К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 45

Тороп, конечно, этим разговорам не очень-то верил: против меча сабля выглядела детской игрушкой. Однако, когда Булан бей подбросил в воздух камку и одним взмахом раскроил ее надвое, мерянин на всякий случай сжал в ладони утицу, материн оберег, ибо, по его разумению, такое было невозможно совершить, не прибегнув к помощи черного колдовства. – Прими этот клинок, вождь, – наслаждаясь произведенным впечатлением, произнес Булан бей, – как знак благодарности за спасение сына моего друга.

У сидящего по правую руку от боярина Белена при этих словах разгорелись глаза. Получить дамасский клинок было его давнишней мечтой. Сколько раз, проходя мимо серебряного ряда, он с тоской любовался привезенным долгими караванными путями оружием тамошней или подобной ей закалки. Ему ли, сыну именитого отца, купаву добру молодцу не красоваться драгоценным боевым снаряжением, ему ли не похваляться нарядными ножнами. Да только вот беда! После того, как мошенники, промышлявшие игрой на торгу, обчистили боярского племянника едва не донага, стрый Вышата не давал ему ни единого дирхема. Сегодня вожделенный клинок, похоже, сам просился в руки. Однако стоило Белену потянуться за саблей, Вышата Сытенич смерил его таким взглядом, что боярский племянник шарахнулся в сторону, точно обжегшись.

– Доброе оружие! – внимательно осмотрев отливающее на солнце голубизной длинное, изогнутое лезвие, похвалил Вышата Сытенич работу неизвестного мастера. – Однако, мне кажется, бей, – продолжил он, испытующе глядя на хазарина, – что твое приношение слишком щедро, чтобы быть даром простой благодарности. У тебя есть ко мне еще какое-то дело?

Булан бей покачал головой, подкручивая кончик длинного черного уса.

– Приятно иметь дело с разумными и догадливыми людьми, – усмехнулся он. – Ты прав, вождь. Меня сюда привело дело иного рода. Проходя вчера мимо твоего сада, – на восточный манер витиевато начал он, – я увидел дивную розу, красотой с которой не сравнится ни один цветок в целом мире. Тороп еще не до конца понял, куда поганый бей клонит, но ему помнилось, что легкий полог, загораживающий вход в избу, где с приходом хазар сокрылись Мурава с корелинкой, предательски зашевелился. – Всю ночь я провел без сна, – продолжал между тем хазарин, – томясь единственным желанием вновь увидеть эту розу и вдохнуть ее благоуханье. Я богатый человек, мой род – один из самых древних в каганате, и я не пожалею никаких сокровищ, чтобы добиться твоего позволения перенести этот редчайший цветок в мой сад.

Тороп почувствовал, как на его хребтине поднялась дыбом волчья шерсть. Этот поганый еще будет тут вести разговоры про золотую сваечку и серебряно колечко! Пестрокрылый Семаргл! Дай на время свое обличье, чтобы одним махом перелететь на грудь наглеца и повалить его в дорожную пыль!

Мерянин уже рванулся вперед, да хорошо дядька Нежиловец заметил, успел подхватить едва не за порты. Тороп ошалело огляделся. Желание немедленно вцепиться в горло хазарина явственно обнаружил еще только один обитатель подворья. Пятнистый Малик стоял наизготовку, ощерив клыки, прижав уши, жесткой щеткой подняв на загривке шерсть, и бормотал под нос какие-то принятые у пардусов ругательства, то, сбиваясь на хриплый рык, то, издавая птичьи клекочущие звуки. Только силы Лютобора хватало, чтобы удержать его.

Боярские же гридни, как ни в чем не бывало, продолжали заниматься своим: белоголовый Путша разворачивал на просушку подпорченные водой шкуры, Твердята помогал ему, не забывая при этом по своему обыкновению что-то жевать, Талец увлеченно ладил из мягкой липы справную колыбельку для будущего ребенка Воавр. Только прямые, напряженные спины, да горящие вопрошающие взгляды, которые гридни исподволь бросали на боярина, говорили о готовности по любому его знаку скинуть непрошенных гостей с крутого берега в воды Итиля. Да и держались воины поближе к узорчатому пологу, по ту сторону которого кто-то, кажется, зажал рот, чтобы не вскрикнуть.

Вышата Сытенич выдавил из себя улыбку. Одни боги знают, чего ему это стоило, ведь, пожалуй, только Белен, которому просто не терпелось поскорей сбыть чересчур разумную сестрицу с рук, мог, позарившись на золото, обрадоваться предложению хазарина.

– Благодарю, бей, за ласку, – сказал он. – Однако, мне странно слышать славословия розе от того, кто не далее, чем вчера испытал на себе остроту ее шипов.

Хазарин сделал вид, что не заметил укола и ответил улыбкой на улыбку:

– Неужели ты думаешь, что такая мелочь как шипы способна остановить истинного ценителя? Я потомок степных владык, – продолжал он, – и потому любимая моя забава – объезжать молодых лошадей. Чем кобыла норовистее, тем слаще удовольствие укротить ее. И вновь мерянин едва не задохнулся от переполнявшей его ярости. Вонзить шпоры в бока, порвать нежные губы и гнать вперед, пока не разорвется сердце в груди. Вот какой участи желал Булан бей для своенравной девки, осмелившейся вымолвить слово против его воли. Торопу помнилось, что в воздухе запахло горьким дымом, как в тот проклятый богами день, когда хазары пировали на еще не остывшем пепелище, а Булан бей на глазах у повязанных крепкой веревкой пленников укрощал молодшую жену дядьки Гостяты. Но Вышата Сытенич продолжал улыбаться. – И сколько же кобыл уже стоит в твоей конюшне? – невинно осведомился он. – Я человек знатный, – ответил хазарин, оставляя в стороне обиняки. – Многие семьи каганата мечтают со мной породниться. Однако твоя дочь, – он выдержал многозначительную паузу, – будет первой среди первейших. Я осыплю ее золотом, окружу заботой и почетом, и она будет купаться в такой роскоши, какая не снилась даже царским дочерям! – Слыхали мы, как царские дочери живут в гареме их кагана, как птицы в клетке, – обращаясь к носкам своих сапог, негромко пробормотал дядька Нежиловец. – Да и женами именитые мужи называют только тех, которые были взяты из семьи белых хазар, – отозвался Лютобор, отвешивая не в меру разошедшемуся Малику легкий шлепок промеж ушей.

Вышата Сытенич бросил на обоих воинов предостерегающий взгляд, затем вновь повернулся к Булан бею.

– Быть первой женой такого могущественного человека, – проговорил он, делая ударение почти на каждом слове, – большая честь. Однако, как ты знаешь, люди моей веры смотрят на брак несколько иначе, чем принято в твоей земле. Я отдам мою дочь только тому, – он снова посмотрел в сторону не упускавшего ни слова из беседы Лютобора, и Торопу показалось, что эти слова предназначаются главным образом ему, – для кого она станет не только первой женой, но и единственной! Не обессудь, бей, – закончил он, возвращая хазарину саблю, – но моя дочь – не лошадь, да и ты – не тот ездок!

***

После того, как разгневанный посол, подобный черному смерчу, унесся прочь, сбивая с ног прохожих и топча конем попадающихся под ноги нерасторопных кур, новгородцы еще долго с опаской поглядывали в сторону хазарского стана. Последующие дни, однако, прошли спокойно, если не сказать скучно, в бесконечной сутолоке повседневных забот. Покупателей было так много, что ночью перед глазами стояли сплошные мешки со скорами, а руки сами собой продолжали тянуть бечеву.

Думать о хазарах не хватало ни сил, ни времени, да они и сами никак о себе не заявляли. Только дня четыре спустя пришел человек от Азарии бен Моисея и сказал, что малыш Маттафий хочет видеть лечившую его раны молодую ханум. Боярин немного поколебался, но все же отпустил Мураву. Но также и не стал возражать, когда проводить ее возжелало едва не половина дружины.

Весело шагая между беспечно гомонящими Тальцом и Твердятой, любуясь, как ласковый ветер треплет легкие прядки, выпавшие из необхватной косы боярышни, как жаркое солнце золотит кудри идущего в полушаге от нее русса, Тороп не уставал удивляться, каким легким и коротким был путь до хазарского лагеря. В прошлый раз он показался ему бесконечным. Удивляться, правда, было особо нечему. Взрослые мужи из их рода, провожавшие ожидающих посвящения отроков тропой смерти через запретный лес, тоже рассказывали, что на деле эта тропа не так уж длинна, как им самим в бытность их посвящаемыми казалась. Тороп шел той тропой только раз и знал, что не сможет пройти более. Сорной травой заросла тропа, по которой некому стало ходить, потрескались и потемнели от снега и дождя лики богов в священной роще, накренились домовины на покинутом буевище.