Благословение пана - Дансени Эдвард - Страница 2

• Предыдущая
• 2/37
• Следующая

– Сэр, еще письма будут?

– Нет, Марион. Нет, спасибо.

Марион отправилась в деревню с запиской для бакалейщика, с письмом мануфактурщику в Селдхэм и с собственным письмом, адресованным знакомому юноше в Йоркшир.

А потом, когда небо заполыхало закатом и на земле сгустились сумерки, когда жара сменилась прохладой и солнце скрылось за Волдом, ясные и ни на что не похожие звуки соскользнули с высоты в мерцающую долину, и они были до того не похожи на все, известное людям, что будто бы пришли из глубины веков и из земель, о которых человечество даже не подозревало. Эти звуки были проказливее черного дрозда и волшебнее всех соловьев вместе взятых и волновали сердце викария, возбуждая нестерпимые желания, которые он не мог описать словами, так же как не мог описать словами мучившую его мелодию. Она завладела им и не желала отпускать. Мало сказать, что викарий стоял не шевелясь, будто заколдованный, он даже не дышал. И всеми своими мыслями, всеми своими чувствами, всеми ощущениями он словно уносился прочь в дальние долины, возможно даже неземные.

Неожиданно мелодия стихла, и в вечерней деревне вновь воцарилась тишина, после чего, подобно неспешной волне, на викария нахлынули ставшие привычными мысли. Он схватил конверт, торопливо написал на нем адрес: Епископу Вилденстоунскому, Дворец, Сничестер, – положил письмо в карман, надел мягкую черную шляпу и побежал на почту.

– Августа, я отправил письмо епископу.

– Ладно, – сказала она.

Чтобы выбрать то или иное имя, всегда находится причина: память о каком-нибудь славном предке, тщеславные упования родителей, возможно, высокомерное выражение на лице самого ребенка; причина есть всегда. Наверное, не без причины звали Августой и раздобревшую стареющую женщину. Кто знает…

В тот день больше не говорили ни о письме, ни о мотивах, побудивших викария написать его. Августа обратила внимание, что ее муж как будто стал немного спокойнее, и ей, даже намеком, не хотелось вновь будить его тревоги. Следующие несколько дней викарий провел не слишком плодотворно, пытаясь представить ответ епископа. Было известно, что епископ принадлежит к широко мыслящим людям, и викарий рассчитывал на его проницательность, в которой отказывал себе, однако не мог заставить себя не волноваться. Не находя себе места и не давая отдыха, он считал, сколько часов его письмо будет ехать от города к городу, пока наутро не окажется в Сничестере, и сколько времени потребуется епископу на незамедлительный ответ, чтобы тот дошел до Волдинга на другой день, то есть на третий день после отправки его собственного письма. В расчетах все сходилось лучше некуда.

На другое утро ночные страхи показались викарию преувеличенными. Отослав письмо, он снял тяжесть с души, да и солнце светило так ярко, что на накрытом к завтраку столе все сверкало.

– Схожу-ка я к Даффину, – сказал викарий.

– Вряд ли он тебе что-нибудь расскажет, – отозвалась жена.

– Ты уже говорила с ним?

– Не впрямую.

– Ну, конечно, Даффин не из тех, кто понимает в таких вещах, – сказал викарий. – Все же спрошу его. Спрошу хотя бы, куда его сын ходит по вечерам.

– Это точно он.

– Странно. Не похоже на Даффинов.

Вскоре после завтрака викарий надел шляпу, взял ясеневую трость и отправился в сторону долины, где была ферма, которой Даффины владели, сколько себя помнили. Викарий спустился по короткой тропинке, по одну сторону которой издавна рос боярышник, а по другую как-то незаметно поднялся шиповник; миновал собачью будку; перешел через дорогу, которую по утрам и вечерам коровы превращали едва ли не в болото; и, пройдя несколько ярдов через розовый садик, поднялся на высокое крыльцо старого дома. Отыскав колокольчик в не успевшей расцвести жимолости, он потянул за заржавевший язычок, и скрипучий звук пронесся по всему дому, прежде чем колокольчик в другом конце дома ответил на непривычные звуки; в дверях появился, не надев пиджак, старший Даффин.

– Доброе утро, Даффин, – поздоровался викарий.

– Доброе утро, сэр, – ответил фермер.

– Я пришел спросить, не дадите ли вы мне еще таких же яиц.

– Конечно, сэр. Конечно. Входите.

Викарий вошел в дом.

– Тех, коричневых, ну да вы сами знаете, – сказал он.

– Конечно, сэр. Сейчас мои орпингтоны стали хуже нестись. А сколько вам надо, сэр?

– Ну, полдюжины.

– Всего-то? У меня и две дюжины наберется.

Тем временем они уже переместились в гостиную, и викарий уселся на софу с черными подушками из конского волоса. Больше, чем на шесть яиц, он не мог согласиться, потому что ему вообще не нужны были яйца. Шесть он еще мог принести домой, а больше – никак.

– Да нет, думаю, шести мне хватит.

– Я мог бы отдать вам две дюжины, сэр.

– Нет, спасибо, не сегодня. Как-нибудь в другой раз.

– Ладно, сейчас принесу.

– Спасибо.

Даффин ушел. По доносившимся до викария голосам и другим звукам он понял, что миссис Даффин стирает, но ей сообщили о его визите, так что она наверняка не замедлит привести себя в порядок и выйти к гостю.

О том, сколько стоят яйца, викарий не спросил: и его не покидало ощущение, что он что-то забыл. Ждать пришлось долго.

В конце концов Даффин вернулся, неся в корзиночке шесть яиц.

– Как-нибудь при случае верните корзинку, сэр. Я взял ее у миссис Даффин. Она пользуется ею, когда работает в саду.

– Обязательно, – отозвался викарий.

– Благодарю вас, сэр.

– Кстати, а что поделывает ваш сын? Удалось найти для него работу?

– Пока помогает на ферме, сэр.

– Ах, помогает на ферме.

– Помогает с коровами и все такое. Ну и, конечно, скоро сенокос…

– Конечно, конечно.

– Вот так, сэр.

– Ну да, – сказал викарий, – наверно, он весь день занят.

– Сами знаете, какие эти мальчишки, сэр.

– Да, да, конечно.

Викарий ни на йоту не приблизился к интересовавшему его вопросу, однако красный от загара фермер сам заговорил о том, ради чего викарий пришел к нему.

– Как вечер, так его и след простыл. Вот сенокос начнется, тогда не погуляет.

– Тогда, конечно, – откликнулся викарий. – Ведь вы ему не позволите, правильно?

– Если он меня послушает, сэр.

– В этом возрасте с ними нелегко.

– В наше время нелегко, сэр, – подтвердил Даффин.

– А если вы уже сейчас прикажете ему не выходить из дома после захода солнца, может быть, он и привыкнет понемногу?

– У нас так не принято, сэр, – сказал Даффин. – Да и бесполезно. Сейчас все хотят жить по-новому. Все хотят. Вот мой отец, это он оставил мне ферму, если он видел, что мы бездельничаем, сэр, он ничего не говорил, только глядел на нас, ну да, всего лишь глядел на нас, сидя на стуле, а если этого не хватало, то щелкал хлыстом, тот всегда рядом на стене висел, отец с ним на лис охотился, и вот этого уж точно было достаточно, мы тотчас принимались за дело, стоило нам услышать его хлыст. А теперь…

– Да уж, в каком-то смысле те времена были лучше, – прервал его викарий.

– Во всех смыслах.

– И вы думаете, вам не под силу удержать Томми дома по вечерам? – торопливо спросил викарий, опасаясь, как бы фермер не заговорил о ценах на хлеб.

– Не под силу, сэр, никак не под силу, – признался фермер. – Тянет его в горы.

– И что он там делает?

Однако даже заданный впрямую вопрос не приблизил викария к разгадке, ибо отец Томми сказал:

– Не спрашивайте меня, сэр, чем они теперь занимаются. Мне он ничего не говорит.

Поняв, что из старшего Даффина больше ничего не вытянуть, викарий поднялся, рассчитывая уйти, прежде чем миссис Даффин явится при полном параде. Однако это ему не удалось, и, едва он взял в руки корзинку, как она вошла в гостиную, вся сверкая, точнее говоря, сверкая платьем и гагатовой брошью, как он вспоминал потом. С ней пришел Томми Даффин, тщательно расчесавший на пробор свои волосы.

“Яблоко от яблони недалеко падает”, – произнес про себя викарий, нередко удивляясь непохвальным мыслям, мелькающим у него в голове. Однако у Томми были такие красные щеки, такое круглое и бессмысленное лицо, такие жирные и блестящие волосы, что поговорка вспомнилась сама собой.

• Предыдущая
• 2/37
• Следующая