Кровавый рубин
(Фантастика. Ужасы. Мистика. Том I) - Бэрридж А. М. - Страница 46

Наконец я овладела собой и громко закричала:

— Хью, убежим, убежим скорее.

Но ничто не могло его заставить пойти ночевать к нашим соседям; он говорил, что всякий разумный человек посмотрит на нас, как на сумасшедших, если мы заговорим о таких небылицах. И пришлось переночевать в маленьком доме в саду, который был предназначен для садовника.

Когда на другое утро, при ярком солнечном свете, мы вошли в наш дом, нам все происшедшее ночью показалось диким сном, как вдруг в одном углу я увидела плоскую голову, в которой сверкали два зловещих глаза и дьявольская насмешка открывала два ряда отвратительных зубов.

Хью тоже видел эту голову и страшно побледнел — но вдруг она исчезла. Тогда он бросился в гостиную и схватил маленький стол с чудной резной работой и с ужасающими головами аллигаторов.

— Что ты хочешь сделать? — спросила я боязливо.

— Я сожгу эту дьявольскую штуку, — ответил он злобно.

— Но при чем тут столик? — начала я, однако Хью только злобно усмехнулся.

— Не знаю, но я больше не желаю рисковать нашим спокойствием.

И он унес столик в сад, обложил его соломой и зажег его. Мы молча смотрели на огонь, пока не осталась только куча золы. Тогда Хью сказал:

— Да пропади всякая дьявольщина, а теперь пойдем к управляющему.

Но от управляющего мы ничего не узнали: он с деланным удивлением смотрел на нас и вежливо отвечал нам.

— Я сжег этот дьявольский столик и никто больше не увидит его. Это было подло со стороны ваших господ оставлять такую вещь в доме!

С этими словами Хью вышел из конторы, и мы вернулись в наш дом, в котором больше никогда не проявлялись признаки колдовства. Но долго я не могла забыть все пережитое — и оно все же остается для меня необъяснимым.

Может быть, вы сумеете найти объяснение всему этому?

Не успел аббат Тетю вернуться в свой церковный домик, как чей-то громкий взволнованный голос позвал его из сада. Выйдя на площадку, он узнал старую Нанон, кастеляншу соседнего замка, запыхавшуюся от быстрой ходьбы.

— Господин кюре, наш барин умирает. Возьмите святые дары и пойдемте в Яблонную…

Аббат Тетю быстро привел в порядок свой туалет, поднялся в свою комнату, захватил все, что требуется, и в полумраке надвигающихся сумерек двинулся вслед за Нанон по прекрасной замковой дороге, обсаженной дубами.

Через короткое время они уже были в виду парка, сквозь растительность которого ясно различались замковые башенки и остроконечная крыша. Вследствие поразительного изобилия яблонь, усадьба и замок носили название Яблонной, которых, впрочем, в Нормандии имеется несколько. Но величайшей достопримечательностью Яблонной служили не бесчисленные яблони и не сам замок, отличавшийся архитектурными красотами; самой поразительной и достойной удивления вещью в этом месте было не жилище, а его обитатель, владелец усадьбы, замка и окружающего поместья.

Уже почти восьмидесятилетний старик, маркиз де Форже за последние десять лет безвыходно оставался в пределах Яблонной. Со впавшими глазами, с отросшей до пояса бородой и высохшим, словно восковым лицом, он проводил все дни в своей комнате, созерцая три портрета, висевшие над его кроватью. Никто не смел потревожить его уединение. Кругом царила гробовая тишина, точно все вымерло, и даже ветер, казалось, затихал при приближении к замку, чтобы шелестом ветвей и листьев яблонь не нарушать царящего покоя. Одна только старая Нанон бесшумной тенью скользила по замку, стараясь хоть до некоторой степени придать ему жилой вид… Мрачное, безмолвное царство смерти и забвения…

Три портрета, висевшие над кроватью старца, действительно достойны были созерцания. На главном из них изображена была женщина в костюме времен наших прабабушек. На ней был корсаж небесно-голубого цвета, отделанный газом, и тюлевый передничек, расшитый цветами. Ее плечи были обнажены; лучистые белокурые волосы, по тогдашней моде, свисали дивными локонами вокруг лица. Темно-синие глаза, белая, будто прозрачная кожа, маленький, алый, как гвоздика, ротик…

На втором портрете был изображен сам маркиз де Форже, в кудрях, в высоком галстуке, шелковом жилете и кафтане, стянутом в талии. При взгляде на этот портрет сразу чувствовалось, что когда-то маркиз был красавцем. Третий портрет принадлежал молодому офицеру колониальных войск в расшитом мундире, аксельбантах и орденах. В его чертах было много сходства с маркизом де Форже.

Войдя в комнату, аббат Тетю с трудом разглядел в полумраке лежащего старика. И только, когда раздался слабый голос последнего, аббату удалось, наконец, всмотреться в его лицо.

— Господин аббат, — проговорил умирающий, — конец мой близок. Я уже сделал все необходимые распоряжения, и смерть, так долго отворачивавшаяся от меня, наконец пришла. Но перед уходом в иной мир я хочу исповедаться. Эта исповедь, господин аббат, представит меня в совершенно ином свете, чем вам могло казаться. Но, так как я совершенно ослабел, то вам расскажет все Нанон, посвященная во все особенности моей жизни…

Несколько смущенный этим вступлением, аббат Тетю осторожно положил святые дары на стол и уселся поудобнее в кресло, готовясь слушать эту странную исповедь.

Старый маркиз де Форже хранил молчание; за него же говорила Нанон.

— Прежде всего, господин кюре, я должна сказать вам, что, за исключением одного большого преступления, жизнь маркиза была во всех отношениях примерной. Поэтому я, не останавливаясь на всех второстепенных подробностях его прошлого, сразу перейду к тому его прегрешению, о котором мой господин всегда скорбел и с бременем которого ему тяжко уйти из этого мира… Чтобы уяснить себе все, потрудитесь, господин кюре, внимательно вглядеться в висящие перед вами три портрета; на первом изображен сам маркиз в молодости; на втором — его кузина Лаура, на третьем — младший брат маркиза, офицер, покрывший себя славой в африканской армии и раненый сабельным ударом в лицо в сражении при Изли; на портрете виден даже шрам… Юношу звали Фирменом. Вернувшись домой с похода, он безумно влюбился в мадемуазель Лауру, которая в то время уже была невестой моего господина, маркиза Кирилла… Оба брата, Фирмен и Кирилл, не менее, чем их кузина Лаура, были чрезвычайно импульсивными, пылкими натурами. Никто из них не был способен на уступки и самопожертвование в области чувства… Это послужило и причиной ссоры. И вот как-то раз, когда они повздорили сильнее обыкновенного, маркиз Кирилл ударил Фирмена по лицу… Молодой офицер недаром сражался в Алжире и ежечасно рисковал своей жизнью; у него была горячая кровь и решительная руна. Не говоря ни слова, он выхватил шпагу, швырнув другую к ногам старшего брата. И вот здесь, совсем близко, в большом зале Яблонной, кровные братья заперлись и скрестили оружие… В те времена, господин аббат, я была только молоденькой камеристкой мадемуазель Лауры… Давно уже это было, но я помню все так ясно, как если бы это случилось вчера. О, какой ужасный момент! Мадемуазель Лаура, уловив шум, подбежала к двери и стала прислушиваться к тому, что происходит между кузенами. Она была бледна, как смерть, и задыхалась от сильного сердцебиения. Я поддерживала ее… Нам казалось, что в зале дерутся бесноватые… Слышен был скрип стиснутых зубов и тяжелые удары кавалерийских сабель… Мы долго ждали, целую вечность. Наконец, до нашего слуха донесся глухой стук как бы свалившегося тела… Тогда мадемуазель Лаура лишилась сознания и упала ко мне на руки. В таком состоянии нашел ее маркиз Кирилл, выйдя из зала…

У него был безумный взгляд, с ужасом отворачивавшийся от окровавленных рук. Точно преследуемый злыми духами, он бросился бежать. Видя его в таком состоянии, я поняла, что Фирмен убит… Но необходимо было во что бы то ни стало скрыть все происшедшее, ибо дело шло о чести и достоинстве двух древнейших родов. С тысячью предосторожностей мы перенесли мадемуазель Лауру в ее комнату, где вскоре привели ее в чувство. Но самое страшное предстояло еще впереди. Надо было какой бы то ни было ценой скрыть все следы преступления и спрятать тело Фирмена… Маркиз Кирилл выбрал самый темный из погребов замка, где в течение нескольких часов рыл глубокую яму. Когда она была готова, мы облачили тело Фирмена в его парадную форму; перенесли его в погреб и здесь оказали ему последние почести… Помолившись за упокоение его души, мы его похоронили; я держала фонарь, а маркиз работал лопатой… Мадемуазель Лаура стояла на коленях и плакала… О дальнейшем, господин аббат, вы, вероятно, осведомлены по слухам, носившимся в народе: говорили, будто после ссоры, происшедшей между братьями, месье Фирмен вернулся в Африку, где пал, сраженный пулей кабила. Затем разнеслась весть, что мадемуазель Лаура ушла в монастырь… Но для всего мира осталась тайной истинная причина смерти Фирмена и преступление моего господина…