Польский крест советской контрразведки
(Польская линия в работе ВЧК-НКВД 1918-1938) - Зданович Александр Александрович - Страница 88

Понимая, что Гай доложит Ягоде свои дилетантские выводы, представитель польской Компартии в Коминтерне Б. Бортновский, имевший большой опыт работы в чекистских органах и в военной разведке, лично встретился с секретарем ЦК ВКП(б) Н. Ежовым и доложил ему обстановку, складывавшуюся вокруг польских политэмигрантов на Украине. На следующий день он изложил все свои наблюдения в специальном докладе этому ответственному партийному работнику, надеясь на положительную реакцию. Полностью письмо Бортновского дается в приложении, а здесь приведу лишь один фрагмент для иллюстрации настроений руководства польской Компартии. «При огромной положительной работе, проделанной органами НКВД в деле разоблачения провокаторской и шпионской агентуры, — писал Бортновский, — работе, оказавшей большую помощь партии в борьбе с провокацией, имеются отдельные недостатки, которых легко можно было бы избежать, которые имеют подчас серьезные политические последствия»[722]. Далее в письме приводятся примеры из следственной практики именно украинских чекистов, которые использовали расплывчатые показания некоторых подследственных как неопровержимые доказательства и основу для проведения дальнейших оперативных мероприятий.

Серьезных последствий письмо Бортновского не вызвало. Однако можно предположить, что Ежов доложил Сталину о сомнении коминтерновских деятелей в некоторых действиях НКВД. По крайней мере, по запросу главы партии нарком внутренних дел направил ему 15 ноября 1935 г. протоколы допросов некоторых политэмигрантов, включая и, что особенно важно, материалы Штурм-де-Штрема[723].

В рамках данной монографии важно подчеркнуть один аспект происходившего в Москве и на Украине при расследовании дел на польских политэмигрантов — в показаниях некоторые из них высказывали мысль о том, что удар по польской Компартии наносится сознательно агентурой пилсудчиков, пробравшейся в органы госбезопасности. При этом конкретно называлась фамилия Сосновского. Я связываю такого рода сигналы с совершенно неожиданным для заместителя начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР Сосновского приказом наркома о переводе его по службе в Саратов на должность первого заместителя начальника областного управления внутренних дел. Приказ состоялся 4 января 1935 г. Менее чем через год всю работу по польской политэмиграции изъяли из 2-го (польского) отделения Особого отдела и передали в специально созданную группу по оперативному обслуживанию Коминтерна и связанных с ним организаций. Эту группу подчинили Гендину, фактически заменившему Сосновского и занявшему должность помощника начальника ОО ГУГБ НКВД СССР[724]. Зная из целого ряда документов позицию Гендина в польских делах, его отрицательное отношение к оперативно-следственному аппарату в Киеве, можно утверждать, что он тормозил, или, как тогда говорили, «смазывал», дела на политэмигрантов из Польши, опираясь в том числе и на мнение комиссий по борьбе с провокацией в ИККИ и ЦК КПП. Думается, именно Гендин инициировал написание членом указанных комиссий Бертинским брошюры о Польской организации войсковой как первого в этом плане и единственного пособия для оперативных работников.

Доступные мне документы показывают, что в 1936 г. резко снизилось количество арестов польских политэмигрантов. Вместе с тем обращает на себя внимание факт принятия 9 марта 1936 г. Политбюро ЦК ВКП(б) постановления «О мерах, ограждающих СССР от проникновения шпионских, террористических и диверсионных элементов»[725]. Это постановление состоялось как развитие решения ЦК ВКП(б) от 1 декабря 1935 г., предусматривавшее закрытие особых переправ через границу для Компартии Польши и связанных с ней компартий Западной Белоруссии и Западной Украины[726]. Через три месяца партийные инстанции решили ликвидировать легитимизационную комиссию Международной организации помощи рабочим (МОПР), которая «незаконно присвоила себе права государственного органа в деле разрешения на въезд и на предоставление права жительства в СССР иностранным гражданам, хотя бы они и были политэмигрантами»[727]. Можно себе представить то чувство удовлетворения, которое испытали тогда сотрудники НКВД, работавшие по политэмиграции. Ведь теперь один из каналов проникновения агентуры иностранных спецслужб в нашу страну ставился под контроль органов госбезопасности. И пусть критики практической деятельности ВЧК-НКВД назовут еще хоть одно государство, позволявшее общественной организации решать вопрос въезда-выезда и гражданства. Здесь вновь повторю свой вывод — Коминтерн являлся неким подспорьем для работы советских разведорганов, но «головной болью» для контрразведки СССР.

В постановлении Политбюро от 9 марта 1936 г. содержался очень важный пункт, явно отражавший интересы контрразведки НКВД: «Ввиду того, что на территории СССР скопилось большое количество политэмигрантов, часть из которых является прямыми агентами разведывательных и полицейских органов капиталистических государств, — поручить Коминтерну совместно с НКВД в 3-х месячный срок провести полный переучет политэмигрантов, прибывших в СССР по линии МОПРа, ИККИ и Профинтерна»[728]. Всех выявленных политэмигрантов предлагалось разделить на ряд категорий, а именно: 1) подлежащих высылке из нашей страны; 2) намеченных для направления за кордон на подпольную работу и 3) остающихся в СССР по политическим и иным соображениям. Все это должна была проделать комиссия в составе секретаря ЦК ВКП(б) Н. Ежова, начальника Особого отдела ГУГБ НКВД М. Гая и секретаря Исполкома Коминтерна Д. Мануильского. Понятно, что основная тяжесть указанной выше работы легла на оперативные подразделения органов госбезопасности. Уже в начальной стадии реализации намеченных мер с новой силой пошли среди эмигрантов слухи о Сосновском и некоторых других чекистах, включая и тех, кто был принят на службу в ВЧК-НКВД после возвращения из Польши с подпольной работы, как о возможных провокаторах.

Многие политэмигранты в Москве, к примеру, знали об аресте Ю. Маковского. Напомню, что он до революции был членом ППС, уже в качестве руководителя подпольной ячейки Компартии осужден в Польше в 1920 г., обменян по персональным спискам и прибыл в нашу страну. По рекомендации Уншлихта его зачислили в ВЧК, и Маковский некоторое время даже руководил польским отделением КРО ОГПУ, неоднократно бывал в заграничных командировках. Не зная сути предъявленных ему обвинений, эмигранты полагали, что, вероятно, раскрыта его связь с польской разведкой. Вполне возможно, что одним из распространителей слухов являлся Сосновский, который давно уже (практически с начала 1920-х гг.) не ладил с Маковским. В свою очередь и арестованный при допросах указывал на Сосновского, предполагая, что тот — агент поляков.

Так или иначе, но уже в августе 1936 г. Сосновского вызвали из Саратова и арестовали по подозрению в шпионаже[729]. Поскольку в Центральном аппарате НКВД его знали очень многие, а факт ареста следовало сохранять в строжайшей тайне ввиду непредсказуемости возможных показаний и их последствий, то руководство приказало держать его во внутренней тюрьме без указания фамилии под № 80.

Не вдаваясь пока в подробности расследования дела Сосновского, остановлюсь на важных для понимания происходивших тогда событий решениях, принятых в процессе его реабилитации в 1955 г. Пересмотр уголовного дела на Сосновского был поручен Следственному управлению КГБ СССР, а персонально — начальнику 1-го отделения 1-го отдела Виктору Александровичу Пахомову. Я почти ничего не знал о личности этого чекиста до встречи с ветераном Следственного управления генерал-майором А.В. Загвоздиным. Как оказалось, он был не только начальником Пахомова, но и дружил с ним долгие годы. Расшифровывая сухую справку по личному делу следователя, генерал поделился со мной дополнительной информацией, которую нельзя не учесть при рассмотрении дел на поляков, и прежде всего Сосновского. Оказалось, что Пахомов испытал на себе необоснованные гонения в период «чистки» органов госбезопасности от работавших при В.С. Абакумове следователей и оперработников. Ему пришлось уйти из Следственного управления в 1952 г. и заняться обучением молодых кадров. Но уже через три года опытного, имеющего высшее юридическое образование офицера возвратили на следствие. И первым делом его стала подготовка реабилитации Сосновского.