À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы (СИ) - Крам Марк - Страница 11

Когда наступила ночь, мы занялись любовью и лежали на лугу, продолжая любоваться светлым небом, усыпанным яркими белыми звездами, словно сапфиры и топазы устилали черное покрывало Вселенной. Мы будто заглянули в матричный опал и обозрели весь его разноцветный многогранный внутренний мир.

— Это созвездие кальмара, — говорил Аделаиде, показывая пальцем, а она не верила и смеялась. — Это созвездие рыбы, — продолжал я и тоже смеялся.

— Видишь вон те две бледные точки, что сияют ярче всех? — сказала она. — Когда-нибудь мы будем там.

— Думаешь, после смерти мы с тобой отправимся в космос? — улыбнулся, притягивая ее к себе и нежно обнимая. Прикоснулся губами к ее черным волосам, пахнувшим миндальным маслом. — На самом деле, я не хотел бы становиться звездой, — признался ей.

— Почему? — серьезно спросила она.

— Это ужасно скучно и невероятно ответственно: быть постоянно там пригвожденным к одному месту, светить для людей ночью, освещать для них путь. Возможно, со стороны это выглядит куда лучше, чем представляется в реальности. Разве звезды не могут быть одиноки, там, в черном пространстве? Их спасает только их свет. Но даже им, рано или поздно, суждено погибнуть.

— И потом, — сказал я, заглядывая в ее кроткие темные зеницы и хитро улыбаясь, — Если я стану звездой, я не смогу быть с тобою рядом. И буду думать о других, кому как маяк мог бы послужить ориентиром.

— Размечтался! — воскликнула она с обидой. — Эта звезда уже занята одним человеком!

Я засмеялся, целуя ее в лоб, и сказал:

— Ты всегда будешь в моем сердце… Это прозвучало не слишком великоречиво?

— Немного. Скорее отдает любовным романом. Знаешь, в тех сюжетах обыкновенно все идет не так, но в финале все благополучно складывается для двух влюбленных героев. Честно признаться, я никогда не любила такое чтиво. Всегда относила его к бульварным романам.

Я вымучено вздохнул. Ада заметила это и в удивлении спросила:

— Что такое, Тейт?

— Я не могу принять это…

— Что именно?

— Такую жизнь.

— Тебя не устраивает счастье? Ты не можешь долго пребывать в состоянии покоя и наслаждения?

— Мне кажется, что в таком инертном состоянии я погибаю и не способен более творить, — с горечью произнес. — Это паралич души. Она вроде пытается что-то сказать, пытается достучаться, высказать нечто: борись, сопротивляйся этому идиллическому бреду, не принимай и не соглашайся. Но внутри меня пустота, словно это труп лежит там, на полу, и не кому его убрать. А он продолжает медленно разлагаться. Наверное, я заражен злом, и это моя совесть. Читаешь Метьюринов, Байронов, Мильтонов — их жизнь никогда не была простой и понятной. Они носили печать проклятия, всегда чего-то искали, жаждали получить. Их жизнь была исполнена трагедии и в этой боли было что-то от чудовищной красоты.

— Что же это — рай не для тебя?

— Видимо, рай не для меня, — решительно заключил.

Ада нежно прикоснулась ладонью к моей щеке. Ее тонкие изящные пальчики были как капли воды после горячего пустынного солнца.

— Думаю, ты слишком много отдаешься книге, — с беспокойством сказала она. — Ты одержим ей.

— Знаю, — повернулся к ней. — но кроме этого романа и тебя у меня больше ничего нет. Я должен закончить его.

— Тогда возможно тебе поможет это, — с этими словами Аделаида навалилась на меня (ее шелковые волосы коснулись моего лица) и страстно примкнула сладкими губами. После продолжительного поцелуя, испив все чувства, она отстранилась и мы тяжело задышали.

— Да, это было… неплохо, — сообщил я спокойно.

— Неплохо?! — с возмущением вскричала она, присаживаясь на траве. — Вы напрашиваетесь, молодой человек, чтобы я вас убила! Учтите, тогда вы точно получите свою трагедию о какой мечтали!

Я засмеялся. Это ее только сильнее раззадорило и Аделаида в шуточной манере принялась колотить меня по груди, пока я не воспользовался моментом и не повалил ее на мягкую траву. Ночное поле синее в дивном цветении асфоделей мерцало в переливах лунного сияния. Северный ветер, пролетавший в этот момент мимо, колыхал ароматные цветы, словно живое море, охваченное синим пожаром. Горел бледный странник Эосфор, предупреждавший рассвет. Ночь утомленно отступала прочь, уступая место долгожданному дню, и все вокруг приходило в движение, словно свершался последний этап всех героических мифов — великий анабасис.

***

Она не беспокоила меня несколько дней, моя великолепная муза. Не хотела отвлекать от написания книги, но я не переставал повторять, что она и есть мое вдохновение.

Время проходило большую часть в праздности за рабочим столом, за которым, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза, я погружался в видения разнообразные, в которых настраивался на нужную волну. На письменном столе залитом светом лампы в мирной обстановке умещалась ручка, пустая кофейная чашка, карандаш и ворох листьев, подвергнутых правке и исписанных дикими невообразимыми рисунками маленьких человечков, приносящих в жертву хлебный мякиш богу — гигантскому таракану.

«Я, родивший тебя на свет, изначально по природе своей ненавистным к миру. Мог ли ты знать, что где-то на земле, изнывая от той же печальной жажды, живет несчастный твой Создатель, пытающийся воплотить тебя в сюжет? Я буду строг к тебе, но как возможно по-другому? И все невзгоды, выпавшие на твою пресыщенную светом долю, я по крупицам соберу и отделю зерно от плевел, три мрачных песни о тебе сложу…

Несчастна судьба проклятого. Но не лейте понапрасну слезы, дорогие мои, иначе они могут кончиться. И охладеют ваши души. Сердца затвердеют, покроются коркой, станут сухими, как каменные статуи древнегреческих героев трагических поэм. Не расточайте свое горе. Храните молчание как совершенную тайну. Слезы целебные применяйте, как опытный врач, на бедных, больных и обреченных. Надежду людям дарите. Любовью открывайте им чудеса. Оставьте, демонов оплакивать не подобает. А наш герой был именно таким, открыв в себе неисчерпаемую злость и ненависть, и гордость, и великое презрение, что если б выражалось в жидкостях, то затопило бы весь мир. Жестокость, которой он не находил иного объяснения — он с детства с нею был.

Как счастлив был он на заре своей юности, отдававшейся ему без остатка, не требующей ничего взамен, но даже тогда в нем содержались сомнения, которые росли и крепли с каждым днем, пока кружным путем не привели его к ужасной цели, как будто бездна поселилась в нем.

Демон в духе, но не во плоти. Возможно, не такой величавый и прекрасный, каков однажды запечатлел на мистической картине один одержимый навязчивыми образами художник, которого именовали Врубель. Мне следовало бы заручиться его поддержкой, тот загадочный и трагичный посланник иного мира, не признанный при жизни и болезненно подверженный влиянию демонических сфер…»

Это все на что меня хватило, далее этого закрывала пелена тумана из другой реальности. А если я пробовал, превозмогая творческую немощь, то все мои попытки были такими нелепыми и смешными, что я в порыве ярости и разочарования с криками разрывал листы на кусочки. Меня душила злоба и бессилие. Тоска пленяла, наделяя все, на что я обращал свой взор пустым никчемным и бессмысленным муляжом.

Нет! Нет! Проклятье! Это не должна быть романтика, скатывающаяся в пресную слащавую муть! Я должен показать зло! Возвеличить ужас так, чтобы возопить и он в противоестественной своей форме был омерзителен, гадок и страшен — и главное, чтобы он был потусторонним… Как описать неописуемое? Как пробудить своего спящего демона грез?

Мне не хватило на это чувств, не хватило видений, и вдохновение, как побитая камнем дворняга, скулит и отступает прочь во тьму, словно опасаясь чего-то неведомого. Но я должен заразиться ими! Погрузиться в эту бездну безысходности сполна. Населить мир трагедией духов, чтобы затрепетали волосы на коже. Чтобы более не осталось сомнений.

***

Винсент знал чем я занимаюсь. Следующей ночью я отправился в бар, чтобы выпить и как следует обдумать идею. Сумрачное помещение было полупустым. На сцене играла какая-то малоизвестная рок-группа — пели о темной стороне, завладевшей их телами, которая превращала их из людей в жестоких монстров. Группа называлась «Волчата из Бирмингема».