Страсти по Анне - Данович Дина - Страница 5

• Предыдущая
• 5/40
• Следующая

А отец наставлял: «Служи честно, не посрами фамилии!» — и умер. Матушка взялась за хозяйство, стала суровой властной женщиной, к сыну ездила редко. Но подошло время моего брака, и мы стали жить в одном городе. Слава богу, что теперь мы видеться можем хоть чуточку чаще, слава богу, что на каждую вакацию ты приезжаешь ко мне! Неважно, что думает об этом мой муж! После смерти матушки только я одна за тебя в ответе!

— Все думаешь, и о поклонниках, наверно, — пробурчал он. — На вакацию отпустили брата, а она и не рада. Вернусь к учителям.

— Оставь! Я о тебе и думала, не надо перевирать мои мысли. Расскажи лучше, что у вас было на завтрак?

Николка состроил кислую мину, хотя знал, что от разговора на тему еды, самочувствия и отношения к нему командиров он не уйдет.

— Была говядина, я терпеть ее уже не могу! На днях немного простыл на учениях, но лекарь дал какой-то бурды, сказал, поможет. Пить ее я побоялся, и все прошло.

— Тебя не обижают?

— Нет, Анненька.

— Что вы делаете в свободное время? — спросила я, в надежде услышать про классическую литературу, стихосложение или риторику.

— Вчера вечером Мурзику делали темную, — ответил Николка, но тут же спохватился.

— Кто этот Мурзик? Кот?

— Да сволочь одна, не обращай внимания.

— Как ты стал говорить! Немедленно выкини эти слова, — приказала я. — Распустился! Так что там за Мурзик?

— Однокашник наш, подлец, предатель и доносчик. Болтает много, наговаривает!

— Что такое «темная»?

— Анна, — сказал Николка, — может, зайдем в кондитерскую?

Стемнело как-то неожиданно быстро. Зажглись фонари и витрины магазинов, настроение было прекрасное. Нет ничего лучше зимнего вечера на улице, когда ты идешь с милым Николкой, когда вокруг спешат люди: студенты, семинаристы, белошвейки… А нам и не надо вовсе никуда спешить. Снег пошел крупными теплыми хлопьями. Мы шли, а снег, белый, новый, прилипал к ботинкам, налипал на подол темного платья.

В кондитерской приятно пахло ванильными палочками, свежим хлебом, чем-то невероятно праздничным. И праздник длился, пока мы через полчаса с тортом в руках не вошли домой. Навстречу выпорхнула Таня, моя горничная. Она сделала большие глаза и прошептала мне, принимая от нас верхнюю одежду:

— Александр Михайлович в раздражении. Куда, говорят, Анна Николаевна исчезли? Я же и знать не могу!

Таня, добрая моя девочка! Она являлась не только горничной, она, и только она, могла легко уложить мои непокорные волосы, пригнать по фигуре платье лучите любой портнихи и утешить, если надо. Мы росли в доме моих родителей вместе. Ее мать работала на кухне, Таня девочкой была смышленой, и маман не видела ничего дурного в том, чтобы мы немного общались. Так из Тани выросла чудесная девушка, образцовая горничная. Выходя замуж, одним из условий согласия на брак я поставила переезд Тани вместе со мною. И так как ее родителей к тому времени не было в живых, она согласилась поехать со мною. Первое время она была единственным близким мне человеком, и я привязалась к ней еще больше. Помимо всего прочего, Таня молилась за меня каким-то особенным способом, и мое ходатайство у Бога я доверила именно ей.

— Рада вас видеть, — улыбнулась она Николке.

— И я, Таня! — И он не лгал, зная, как она помогает мне.

— Возьми торт, отнеси в столовую, — сказал он. Приняв от Николки нарядную коробку с тортом, Таня ушла.

— Наконец! — вышел к нам из кабинета мой муж, Александр Михайлович Зимовин. — Анна, — строго повернулся он ко мне, — не будете ли вы столь любезны сказать, почему вы опоздали к ужину?

— Разве? — удивилась я, оглянулась на часы и вынуждена была признать, что Александр прав.

— Я дожидалась Николку, — попыталась солгать я.

— Кучер сказал, что вы отпустили его, когда Николай вышел. Извольте пояснить!

— Мы гуляли, — развела руками я.

— Здравствуйте, Николай, — слегка поклонился Александр Николке.

— Честь имею! — взволнованно и поэтому слишком громко, с хрипотцой в голосе, отозвался тот.

— Каков! Проходите, пожалуйста. Сделайте милость!

Настроение мое заметно ухудшилось. У Александра была болезненная черта — педантичность. Я же не могла жить по постоянному расписанию, ходить по регламенту и даже чихать в отведенное для того время. Впрочем, чихание Александр принимал за признак дурного тона, а никак не простуды!

Для меня навсегда останется загадкой, почему моя матушка выбрала именно его себе в зятья из полутора десятка претендентов на мою руку. И сердце?! Да, Александр Михайлович был дворянин, образованный и неглупый, занимал должность товарища прокурора. Часто он бывал в столице по долгу службы, но не переехал туда, даже женившись на мне. Он не был военным, что, по мнению моей матушки, тоже было достоинством. Он имел хороший доход и был не самым старым из всех женихов.

И вот мне двадцать, ему — тридцать два, мы венчались три года назад, вместе ездим на приемы и балы; но никакая сила не может меня заставить полюбить этого человека. Я не обязана его любить, знать о его привычках и достоинствах, если он сам не удосужился о них мне рассказать!

Я видела смущение брата: Александр Михайлович отчитал меня в его, Николкином, присутствии.

Я сердилась за неловкость, которую ощущает брат, и настроение праздника ушло.

— Может, стоит выпить шампанского? — попыталась я снять напряжение в столовой, когда мы дожидались ужина.

— Разве сегодня государственный или религиозный праздник? — поднял на меня глаза Александр Михайлович.

— Но… — я осеклась и замолчала.

— Николай, — повернулся к нему Александр Михайлович, — как вам идея с шампанским?

— Благодарю, не сейчас, — ответил быстро Ни-колка, не желая поддерживать неприятную тему.

Разговор шел вяло, неохотно, тем для общей беседы не было, ужин казался невкусным. Александр Михайлович первым поднялся из-за стола.

— Покину вас. У меня еще есть работа, простите! — и ушел в кабинет.

— Идем в комнату, — предложила я.

— «Пыльное окно», как обещала, — напомнил Николка.

«Пыльное окно» было нашей любимой игрой в детстве. Потом мы забыли о ней на некоторое время, до тех пора, пока Николка не приехал домой из училища на первые вакации. Он чувствовал себя скованно и начал даже называть меня на «вы», я предложила ему сыграть в нашу детскую игру. Нехотя он согласился. Через полчаса мы уже снова были лучшими друзьями, и он рассказывал о проделках в корпусе, а я ему — свои сердечные тайны. Тогда мы поклялись всегда при встрече играть в «Пыльное окно», чтобы быстрее привыкать друг к другу.

Смысл игры заключался в том, чтобы как можно лучше изобразить человека, которого знали бы все присутствующие. Если тот остается не угаданным, ведущий становится «фантом» и выполняет любое желание остальных. Обычно просят показать общего знакомого, который ему наиболее удается, или написать шуточное стихотворение. Можно представить, что может насочинять человек, у которого нет ни дара, ни желания творить!

— Я уже придумал, кого загадаю, — перешагивая через две ступеньки, сказал Николка.

— Я тоже.

Свою комнату я называла темницей принцессы потому, что она была рядом с комнатой Александра Михайловича, который в свою очередь играл роль дракона. В первый же месяц нашего супружества я сказала мужу, что консервативна и пожелала иметь отдельную спальню.

Потом в какой-то момент я пожалела о сказанном: в моей жизни наступил тогда глупейший период влюбленности в собственного мужа. В семнадцать лет я была уверена, что нет на свете человека умнее и лучше Александра Михайловича. Но то ли особенности моего характера, то ли холодность Александра Михайловича заставили меня изменить мнение на противоположное.

Мы играли с Николкой в «Пыльное окно», хохотали и дурачились, и настроение сразу подпрыгнуло, как сердце в груди при встрече с любимым. Мы всегда были импульсивны, горевали и радовались с глумом и криками. Наверное, потому, что выросли в глубокой провинции, где разговаривать в повышенных тонах было обычным делом. Так вели себя наши родители, мы привыкли к их постоянным крикам. Кабинет мужа был на первой этаже, и я не беспокоилась, что наше веселье будет досаждать ему.

• Предыдущая
• 5/40
• Следующая