот с большой дырой между передними нижними зубами.

Он ступил в клетку, несмотря на предупреждающий отклик напарника, и щёлкнул в воздухе плеткой.

- Шевелись, убогий.

Вскинул руку, замахиваясь.

- Давай, тварь.

А через секунду полетел прямо на меня, когда я перехватил и дёрнул на себя плеть. Оскалился в его растерянное лицо и оттолкнул от себя к решётке так, чтобы он спиной об неё ударился и вниз сполз. Сзади щёлкнул затвор автомата.

- Не трогай, Бес. Не трогай, твою мать.

Ударом с ноги в лицо придурку, громко всхлипнувшему в неудачной попытке прикрыть рукой голову.

- Бес, я выстрелю.

Вот только ни хрена не выстрелит. Потому что такой же трус, как и этот, который визжит уже о помощи. Не выстрелит, потому что боится. Не меня. Монстра. Боится, что та за мою шкуру его самого на тот свет отправит. Потому и способен только смотреть, как избиваю его напарника. Схватив за воротник и подняв над собой, прижимая к стене, ударами под рёбрами, громко смеясь, когда ублюдок сгибается и орет от боли. - Бес, оставь его.

Выстрел в воздух. Неужели решится? Взглянул на побелевшее лицо охранника с заплывшими синяками глазами. Еще одна очередь в воздух. Понятно, хочет спихнуть ответственность. Привлечь народ на шум, а самому отстраниться, позволив другим принять решение. И ведь добился своего. Уже через несколько мгновений Снегирёв влетел в помещение и истошно завопил, требуя всё того же. Отпустить. Повернулся к нему и улыбнулся, глядя, как лихорадочно он стягивает туго повязанный галстук со своей жирной шеи. И он смотрит, не отрываясь, на мои руки, боится в глаза взглянуть. Мы оба знаем, что он также не рискнет. Мы оба знаем, что он такая же ничтожная тварь, как эти двое, способная насиловать безропотных девочек, но никак не держать ответ перед своей любовницей.

Только замахнулся, чтобы выбить тщедушному придурку передние зубы, как услышал его тихий шёпот, и увидел, как слёзы по щекам струятся.

- Не надо…пожалуйста…не надо…дочь у меня родилась…не видел еще…не видел…пожалуйста.

Рука сама опустилась, пальцы шею его разжали, позволяя сползти на пол и закашляться. Не его пожалел. Таких жалеть – себя не уважать. Ребенка жалко стало. Что вырастет, ни разу отца своего не увидев, какой бы мразью тот ни был. Со временем жизнь заставит расстаться с этой сентиментальностью, за что я ей буду всё же благодарен.

Смотрел, как ползет к выходу из клетки, периодически останавливаясь и отплёвываясь, пока, наконец, его не приняли по ту сторону вольера на руки и не вынесли, видимо, на улицу.