Призраки (сборник) - Кабир Максим - Страница 5

Наконец кедровник разомкнулся, и на пригорке, подкованная мелкой речушкой, показалась деревня.

Топчиеву, человеку порядочному и честному, зазорно было привирать родителям про новую свою жизнь, однако врал, вынужденно. Напиши он, что каморка при школе в два аршина шириной и пять длиной, что учеников едва ли полторы дюжины, и на все про все сто двадцать рублей годового жалованья, отец не преминул бы, прибыл. Вошел бы, сутулясь, дал в лоб непутевому сыну пудовым кулаком, и назад, в свой уезд, – погостил, и будет.

Старший брат Родиона окончил школу казенных десятников, средний поступил в приказчики в торговую лавку. «А Родя-то наш, – мать всхлипывала, как над домовиной, – страсть к науке питает! Учителем быть хочет!»

Топчиев-младший бежал от родительской опеки. Отмучился в церковно-приходской, во второклассной учительской. Зубрежом и «Филаретовским катехизисом» отваживали от науки: сдюжил, не разлюбил. В тяжелые часы выручали книги – их дарил двоюродный дядя, книготорговец из Петербурга. Продолжать обучение в педагогической семинарии не хватало финансов, но введенная к пятидесятилетию Севастопольской обороны высочайшая льгота позволяла ему, внуку защитника Севастополя, восстановиться бесплатно со следующего года. Дядя звал поработать в книжном магазине до лета. Родион Васильевич же предпочел столице Богом забытую деревушку, где болотные испарения валили с ног, а вместо классной доски была приколочена столешница.

Жизненный опыт ставил молодой учитель грамоты и народного образования превыше всего.

Очутившись в загроможденной книгами каморке, Родион натопил печь и разложил на столе сокровища: учебник по немецкому языку Туссена и, главное, волшебный фонарь. Пощелкал внутренними счётами. Чудесный фантаскоп с параболическим рефлектором и регулировкой трубки обошелся ему в четыре рубля и семьдесят пять копеек. Туссен – за шестьдесят три копейки, плюс услуги возницы, итого семь рублей – три четверти месячной зарплаты. Хорошо еще, что еду, стирку и свет оплачивало волостное правление.

– Прорвемся! – сказал Топчиев и закатал рукава. Он покрыл фонарное стекло лаком и разглаживал по его поверхности бумагу, когда в дверь постучали. Согнувшись, чтобы не набить шишку, в каморку втиснулся бородатый мужик в армяке. Угрюмо оглядел стопки томов. «История мира» Гюпара, «Физическая география» Зупана, «Сила и материя» Бюхнера, «Капитал» Маркса в трактовке Каутского. Впрочем, он вряд ли мог читать буквы на корешках.

– Меня хозяйка ваша прислала, – буркнул из густой бороды. – Вы водки просили.

– Просил! – учитель взял у мужика бутылку с мутной жидкостью и отрекомендовался: – Родион Васильевич Топчиев.

– Иван Хромов.

Мужик потопал к дверям, но Родион задержал его:

– Уделите мне пять минут. Я продемонстрирую кое-что.

Хромов послушно, но без воодушевления замер.

– У вас дети есть?

– Дочь.

– Грамотная?

Гость отрицательно качнул головой.

– Чего ко мне в класс не ходит?

– Взрослая она. Ваша ровесница.

– Ей двадцать два?

– Шестнадцать.

Учитель спрятал за фонарем подрумянившиеся щеки. Он стеснялся и досадовал, если люди принимали его за подростка.

– Пусть приходит, – сказал он, откупоривая бутылку и выливая самогон в крынку. Хромов потер рот непроизвольным жестом и тускло сверкнул глазами.

– Крепкая? – осведомился Топчиев.

– Обижаете.

– То, что надо.

Топчиев, к пущему изумлению Хромова, макнул в драгоценный напиток комок ваты и промочил им листок.

– Продукт переводите, – проворчал крестьянин.

– Перевожу вредное вещество в полезное, – сказал Топчиев. – В Елесках, небось, самогона в достатке.

– Не знаю. Я два года не пью, – в голосе прозвучала грусть по ушедшим временам.

– Отчего так? – пальцы учителя ловко убирали с бумаги пузырьки. – Здоровье шалит?

– Коплю, – пробасил Хромов. И нерешительно замялся.

– Говорите же, – подбодрил Топчиев.

– Вы вроде как в Петербурге бывали?

– Да. Мой дядя там работает. У него свой книжный магазин на Литейном.

– А доктора Гюнтера вы знаете?

– Нет. Кто это?

Хромов вынул из кармана газетный лоскут. Расправил любовно.

– Мне Авдотья прочитала. Вот.

– Так-так, – Топчиев пожевал губы. – Универсальное и чудодейственное средство от глухоты и немоты доктора Гюнтера? Вы на это копите?

Мужик потупился.

– Для дочери? – спросил учитель, возвращая вырезку с рекламой.

Кивок.

Топчиев промыл бумагу теплой водой, поддел ногтями и аккуратно соскоблил. На стеклышке отпечатался рисунок, который учитель смазал сливочным маслом.

– Не существует в природе никакого универсального средства от глухоты и немоты, – сказал он с сожалением. – Потому как причин для этих хворей множество. Не меньше, чем шарлатанов Гюнтеров.

Хромов промолчал.

Топчиев залил в конденсатор воду с соляным раствором, зажег ацетиленовую лампу.

– Готово! – отрапортовал и нацелил фонарь на пришпиленное к стене полотно ткани.

Хромов ахнул, когда в центре белого экрана возникло чудище с гребнем и клыкастой пастью.

– Паралич тебя расшиби! Черт!

– Не черт, а динозавр, – сказал довольный Топчиев. – Динозавры жили на Земле в доисторическую пору. А данный тип называется бронтозаурус.

– Черт это, – упорствовал крестьянин. – Черт болотный, я его сам видел, мальцом. И механизм ентот видел, у помещика Ростовцева много таких было.

– Ну, пускай, пускай, – мягко улыбнулся Родион. – Важно, что этим демонстративным устройством обладаю я. С ним дети за партами не заснут.

Хромов осуждающе косился на динозавра. Будто хотел плюнуть во вражью морду.

– Вы бы их лучше молитвам учили, а то в прошлом году двое пропали в лесу – Фимкин да Игнатова пострелы. Без молитв-то.

Он отворил дверь, и коридорный сквозняк сдул на струганые доски пола клочки бумаги.

– Иван.

Хромов глянул через плечо черство.

– В Сестрорецке есть училище для глухонемых с мимическим методом обучения.

– Ага, – пробурчал Хромов. – Двести пятьдесят рублей с пансионом в год. Вы мне, что ли, эти деньги дадите, господин советчик? Или крокодил ваш?

Он хлопнул дверью, оставив Топчиева одного с парящим на стене чертом.

Завтракал Родион Васильевич у хозяйки: в его каморку та не вмещалась, колоссальным бюстом своим опрокидывая скарб постояльца.

Изба была большой, с изразцовой печью и даже модными напольными часиками. Авдотья Николаевна, бойкая и нестарая еще вдова, выставляла на стол тарелки. Щи, сдобренные свиной затолкой, и кулеш.

– Кушайте, пока можете, – приговаривала она. – Мужики вон подать совсем не платят. Волость грозит школы грамоты закрыть, а вас домой спровадить.

– Как же закрыть? А детям, что же, темными расти?

– А не в грамоте счастье. Меня, что ли, грамота осчастливила? Мужа похоронила, сыновья на каторге. Я и уроки брала, чтобы письма их с Сибири читать, да не пишут они мне, революционеры мои бедовые. Где счастье-то?

– А что за помещик у вас такой, – сменил Топчиев тему, – Ростовцев? Я бы познакомился с ним.

– Так поезжайте в Эстляндскую губернию. Али в Курляндскую, я уж запамятовала, куда он от нас съехал. Пустует его усадьба, он конюху, Яшке Шипинину, за порядком следить наказал. А Яшка сумасшедший. Все, кто подолгу на болоте живут, разум теряют.

Топчиев отщипнул от хлебного мякиша. Мистические байки внушали ему интерес. Препарировать, выковырять из сказочного плода косточку научного объяснения – вот что его волновало.

– И что же помещик? Тоже разум потерял?

– А он без разума уродился, – ответила женщина, подавая квас. – У них так заведено. За кривым лесом грибы редко кто собирает, а дед его дом построил по соседству с кикиморами и анчутками. Отец Ростовцева чудаком был. Пушку в столице купил, и, как тучи к грозе – он ну по тучам палить. А пушка громкая – чухонцам слышно. В Елесках только креститься успевали. Умер он году в девяносто шестом. Или седьмом. Когда перепись велась. Усадьба младшему перешла, Тихону Фирсовичу. А он весь городской, куда там! Музыканты, вино рекой, «Афинские вечера» устраивал с умыканием молодок. Лет шесть назад выдумал блажь – пруды в парке выкопать. Нанял Ваньку Хромова и Якова Шипинина. И мой Степан покойный третьим подвязался. Молотьбой не прокормишься, ежели машины кругом, а Ростовцев тридцать копеек за кубическую сажень торфа платил. Вот и сочти: мужики две тачки в день делали, два куба. Пять мер картошки да мешок одежки. Тащили они с болот грязь, плотины возводили, рыли каналы. Ну и дорылись. Такая семейка: папаша по ангелам стреляет, а сынок в пекло копает.