À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы (СИ) - Крам Марк - Страница 15

— Я бы хотел уехать из этого мира.

— Серьезно, Тейт.

— Ты правда думаешь, что мне это поможет?

— Конечно! — воскликнула Ада, в возбуждении сев на кровати. — В дороге ты напишешь о наших приключениях и подашь унылую реальность в увлекательном свете, как ты умеешь. — ее черные глаза загорелись как ночные звезды. От ее оживленной радости заискрилось мое сердце, захотелось смеяться. Какой загадочный огонь плясал в этих туманных грустных зрачках и делал их такими счастливыми? — Ты же мечтал в детстве путешествовать… Что? — спросила Ада немного обижено, немного смущенно, когда заметила легкую улыбку на моих губах.

— Порой мне кажется что ты не человек.

— А кто же я по-твоему? — удивилась она.

— Моя душа, — сказал, проводя рукой по ее волосам. — Ведь только живые души способны так заботиться о ком-то.

***

Одно из великих свойств музыки погружать нас в сумрачные пределы разума и доставать из его глубин темные рубины духа. Я поднял с дивана гитару, проверяя на ней струны. Мягко провел по ним кончиками пальцев, отчего возникла квинтэссенция чистых звуков, похожих на заливистый смех маленьких колокольчиков. Коснулся верхних струн, получая в ответ низкий плачущий ливень.

Закрыл глаза и неторопливо начал перебирать струны, инстинктивно, словно знал эту песню всю жизнь. Пробуждал жгущие пальцы аккорды, прислушиваясь к их необыкновенному мрачному строю — от медленного грозного гула, долгого и пронзительного, до мучительного крика, переливчатого, которым одаривал слух инструмент, покорный моим повелениям, потворствовавший скорбящей душе, отдававшей ему команды. Постепенно я погружался в это звучание, забыв обо всем на свете. Оно уносило меня, утаскивало за собой, как вихрь, призывая, чтобы я не боялся тех смутных и неуловимых очертаний. Меня охватил порыв — страх, какой свойственен нашей душе, когда ее похищает бесплотная сила, которой не владеешь.

Духи открыли мне истину. Страх, которого я боялся больше всего, и он должен был воплотиться в реальность, как мечта чьей-то злой воли…

Эти многочисленные бары с крикливыми ведьмами, снежные долины Ванкувера, плескающиеся цветными гирляндами. Пламенный кантон Берн, на кирпичные крыши домов которого садятся голуби. Огненная Швейцария. Я был везде с тобою рядом, моя любовь. Ты моя парижанка. Италийская красотка из мрамора и шелка. Ласковая Сапфо, как же я боялся тебя потерять…

Единое распадётся на кусочки. Живое растворится в сумраке дней. Гордость будет суровой, душу предаст тоской. Мой плот плывет в метафизике одиночества. Не изоляция, но вечная скорбь. Память не даст покоя, сердце нальется жиром страстей. Кто я такой, чтобы желать о свободе? Черная птица в мире идей, безрассудства, порока и горя.

Черный жемчуг на сером холсте природы — а люди в нем тихие модули случайных событий, беззастенчиво провожающие страдания по путям бесконечности, чтобы погреться в них от холода собственной ничтожности.

Великие достигают величия, а большинство остается на уровне песка морского. Но и великие уходят в забытье только сохраняя в себе долю осознанного потустороннего пламени, что однажды коснулось их во время созерцательных игр тишины…

Но она не просто скопление звёздной пыли — она как свет, которого мне вечно не доставало. И что если у меня ее после этого отнимут? Если Ада умрет? Призрак должен придти за ней, но я ее не отпущу. Она будет моей.

Помню как они явились в мой дом, словно саранча. Помню как насылали казни. О чем предрекали. Ее смерть. Но это не может исполниться. Это не может исполниться.

Грубость мира и милосердие музыки. Южная готика и сияющий золотом Пьюджит Саунд после заката, словно вечернее белое платье на девушке, а выделяющаяся на темном фоне башня Спейс Нидл — блестящее колье на ее груди. Люди, эти несчастные мотыльки, кажущиеся потерянными среди мусора, но они будут бродить по ее улицам и кутить всю ночь. И веселье не прекратится — ночь яркая, и она осветит все невзгоды, они просто пыль. Ты желанна и быть с тобою рядом значит не умереть никогда. Значит жить и воскреснуть заново. Значить быть кем-то другим, но не терять себя.

Под моей кожей огонь Аргентины. В венах соленый берег солнечной Мексики. Огайо — серый, Калифорния — жёлтый, в воздухе пыль, в лёгких пыль, длинная дорога на Техас, беззаботная Аризона у сердца. Изнуряющей походкой возвращаюсь в Сиэтл, похожий на скелет давно умершего динозавра. Но знаю наши пути расходятся.

И я продолжаю зажимать гриф, заскорузлыми пальцами терзать струны. Иглы впиваются в спину, пот смешался с кровью и извилистым маршрутом спускается по шее к низу живота.

Нью Йорк — это большое зеленое яблоко, оторвавшееся от земли с горьким вкусом. Ма Шери, жду месяцами. Смерть раздается в ушах, печальное лицо Аделаиды белее самой лилии, отраженное в воде, как в зеркале лесных фей. Невыносимый образ врывается в поток, как ураганный свист и разрывает сознание на клочки. От него у меня сносит крышу, немеет тело, скулы сжимаются от боли. Не хватает сил. Она падает в пропасть. И я вместе с ней. В последний момент хватаю за руку, держу, не отпускаю. Она смотрит на меня с испугом и доверием, я тоже боюсь, уставившись позади нее во тьму. Пальцы предательски становятся скользкими. Она широко открывает рот, но оттуда не вылетает слов, ни звука. Пальцы разжимаются. И она падает. Падает, падает, падает в пропасть. Но кажется, падаю я…

Так сочинилась музыка о беззастенчивой любви, требовавшей слишком многого, и в конечном итоге потерявшей все, кроме тех незабвенных ощущений, которые мучили и терзали ее, сводили с ума и заставляли непрестанно говорить о том прошлом, с чем пришлось навеки расстаться.

— Какая грустная мелодия, — сказала Ада и закрыла глаза. — Сыграй ее, Тейт. Сыграй.

Я играл на гитаре и она танцевала в полумраке комнаты. И я любовался ее стройной изящной фигурой, плавно двигавшейся в лунном сиянии. Вскоре присоединился к ней и мы танцевали в одном ритме, соединившись вместе, словно неразрывное единое целое, которому больше не нужно ничего.

— Это и вправду очень грустная музыка, — сказала Ада.

— Что она тебе напоминает? — поинтересовался я.

Она помолчала.

— Мое пятнадцатилетие… Та ночь, перед тем как мы встретились в лесу. Ты заставил меня почувствовать себя снова в прошлом.

— Помню тот момент отчетливо. Потому что он должен был раз и навсегда решить судьбу одного человека… Тогда я собирался совершить нечто ужасающее… А потом появилась ты. Поначалу я принял тебя за дриаду — ты была такой… сказочной.

Ада скромно опустила глаза, улыбнувшись, и зарделась.

— Тейт… раньше бы ты такого не осмелился сказать.

— Знаю, ты решишь, что я спятил, да. Мне трудно говорить о своих чувствах.

— Нет, Тейт, — сказала она, вновь прерывая, — … Я люблю тебя.

IIV «Орфей (Omnium Gatherum)»

— Что это значит — декдем?

— Это греческое заклинание, чтобы заманивать дураков в заколдованный круг.

с) В. Шекспир «Как вам это понравится»

На скорости восьмидесяти миль в час, прорезая темно-лиловую безликую ночь, черный мустанг 95-года мчался на север, как дикий конь прерий, довольно скачущий по бесконечно простирающимся, утопающим в небесной пыли, лугам и полям.

Телефонные столбы, холмы, деревья, электростанция, столбы, деревья — следующие пару сотен миль предвещали одну и ту же картину. Но в ней было нечто особенное, чего я не мог объяснить и довольствовался тем, что чувствовал. По обеим сторонам дороги росли болиголовы. Аделаида спала, прижавшись к моему плечу.

«Гробница — грудь моя, рука — спасенья челн»

Из старого радиоприемника с шипением доносились глухие звуки. Играла знакомая пост панк группа, исполняя коронный трек «Плач, детка, плач».

— У тебя нет против меня никаких шансов

Я заставлю тебя рыдать

Плач, детка, плач

Это наш с тобой последний день

Любовь скоро уйдет

О да, любовь скоро уйдет

Я сделал радио тише, чтобы не разбудить Аду.