Страсти по Анне - Данович Дина - Страница 27

• Предыдущая
• 27/40
• Следующая

Следующие дни нам пришлось отстреливаться. У каждого был свой пост. И вот пришел момент, когда Андрею суждено было выстрелить. Сначала он решил, что не попал, но человек, сделав еще один шаг, упал и больше не шевелился. Замер и Маркин. Он ждал, не веря содеянному. Казалось, сейчас человек поднимется, отряхнется, погрозит кулаком ему, Маркину, и уйдет. Но человек лежал. Потом Маркин заметил бурое пятно, расползающееся вокруг неподвижного тела.

Он подавил дрожь в пальцах. Аккуратно приставил к стене винтовку и вышел. Он шел, натыкаясь на стены и косяки, в глазах стояло красное пятно, в горле — как он сам говорил — тошнотворный шерстяной комок.

Он не понял, сколько пропало времени, когда по коридорам началась беготня и крики.

— Где Маркин?

— Маркина не видели?

— Почему он оставил пост?!

— Маркин! Отличный выстрел.

— Да где же он!!

Его нашли в корпусном соборе, стоящего на коленях перед иконой Богоматери.

— Господа! Вот он! Мы обступили его.

— Молодец, Андрей!!

— Поздравляем!

— Боевое крещение пройдено!

Мы кричали, не смущаясь присутствия икон, и тормошили Маркина, а он повернулся, осмотрел нас всех, как бы не узнавая, не вставая с колен, словно прося прощения у нас тоже, и прошептал тихо и страшно:

— Господа, я убил человека…

И шум стих. Все замерли, осознавая, что и враг — человек и что его жизнь тоже жизнь. Первым опомнился капитан Иваницкий.

— Андрей, — он положил на плечо Маркину свою руку. — Пойдем. Расступитесь, господа.

У Маркина подгибались колени, и его тошнило. Иваницкий тащил его в классную комнату, оборудованную под спальню, и страх, плескавшийся в зрачках Андрея, передался и мне.

— Это я назначил его на стрелковый пункт. Это я виноват, — потом не уставал повторять Иваницкий. — Надо было самому вставать! Надо было!..

Ночью у Маркина был бред. Он кричал во сне:

— Нет, нет! Не подходи! Нет!

Иваницкий будил его, Маркин хватал его влажной холодной рукой и спрашивал:

— Кого я убил? Мужчину? Не ребенка? Мне снилось, что я убил ребенка, маленькую девочку.

Весь следующий день Маркин ни с кем не разговаривал. Его окликали, отвлекали от навязчивых мыслей.

Он говорил:

— Все в порядке. Война есть война! — и беспомощно улыбался.

Ночью он спал тревожно и все-таки относительно спокойно. Но утром всех разбудил его чистый голос. Пение было едва слышно, однако проснулись все.

Поспешно оделись и пошли на голос. Утренняя молитва звучала так, будто ее пел ангел. С того дня Андрей только молился. Не узнавал никого из нас…

На следующий день выпал снег, днем была перестрелка, ночью была перестрелка. Мы с Иваницким держали ночную вахту. Остальные спали после тяжелого дня. Мы не заметили, как Андрей выбрался во двор. Мы увидели его только тогда, когда он пошел по направлению к воротам, босой, не переставая креститься… Раздался одиночный выстрел. Я, помнится, зажмурился. Потом еще один. Маркин упал.

Что мог я сделать?.. Я не мог даже плакать тогда… Мы с капитаном обошли здание, проверили черный ход, потом вернулись.

— Господи, да он живой, — с ужасом прошептал Иваницкий.

— Не может быть!.. — отозвался я, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Нет, Сергей, не может быть! Я видел, ему попали в голову.

Иваницкий мрачно посмотрел на меня.

— Я только что видел, как он шевельнулся.

И приоткрыл дверь. Порыв морозного ветра замел в коридор снег. Было темно. Без слов мы с Иваницким вышли во двор. Сергей остановился на широком крыльце. Мы оглянулись, но нужно было идти, раз уж решились. Снег под ногами сухо хрустел.

Оказалось, что Андрей был еще жив. Вокруг его головы как будто сиял нимб из разбрызганной крови. Мы вернулись за самодельными носилками, уложили на них Маркина и перенесли его в едва протопленную комнату, охая от тяжести погрузневшего тела.

Сергей присел рядом с Андреем на пол перед кроватью и замер, вглядываясь в темноту окна. Я немного потоптался рядом, а потом Иваницкий сказал:

— Пойду в город.

— Не ходи, — уныло прошептал я.

— Пойду… Узнаю, что там. Может, поесть принесу.

— Не ходи, рассвет скоро. Увидят.

— Пойду… Надо.

И Иваницкий ушел, не прощаясь. Кажется, предутренний сон сморил меня, но в темноте раздалось:

— Владимир…

Я вздрогнул, не узнав голоса Маркина: голос стал хриплым, надсадным, медленным.

— Владимир, — повторил Маркин.

— Я тут, — громко зашептал я и прикоснулся к руке Андрея. — Я тут. Слышишь?

Маркин вздохнул.

— Я сначала подумал, что умер, — признался он. — Оказалось, что нет… Жаль!.. Владимир… Застрели меня! — неожиданно ясно и громко попросил он. — Господи! Мама! Мамочка!.. Больно!

— Андрей. — Мой лоб покрылся предательской испариной. — Терпи, Андрей! Будет легче! Главное, что ты живой!

Маркин дернулся, затих. Я замер, ожидая самого страшного, но тот дышал — прерывисто и редко. По подушке была размазана кровь, она сваляла волосы Маркина, окрасила их в неприятный коричневый цвет. Ночью Маркин кричал.

Я просидел рядом всю ночь, изредка забываясь короткими липкими сновидениями. Рассвет был серым, как лицо Маркина на бурой подушке. Я присмотрелся и не смог поверить, что одна только ночь, полная физической боли и забытья, способна подобным образом изменить человека. В тайне я всегда немного завидовал внешности Маркина и его успехам у барышень, но сейчас передо мной лежал незнакомец с чужим острым лицом.

Утром все занялись своими обычными делами: чистили оружие, строили планы, как выбраться из нашего невольного заточения, как отбиться, как вызвать помощь. У нас не было ни медикаментов, ни врача. Решено было оставить Маркина в покое и ждать. Я был при Андрее. Часам к десяти утра он очнулся.

— Владимир, — едва слышно позвал он.

— Андрей, что?

— Сейчас ночь? — невнятно спросил. Тогда я растерялся.

— А что? — спросил я осторожно, видя, как солнце выходило из-за туч, но вдруг понял, что солнечного света Андрей не видит.

— Нет… Ничего. Электричества не дали? Нет? Сволочи… Зажги хоть свечку, — и вновь потерял сознание.

Около полудня Андрей позвал меня еще раз.

— Я вдруг подумал, что жутко хочется вишни.

— Хочешь, я достану вишню! Я достану! — почти плача начал обещать я.

— Нет, — слабо слазал Маркин. — Забудь. Я так. Что же мы все сидим в темноте? Скорее бы день!.. Мне что-то легче стало. Это хорошо, что ты меня не застрелил, когда я просил тебя. Я вдруг понял, Володя, что я жить хочу. Я очень хочу жить. Сейчас лежал и думал — вот окончится вся эта дрянь, поеду к маме… Скажу ей…

Маркин снова запнулся, может быть, вспомнил, что его мать уже много лет как умерла.

— Что, Андрей? — наклонился к нему я.

— Ничего…

И умер, так и не поняв, что новый день уже наступил.

Владимир замолчал. Молчала и я, зная, что в подобных случаях нельзя ни сочувствовать, ни утешать — и то и другое будет неискренним, а поэтому болезненным и лишним. Мне показались знакомыми какие-то фамилии из его рассказа, но я не подала виду.

— Мне сказали, что меня скоро выпишут, — сказал он.

— Да, я слышала, — ответила я. — Илья Ильич говорил не далее, как вчера.

— А я даже не помню, как меня ранило, — признался Владимир. — Наверно, это хорошо. Как вы думаете?

— Думаю, что хорошо, — сказала я.

Мы беседовали с ним еще несколько раз, я немного рассказывала про Николку. Владимир мечтал о сражениях и подвигах. Через неделю он уехал, оставив в моей душе странную смесь переживаний и нежности.

— Анна Николаевна, — сказала мне другая медсестра, — вам сегодня велено присутствовать на перевязке.

— Как! — удивилась я. — На перевязке? Я еще и уколов делать не умею!

— Илья Ильич сказали, — отозвалась она. — Поступили сведения, что скоро привезут еще раненых, надо готовить персонал.

— Когда мне подойти?

— Через четверть часа.

Медсестры стояли полукругом вокруг больного. Доктор Илья Ильич объяснял, как накладывать бинты. У солдата было повреждено колено. Я заглянула в рану, увидела кровь, и мне стало дурно, меня начало тошнить. Темные волосы на ноге раненого привели меня в ужас.

• Предыдущая
• 27/40
• Следующая