Очень хотелось жить
(Повесть) - Шатуновский Илья Миронович - Страница 19

Так прошло несколько дней. Окружная газета «Фрунзевец» сообщала об ожесточенных боях у стен столицы, а мы тут изнывали от неопределенности и безделья. Но вот однажды разнеслась весть, что на складе отдают наши гражданские вещи. Мы с Витькой Шаповаловым вскочили из-за шахматного столика, смахнули с доски фигуры и выбежали из красного уголка. Навстречу шли курсанты с мешками, с чемоданчиками. Мы прибавили шагу. У дверей вещевого склада шумели ребята, каждый почему-то старался заполучить свое барахлишко поскорее.

— Не будем суетиться, успеем, — удержал меня за руку Виктор. — Давай лучше поспрошаем сведущих людей, куда уезжаем, когда.

Но где было отыскать этих сведущих людей? Никто ничего не знал. Ясно было одно: здесь нас не оставляют.

Я получил свой портфель в числе последних. Все вещи были на месте, сохранилась даже тряпичная бирочка с моей фамилией, которую вывела мама химическим карандашом. Я склонился над раскрытым портфелем. Клетчатые брюки, сшитые к окончанию школы, рубашка навыпуск, парусиновые туфли, пахнущие меловой пылью, — неужели я когда-то ходил во всем этом? Все было недавно и так уже давно… Вспомнились мама, выпускной вечер — последний вечер перед войной, — Зоя, убегающая от меня в калитку…

В казарме царило оживление. Ребята укладывали в свои чемоданчики зубные щетки, мыльницы, кружки…

— А вы где ходите? — крикнул нам Абрам Мирзоянц. — Объявили, что после обеда будет построение. Уже с вещами.

Спустя час шестьсот курсантов бывшей Ферганской школы пилотов поотрядно выстроились на плацу. Речь перед нами держал незнакомый подполковник из штаба ВВС нашего Среднеазиатского округа. Он сообщил известную нам истину, что самолетов нет и летать нам не на чем. Но времени терять зря не будем. Командование решило направить всех курсантов в авиатехническое училище.

— Вынужденная, но временная мера, — подчеркнул подполковник. — При первой возможности вы снова будете летать, а отличное знание матчасти вам, конечно, не повредит. Наоборот, без овладения техникой первоклассным летчиком стать нельзя. Все ли понятно?

Строй молчал.

Колонной по восемь человек школа двинулась на станцию. Любопытные узбечата высыпали на улицу из своих глухих двориков. Заметив в наших руках узлы и чемоданы, принялись махать вслед. Это было очень трогательно. Ласковый ветер спускался на город, теплая осень, вспуганная первыми морозами, теперь словно бы возвращалась в эту благодатную долину. Последние лучи уходящего за горы солнца купались в оттаявших лужах. По дну оживших арыков побежали робкие ручейки.

Желая повеселить нас, Яков затянул песню на мотив авиационного марша — откуда он ее только выкопал!

На него зашумели со всех сторон:

— Уймись! Прекрати! Хватит!

Даже обычно спокойный Виктор Шаповалов толкнул его локтем в бок:

— Поёшь ведь на собственных поминках!

Узбечата все еще бежали за нами. А мы шли теперь в глубоком молчании, прощаясь с Ферганой, с мечтой о небе, жившей в нас с детства. И мысли были у всех одинаковые: начнем ли мы когда-нибудь опять летать или нет? Мы будем и потом очень долго гадать и спорить, согревая душу голубой надеждой: а вдруг откуда-нибудь примчится гонец со спасительным приказом… Но нашей суровой военной судьбе было угодно распорядиться по-иному. Никто из шагавших тогда в строю по ферганским улицам так и не стал авиамехаником. И лишь только одному изо всех шестисот будет суждено вернуться в авиацию и в задней кабине уже не учебного, а боевого самолета полететь в бой…

Ну а пока я шел в затылок Виктору Шаповалову и нес портфель со своим гражданским барахлишком. Вспомнил нашего Николая Потапова, с головы до пят вымазанного отработанным сизым машинным маслом и тавотом. «Вечно грязный, вечно сонный моторист авиационный…» Вот кем я стану. Буду расчехлять моторы, заправлять бензобаки, контрить гайки… А летать будут другие. Отчего же такая несправедливость? Ребята провожали меня в летчики, а будут встречать… Впрочем, одна лишь Зоя наверняка будет довольна. В ее понятии летчик — это недоучка, тот же шофер, насобачившийся крутить баранку. А вот механик — это формулы, теоремы, всякие там рационализации, изобретения и открытия. Но много ли там понимает помешавшаяся на технике девчонка?

На станции нас поджидал пассажирский состав. Мы быстро погрузились в знакомые нам старенькие вагончики с нарами из верхних полок, с побитыми оконными стеклами и с непонятно по каким причинам наглухо заколоченными туалетами. На перроне суетились железнодорожники, что-то там у них не получалось, никто не знал, когда мы тронемся. Наконец наш замухрышка паровозик дал свисток, и началась езда. Не езда, а сплошное мучение. Подолгу стояли у каждого светофора, а то и просто в степи. Только на вторую ночь проехали Ташкент. Утром тусклый рассвет погасил на скорбном небе какую-то одинокую звезду и открыл нашему взору плоскую казахстанскую степь, покрытую пушистыми снегами. Становилось холоднее. Сквозь разбитые стекла ветер швырял в нас пригоршнями снега.

Опять стояли на каждом полустанке. Кто-то обнаружил, что в станционном буфете продается питьевой спирт по двадцать семь рублей за бутылку. Витька Шаповалов помчался в буфет и вернулся с покупкой.

— Совсем дешевка, — радостно сообщил он. — А мне писали, что в Алма-Ате бутылка водки стоит теперь рублей триста.

Непонятное несоответствие цен вызвало всеобщий ажиотаж. Тем более что спирт продавался везде, на каждой станции. К обеду Витька Шаповалов и присоединившийся к нему Толька Фроловский выпили по стаканчику.

— А ты будешь? — спросил меня Виктор. — Налить? Очень легко пьется. Только надо задержать дыхание.

Я отказался. А ребята выпили еще. Вскоре и из других куне стали доноситься пьяные голоса. Мне показалось удивительным, что у нас так много пьющих ребят. Потом сообразил, что пьющих не так уж и много, просто их соседям нелегко было отказаться: боялись прослыть паиньками, сосунками. Виктор собрал компанию играть в очко. Игроки явились в наше купе с бутылками. И пошло! Я засыпал под хватающий за душу шепот:

— Играю втемную, беру еще карту!.. Последняя рука — хуже дурака!.. А вот смотрите: ваши не пляшут!..

Утром Толька Фроловский хватился своих сапог.

— Жулики! — закричал он благим матом. — Верните обувь! Как не стыдно воровать у своего же товарища!

Никто, однако, не отзывался. Отыскать вора не удалось. Поди дознайся, кто покупал этот проклятущий спирт за свои деньги, а кто перегнал в жидкое состояние Толькины сапоги. Опять стали табуниться компании картежников и выпивох. Испуганный Толик больше уже не пил и не играл. Он то и дело заглядывал под нижнюю полку, надеясь на чудо. Увы… Следующие две ночи во избежание новых происшествий все спали не разуваясь.

Конечным пунктом нашего путешествия был город Кзыл-Орда, засыпанный по самые крыши снегом и продуваемый всеми ветрами неоглядных степей. Мы построились на маленькой площади у приземистого вокзала и двинулись в путь. Было двадцать градусов мороза, не меньше. Быстро закоченели уши, нос, руки; хлопчатобумажные пилотки ничуть не защищали голову от дикого холода. На Толика Фроловского было жутко смотреть: он маршировал по снегу в портянках, перехваченных шпагатом.

Мы добрались до высокого забора, из-за которого выглядывали крыши каких-то корпусов. У ворот стояли дневальные в синих авиационных шинелях с курсантскими петлицами. От них мы узнали, что сюда из подмосковного города Серпухова эвакуируется школа авиамехаников. Нас разместили в классах, где не было еще ни столов, ни табуреток. Жарко топились голландские печи. Неровный свет из дверки печи весело мигал на побеленных стенах. Мы четверо суток не снимали шинелей, теперь разделись, расстегнули воротники гимнастерок и наслаждались теплом, приятно растекавшимся по всему телу.