Дерзкая. Трилогия (СИ) - Шитова Наталия - Страница 105

— Извини меня, — пробурчал Олег. — Видимо, Извеков прав, я в самом деле деревянный.

— Извиняю… Все, парни, насмотрелись на красоты, возвращаемся в лагерь…

Юрка первым пошел вдоль каменной гряды, и вскоре все они скрылись из вида…

Аппарат отключился, и кончик кассеты вылез наружу.

Интересно, зачем Примару понадобилось делать эту запись? Или он специально подстроил так, чтобы я на нее сама наткнулась?

— Если рассматривать тебя по принятым у людей критериям деления на плохих и хороших, трудно представить себе, что твоя смерть кого-то может опечалить, — послышался за моей спиной голос, от которого мне стало нехорошо. — Но я видел не только эту пленку, но и кое-что из старого, и мне приходится смириться с мыслью, что в мире относительно даже добро и зло.

Я обернулась. Одер стоял в проеме двери. Его длинные пряди с левой стороны были заправлены за ухо, и все уродство было на виду. Я заставила себя смотреть, хотя с большим удовольствием я избавилась бы сейчас от него.

— Я не очень-то нравлюсь тебе теперь? — спросил он и шагнул вперед. Я не могла сделать шаг назад, потому что сидела. Он, видимо, понял мое желание.

— Я не кусаюсь, — сказал он, садясь во второе кресло. — Примар все мне объяснил, и теперь мне нужно от тебя только одно — чтобы ты убралась отсюда.

— Хотела бы я знать, как.

— Подумай. Ты должна исчезнуть.

— Вот интересно, как это я исчезну, если даже умереть спокойно мне уже который раз не дают. Почему я должна исчезать?

Он покачал головой:

— Я могу тебе сказать, но Примар запретил. Только знай, что лучше тебе отсюда уйти.

— Для кого лучше?

— Не для меня же! Хотя и на тебя мне совершенно наплевать…

— О чем ты вообще, я ни слова не понимаю?!

Он замолчал. Я смотрела на него, пытаясь вспомнить прежнего Одера, и вдруг острая жалость к нему полоснула по сердцу. Стерлись, утонули где-то в глубине души черты и черточки Катерины и Рэсты, давая место воспоминаниям Мариэлы…

— Одер, ты сильно ненавидишь меня?

— Я любил и люблю свою жену, — глухо ответил он.

Я смотрела на него, и уродливое лицо искажалось в слезах, застилающих мне глаза. Я уже видела его тем, прежним, и вдруг вспомнила наши с ним разговоры, споры, наши маленькие секреты, его ласковые сильные руки, добрые глаза, нежные объятия, его теплые губы… Его такие противоречивые черты: мягкость, терпение и настоящее неистовство, когда того требовало его любимое дело…

— Одер, послушай…

Я встала, подошла к нему, присела рядом у его ног.

— Что ты хочешь от меня? — тихо произнес он и напрягся.

— Одер, я охотно бы избавилась от воспоминаний Мариэлы. Но они во мне. Ты можешь представить, о чем я сейчас вспоминаю… — я коснулась его ладони. Он отдернул руку.

— Пожалей меня хотя бы сейчас, — отозвался он.

— Я вынула бы из себя эти воспоминания, если бы только могла!

Он подскочил с места:

— Умоляю, только не это!

— Ничего не понимаю! — взмолилась я. Одер медленно сел обратно и посмотрел мне прямо в глаза:

— Я буду твоим рабом и позволю тебе вытирать о меня ноги, но сделай все, чтобы Примар оставил Мариэлу в тебе… Если хочешь, я встану перед тобой на колени!

Он, действительно сделал попытку соскользнуть на пол. Я испугалась, что он сошел с ума.

— Но, Одер, не лучше ли тебе просить об этом самого Примара?!

— Примара? Это бесполезно… — произнес Одер.

— Он прав, — раздался голос Примара. Он вошел и остановился рядом с нами. Одер немедленно встал и, молча, ждал, что скажет его хозяин.

— Ступай в ее бокс, — спокойно произнес Примар. — Мы скоро там будем.

Одер сжался, его правый глаз блеснул, но снова потух. Одер покорно вышел из помещения. Примар бросил взгляд на пульт, но не сказал ни слова о моем самовольном просмотре.

— Кажется, Одер, не очень доволен тем, что я вернул его к жизни, задумчиво сказал он.

— А мне кажется, что он просто боится чего-то такого, что еще может произойти с ним в будущем. Он же просил тебя о чем-то?

— Мало ли, кто о чем просит. Если все просьбы выполнять…

— Я же не о всех просьбах говорю! Я говорю о просьбе твоего… помощника. Разве верный раб не достоин?…

Примар расхохотался:

— А как я, по-твоему, буду сортировать просьбы и молитвы на достойные удовлетворения и не достойные такового? Или мне сначала сортировать просящих на хороших и плохих? Да это невозможно! Люди в мирах любят посетовать на то, что до бога высоко и далеко, что высшая справедливость не доходит до них! Они глупцы, Катя! Моя справедливость в том и состоит: все они для меня одинаковы, выделять никого из них я не буду…

— А люди считают, что молитва праведника…

— Я же тебе говорю: зря люди возносят свои молитвы. Создателя не интересуют проблемы тех, кого он сотворил. Меня же они очень интересуют, но откликаться на них я не должен. Потому что меня нельзя просить. Я лишь делаю свою работу. Я кручу рулетку и выбираю путь для мира. Мир тоже выбирает дорогу, которой идет в предлагаемых мной обстоятельствах. А отдельные люди выбирают свой путь в своем мире. Особо дерзкие, вроде некоторых, что нам с тобой знакомы, прокладывают свой путь поперек миров, забредая даже ко мне в гости. Сплошной и перекрестный выбор, выбор, и еще раз выбор… Ничто не может быть предопределено заранее. Никто не должен даже надеяться на то, что он сможет познать закономерность. Закономерности нет. Я ее уничтожаю каждый день. Если бы я стал отвечать на просьбы, это было бы шагом к предопределенности… — Примар остановился и спросил с надеждой:

— Ты меня понимаешь?

— Понимаю. Ты сторонний наблюдатель.

— Нет, не понимаешь! — Примар сокрушенно всплеснул руками. — Я не сторонний, я наблюдаю за тем, как люди выворачиваются из тех обстоятельств, которые я сам лично им подсунул. При этом я не ставлю целью извести до смерти какого-то конкретного бедолагу, похоронить под обломками города, взорвать планету или еще какую-нибудь конкретную пакость осуществить. Меня интересует, как все пойдет, кто и как начнет действовать. А если в результате разыграется трагедия — это уже будет случайность.

— Значит, если ты нашлешь на планету эпидемию чумы, и люди, не имея возможности нейтрализовать вирус, вымрут, то это будет случайностью?

— Не это будет случайностью, а то, что люди не нашли выхода. Как правило, люди на многое способны, если правильно берутся за дело. А я просто смотрю, что у них получается.

— Значит, ты не вмешиваешься ни во что?

— Ну как сказать… Я подкидываю вводные, изменяю мир в той или иной сфере и наблюдаю, как люди будут с этим справляться. Видишь ли, Катя, люди — это самое удивительное зрелище. Чем запутанней судьбы, чем острее страсти, чем страшнее их преступления и чем нелепее и невиннее их ошибки, тем большее удовольствие я получаю от наблюдения…

Он не лгал, и не шутил, хотя и по-прежнему улыбался. Он излагал свое кредо, об этом говорили его совершенно серьезные глаза.

— И тебе не жаль бывает тех, за кем ты наблюдаешь?

— Я человек. Я меняю тела, но я вечный. И отличаюсь от остальных, сотворенных создателем, двумя вещами: я был первым — это раз. Я никогда не жил в мирах — это два… — в голосе Примара появились нотки сожаления. — Я все бесконечное время занимаюсь тем, что управляю другими без каких-то ограничений… Я делаю то, что должен делать. Что толку лить крокодиловы слезы над тем, что Первый мир тысячелетиями катился к своему концу? Они не выдержали испытания, кто же виноват в этом? Я не знаю, интересуется ли создатель тем, как себя ведут и что чувствуют те, кого он когда-то выпустил в миры… Иногда мне кажется, что это его не интересует. Но это интересует меня. Мне не бывает никого жаль, мне лишь бывает досадно за то, что все могло быть по другому, но кто-то не выдержал испытания так, как я планировал…

— А создатель… Ты видел его?

— Нет. Но я знаю, что раз он сделал рассекающее кольцо и посадил меня, Примара, сюда и предоставил мне возможность распоряжаться ходом вещей, значит, я должен это делать… Я не помню, что я чувствовал тогда, когда только начал действовать. Может быть, мне и было кого-то жаль… — он замялся и замолчал.