Пересмешник. Пригожая повариха
(Сборник) - Чулков Михаил Дмитриевич - Страница 29

Неоху никоим образом не можно было возвратиться в Новгород, и для того отправился он в Винету, где нашел для себя изрядное место, а именно, сделался он у одного знатного господина секретарем таких дел, которые отправлялися у его высокопревосходительства в спальне. Начало вступления Неохова в сию должность весьма было изрядно, но конец несравненно сделался лучшим, ибо от сего началось прямое его счастие, лучшее продолжение истории, веселые приключения, в которых начнет показываться Неох героем и добродетельным человеком, великим министром, которым чином награжден он будет вскоре, страстным любовником и изобретателем великой вещи, а именно, тафтяной мушки, которая скрывалася до сего в модном Лавиринфе, в коем хранятся все сии редкости.

Когда солдаты, возвратившись в город, объявили жрецам о смерти мнимого отца Внидолтара, тогда сии велели разгласить по всему городу его преступление. Народ, услышав сие, просил его тело, чтоб сделать достойное ему поругание, чего ради жрецы, нимало не медля, определили сжечь его всенародно. В назначенное к тому время все жители Великого Новагорода собрались на то поле, на котором должно было истребить виновного, выключая одной только Владимиры, а может быть, и многих, чего я утверждать не смею, хотя весьма отважен в моих предприятиях и храбр довольно. Храбрость же мою оказываю я временем: в горнице иногда сражаюся с мухами, а когда бываю в лесу, то воюю с комарами или со всякою такою тварью, которая меня боится; впрочем, часто рассказываю о баталиях, о разорении городов, о убийстве великого числа солдат, о смерти во время войны многих полководцев без всякого страху и утверждаю, что ежели бы я был тамо, то бы наделал великие чудеса и удивил храбростию моею целую половину света. Но в самой вещи не токмо военной службы, но и одной военной одежды боюся: что не ложь, то правда, а что не правда, то новая истина, богиня приказных служителей тех, которые охотники до взятков, или тех людей, кои подобны мне в храбрости, хотя и находятся в военной службе, но трусят войны больше, нежели я, который лгу сам на себя, будто боюся умереть; знаю, что те скорее в гроб ложатся, которые всего боятся.

В глазах всего народа пострадал невинный мужик за беззаконного студента; тело его было сожжено и прах развеян по ветру, который растаскали Орифиины дети[124] так, как молву и смятение народное. Владимира жалела ли об отце, об этом я неизвестен, ибо она мне сего не сказывала, а лжи писать я не намерен; хотя совестно выговорить, что и сама правда без красного словца неказиста, однако надобно знать время и распорядить часы, когда лгать и говорить правду, чтоб не совсем прожиться совестью для того, что суть у нас два рода людей: одни чрезвычайно любят бессовестных и льстецов, а добродетельных ненавидят, а другие жалуют людей правдивых и совестных, напротив того, льстецов и обманщиков терпеть не могут, чего ради должны мы стараться быть и то и другое, ежели хотим получить счастие в людях. Что ж касается до Неоха, то госпожа Владимира не выпускала его никогда из своих мыслей, ибо она в него влюбилась; а чтоб влюбиться, то на это не много надобно времени, довольно и одной минуты. Время покупается весьма дорого, несмотря на то, что мы на безделицы его тратим; а это происходит от того, что мы сами себя не понимаем. Все дни препроводила она в великом сетовании. Полученная свобода и оставшееся ей после родителя имение не приносили никакого облегчения в печали, ибо она думала, что действительно сожжен был Неох под именем Внидолтаровым: о жречестве его была она известна и обо всем, что происходило до послания Неохова в заточение. Возненавидела она сама себя и готова была пресечь дни своея жизни трагическим образом, то есть Заколоться кинжалом или выпить яд, чтобы преселиться ей в царство мертвых и там, соединившись с любовником, начинать жить снова. Когда же находилась она в сем отчаянии, то чрез нарочно посланного получила письмо от Неоха следующего содержания.

«Государыня моя! Человек, преселившийся на тот свет, ни писать, ни читать уже не умеет, а особливо любовных писем. Я писал сие письмо своею рукою; следовательно, я жив, а должность живого Неоха желать тебе всякого благополучия, любить тебя чрезвычайно и быть верным до гроба. Я нахожусь теперь в Винете во всяком благополучии, а как нельзя мне приехать в Новгород, то прошу тебя приехать в Винету[125], в которой ты найдешь верного и почитающего тебя Неоха, если он тебе надобен. Ожидая ответа и не желая никогда с тобой разлучиться, остаюсь охотный твой слуга Неох».

Владимира, прочитав письмо и сыскав по оному своего любовника, обрадовалась больше, нежели тот астроном, который нашел на небе новую планету; восхищения ее никоим образом описать здесь невозможно, потому что происходило оное весьма беспорядочно, и казалось, что она в то время несколько одурела, ибо вместо любовника целовала присланную от него бумагу. Сии поцелуи, как думается мне, пропали понапрасну; иной бы охотник до оных согласился взять их хотя на вексель, ежели бы в том ему поверили. Да и правду сказать, бумага не знает ни любви, ни волокиты, следовательно, в поцелуях никакой нужды не имеет. Счастлив тот человек, у коего есть любовь в сердце, а деньги в кармане, ибо без оных и человек не человек и в таком-то безлюдии страсть сия находится недолго; когда карман опустеет, то и любовь в женщине в одну минуту к тому щеголю потухнет, и для возвращения оной не старается любовник привлекать к себе сердце любовницы, но прилагает неусыпное попечение сыскать денег, как такое средство, на которое не только товары, но сердце и склонности девиц покупать можно, а особливо в том месте, где у мужчин из дурной посуды кушают гости хорошее яство, а у женщин из прекрасных судов хлебают негодные кушанья. Сочинитель не просит господ читателей, чтобы они тратили время на отгадание сей загадки, ибо она сама по себе ничего не стоит, и должно меньше иметь почтения, нежели сия пословица: «всякий Еремей про себя разумей».

Еще и до сих пор об этом я не известился, что госпожа Владимира больше ли имела денег или любови к Неоху; да полно, что мне и нужды мешаться в чужое дело: их дом, их и воля, а мое дело постороннее. Однако сердце мне предвещает, что читатели потребуют в сем случае от меня отчету, как от такого человека, который и подлинно вплелся не в свое дело. Быть так, пущусь в сие исследование, зная притом прежде, что легче перечесть песок на дне морском, измерить глубину Окияна, удержать птицу на воздухе, унять купца, чтоб он не божился в то время, когда продает свои товары, удержать подьячего от взятков, нежели узнать склонность и намерение той девушки, которая начинает влюбляться. Золото пробуют на оселку, а любовницу на деньгах; камень показывает доброту металла, а деньги склонность красавицы; следовательно, оные больше моего имеют силы в любовных делах. Однако дело теперь не до них, а до любви Владимириной к Неоху. Я уже сказал, что, получив письмо, весьма много она обрадовалась, почему и недогадливый разуметь может, что она изрядно любила Неоха. Орфей[126], любя весьма много Евридику, гонялся за нею и во ад, однако древние народы простили ему сие дурачество, да он же и мужчина; а что Владимира погналась за любовником своим в Винету, то мы должны сие простить ей непременно, и для того, что она женщина, хвалить беспрестанно такое ее намерение, ибо в угодность нашим любовницам все, что они ни пожелают, должны мы делать непременно и жить не для себя, но только угождая тем оным, сохранять нашу жизнь и не поддаваться смерти для того, что им весьма будет без нас скучно.

Ежели бы были в сие время строгие стоики, то, конечно, обвинили бы меня сим моим мнением, но я философа столько не опасаюсь, сколько прекрасной женщины, ибо, лишившись сообщения с учеными людьми, могу я проводить время гораздо веселее с красавицами, которые от природы не застенчивы и имеют дар предузнавать наши желания. Их философия удобнее просветит мой разум и научит отделять худое от хорошего, и можно сказать прямо, что ныне многие именуют собрание их светскою школою. Тут разумные люди делаются ни о чем не знающими, слушают нравоучения сих новомодных щеголих с превеликою охотою и ради в угодность им опрокинуть вверх дном всю справедливую систему света. Профессор красноречия бывает тут тупее деревенского дьячка, искусный астроном — глупее пьяного приказного служителя, доктор медицины — незнающее повивальной бабки, придворный человек — несведущее степного крестьянина, и, словом, всякий от своей должности отпереться принужден бывает, ежели хочет слыть прямо светским человеком и знающим приемы, как обходиться с теми женщинами, которые живут по моде; а этого уже и довольно для совершения человеческого благополучия.