Пришедшие издалека - Хват Лев Борисович - Страница 23

Экспедиционное судно двинулось к восточному побережью моря Росса, взяв лейтенанта Виктора Кэмпбелла, Реймонда Пристли и врача Мёррея Левика. Скотт поручил им высадиться на Земле Эдуарда, открытой в 1902 году и никем еще не посещенной. Западная партия геолога Тейлора готовилась к походу в горы и на ледники Земли Виктории. Зимовщики достраивали жилище на мысе Эванса.

В середине января Скотт и Мирз ушли с собачьей упряжкой на мыс Хижины Приятно посетить знакомые места, переночевать в доме, добротно построенном девять лет назад. Этим убежищем не раз пользовались зимовщики Шеклтона; вернувшись в Англию, они рассказали, что у входа намело сугробы снега, пришлось влезать через окно.

— Вот так штука! — воскликнул Мирз, подойдя к дому. — Внутри все забито смерзшимся снегом, его из пушки не прошибешь! Уходя, они даже окно не заделали.

Скотт с горечью смотрел на последствия небрежности Шеклтона и его подчиненных:

— Мне очень хотелось найти старые постройки в целости… Печально, что все, сделанное для удобства, уничтожено. Элементарная порядочность обязывает, чтобы люди ценили человеческий труд и помнили о будущих исследователях. Меня страшно угнетает, что наши предшественники пренебрегли этим простым долгом.

Проведя неспокойную ночь под открытым небом, Скотт и Мирз вернулись на мыс Эванса. В новом доме было тепло, пол устлан линолеумом, ярко светили ацетиленовые лампы.

— Кто же так постарался? — спросил Скотт.

— Все понемногу, — засмеялся Боуэрс. — Правда, тесновато, но мы же и не рассчитывали обитать во дворце…

Зимовщики не без труда располагались в столовой, которую называли кают-компанией. Жили в купе с двухъярусными койками. У Скотта был маленький рабочий кабинет, где стояла и койка. Рядом устроились пятеро друзей, различных по характеру, но пожелавших быть вместе: Лоуренс Отс, Генри Боуэрс, молодой военный врач и паразитолог Эдвард Аткинсон, Сесил Мирз и Черри-Гаррард. Товарищи называли их «пять пальцев».

Кавалерист Лоуренс Отс был молчалив, казался мрачным, но охотно поддерживал дружеские шутки метким острословием. Сесил Мирз, рослый, громогласный, любознательный, много путешествовал, но в Антарктиду попал впервые. Внутренне он скептически относился к «питомцам» Отса — пони и был убежден, что собачьи упряжки несравнимо надежнее, особенно в дальних походах. С увлечением тренируя собак, Мирз не критиковал сторонников маньчжурских лошадей: он понимал, что для твердого суждения ему недостает практического опыта.

На столике возле своей койки врач Аткинсон поместил микроскоп, спиртовые лампочки, пробирки, оборудование для исследования мельчайших организмов. Он нехотя отрывался от занятий в крохотной лаборатории. Аткинсон надеялся вернуться домой с законченной научной работой.

Зоолога Черри-Гаррарда любили за скромность, добродушие, постоянную готовность помочь товарищам, хотя, казалось, он всем уступал в силе и выносливости. Черри взялся выпускать журнал. Когда приятели посмеивались над ним, называя «местной прессой», он с напускной угрозой отвечал:

— Думаете, это вам сойдет? Всех вас поддену на кончик пера!

Самым молодым из «пяти пальцев» был двадцативосьмилетний лейтенант Генри Боуэрс, худенький, невзрачный, большеносый. Многие поражались упорству, с которым он закалял свой организм, готовясь к возможным испытаниям — холоду, переутомлению, голоду.

В лютые морозы зимовщики выходили из помещения в теплых шлемах или меховых шапках с наушниками, а Боуэрс появлялся в легкой шляпе и работал не меньше других. Ровно в семь утра, когда температура в доме нередко падала до нуля, возле таза, наполненного чистым снегом, сходились два обнаженных человека: доктор Уилсон и Боуэрс. Они брали снег пригоршнями и, покрякивая, растирали тело.

Находчивый, обладающий прекрасной памятью Боуэрс отлично справлялся с порученным ему делом — он заведовал «интендантством». Уилсон говорил: «У нас тысячи наименований разных предметов, а спросите у Пташки о любом из них и немедленно узнаете, где, в каком ящике этот предмет находится. Он аккуратен и бережлив». Когда товарищи просили у него какую-либо вещь, «интендант» осведомлялся, для чего она нужна. Если ему намекали на скаредность, Боуэрс невозмутимо отвечал: «Здесь ничего не закажешь, не купишь. Мы обязаны быть бережливыми». Скотт его поддерживал.

В кладовой, которую «интендант» пристроил к жилищу, был образцовый порядок. По его примеру Понтинг соорудил фотолабораторию. Небольшие пристройки сделали биолог, метеоролог, физик.

На исходе короткого лета двенадцать человек во главе с капитаном отправились к югу, чтобы заложить продовольственный склад. Собаки неплохо тянули сани с грузом по леднику Росса, но у Скотта не лежало к ним сердце: они драчливы, внезапно превращаются в бешеных, грызущихся чертей.

Вероятно, неудачный опыт использования упряжек в первой экспедиции отвратил Скотта от этого вида транспорта, признанного всеми арктическими путешественниками. Или ему, как и Шеклтону, была невыносима даже мысль питаться в походе ездовыми собаками?..

— Что вы скажете о наших упряжках, капитан? — спросил Мирз в дороге.

— Очень сомневаюсь, что они окажутся полезными в путешествии к полюсу, зато лошади наверняка будут важным подспорьем, — убежденно сказал Скотт. — Смотрите, как они бодро, даже весело ступают гуськом — одна по следам другой.

— Да, но на снегу, где человеческая нога лишь оставляет след, лошади проваливаются по колено, а то и глубже. Вот увидите, как поведут себя собаки дальше!..

Но капитан, пожалуй, уже сделал выбор: не случайно он отмечал в дневнике все неудачи собачьих упряжек и успехи лошадок, и лишь изредка писал о старательной работе тех и других. В записях Скотта раскрылась еще одна черта его характера — гуманное отношение к животным. Этот далекий от сентиментальности человек страдал, видя, как надрываются в работе пони или собаки.

Он решил испробовать специальные лошадиные лыжи. Для опыта выбрали самого унылого пони, вполне оправдавшего свою кличку Скучный Уилли. Результат получился замечательный: Уилли преобразился, повеселел и стал легко расхаживать там, где прежде погружался в снег. Даже заведомые консерваторы, высмеивавшие лошадиные лыжи, уверовали в них. Собачьи упряжки потеряли еще один шанс на признание.

Больше тонны продовольствия, фуража, снаряжения и топлива оставил отряд на складе под широтой 79°29′. Из снежных кирпичей и ящиков сложили двухметровый гурий. Это место назвали Лагерем одной тонны.

Налегке группа быстро возвращалась к зимовке. Уже недалеко было до барьера. В очередной этап двинулись около десяти часов вечера. Две упряжки бежали рядом, одну из них вели Скотт и Мирз. Впереди показалась неясная ледяная гряда. Вдруг средние собаки упряжки Скотта скрылись из глаз, за ними исчезли пара за парой все остальные… Трещина! Только Осман, сильнейший вожак, сумел удержаться у самого обрыва смерзшегося снега. На остатках провалившегося моста застряли сани. Повисшие между ними и Османом животные жалобно выли. Две собаки, выскочив из упряжки, упали на следующий мост и едва виднелись в глубине.

Надо было прежде всего освободить Османа от душившей его веревки. Несчастный пес уже хрипел. Начальник экспедиции сорвал ремни со спального мешка, оттянул ими веревку и перерезал хомутик вожака. Спасен!

— Альпийскую веревку! — крикнул Скотт.

Сани поставили поперек трещины. Мирз немного спустился и прикрепил веревки к постромкам. Собак попарно вытащили из провала. Оставались последние две — на нижнем мосту, метрах в двадцати от поверхности.

На веревке сделали большую петлю. Скотт приказал спустить его вниз. Вот и второй мост, задержавший собак при падении в бездну… «Ну, не скулите, будете живы!..»

Казалось, спасательная операция заняла несколько минут, а она продолжалась больше двух часов.

Отряд подходил к острову Росса.

Тяжелая ноша легла в этот день — 22 февраля — на сердце Роберта Скотта.