К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 52

В избу ночевать Тороп не пошел, остался караулить снаружи, не зная кого и чего. Лег на не успевшую еще остыть землю, подослал под ребра жухлую, колкую траву, точно зная, что до рассвета все равно не сможет уснуть. К счастью, ночь была светлой: приближалось полнолуние, а луна в этих краях, не желая уступать дневному собрату, на восходе напоминала посеребренный, отражающий солнечные лучи, боевой хазарский бубен, который везут следом за каганом, чтобы место, где он находится, было видно всему войску. Где-то вдалеке на другом берегу горела степь: у горизонта тьму раздвигали нечеткие рыжие всполохи, и ветер приносил приглушенный запах дыма.

Устав играть в гляделки с немигающим лунным оком — все равно не переглядеть, а на рассвете само закроется — Тороп на миг, как ему показалось, смежил веки, а когда открыл их, понял, что проморгал. К бревенчатой стене избы прижимались две смутно различимые в лунном свете фигуры, ни на кого из новгородцев непохожие. Незнакомцы старались двигаться бесшумно, но это им удавалось с большим трудом: они несли что-то завернутое в темный плащ, по форме напоминающее человеческое тело и это что-то молчаливо, но отчаянно сопротивлялось.

«Мурава!» — блеснуло молнией в сознании Торопа.

Мерянин рванулся с места и с громким воплем бросился под ноги похитителей…

От неожиданности один из них потерял равновесие и, не удержав свою ношу, повалился вместе с нею на землю. Тороп успел хватить другого по скуле. Но в это время кто-то, кого он раньше не заметил, так как тот прятался в тени, нанес ему самому страшный удар по уху. Мерянин рухнул наземь под ноги еще одному, немедленно занесшему меч. С трудом преодолевая разламывающую голову боль, Тороп попытался откатиться в сторону, понимая, что ничего уже не успеет предпринять…

Но на пути смертоносного клинка оказался Дар Пламени. Мерянин не услышал (в подбитом, горящем ухе звучала набатом кровь, и оно отказывалось воспринимать звуки окружающего мира), а скорее ощутил, как лязгнула сталь об сталь, и увидел, как ночной убийца рухнул на землю, чтобы уже не подняться. Оставшиеся в живых пустились бежать: разбуженные шумом из избы выскакивали, натягивая на ходу порты, вооруженные кто чем новгородцы, и кто-то голосом дядьки Нежиловца грохотал, чтобы принесли огня.

Одного Лютобор настиг, ударив мечом по шее наотмашь, другой оказался проворнее. Он уже почти растворился в ночи, когда на плечи ему прыгнул неизвестно откуда взявшийся пятнистый Малик. Не ожидавший встретить в шумном людном городе лютого зверя, охваченный ужасом вор не смог оказать сопротивления. Впрочем, умный пардус его трогать не стал. Только повалил на землю и, встав лапами на грудь, наклонил морду над горлом, ожидая приказа хозяина.

Четвертого нигде не было видно. Конечно, он мог спрятаться в камышах и затем перебраться на другой берег вплавь. У Торопа, однако, на этот счет была своя мысль. Уж больно знакомой показалась ему рука, нанесшая удар. Ее тяжесть ему пришлось испытать еще в Новгороде, в памятный день первого пробуждения в боярской гриднице. Эту стражу должны были нести двое молодых воинов из ближайших приятелей Белена. Может быть, боярский племянник предложил им поменяться, может, посулил часть от хазарского злата, а может, и просто приказал молчать, обещая в случае чего всю вину свалить на них.

Пока новгородцы рыскали впотьмах за ночными ворами, Лютобор наклонился к покинутой добыче. Тороп не ошибся. Завернутая в черный шерстяной плащ на земле лежала новгородская боярышня. Похитителям удалось не только скрутить девушке руки, но даже заткнуть рот ее собственной косой, чтобы не вздумала закричать и позвать на помощь. Верно, кто-то все-таки подсоблял изнутри. Тороп опять подумал о Белене.

От ужаса и от удара о землю девушка лишилась чувств, но Лютобор не был бы воином, если бы не знал, как в таком случае поступить. Тороп слыхал, как парни промеж собой говорили, что легче всего привести в сознание сомлевшую или зашедшуюся плачем девку — это поцеловать ее.

Именно это Лютобор и сделал. Разрезав путы да отведя от лица красавицы едва не задушившую ее косу, он не удержался от соблазна и прикоснулся губами к ее полураскрытым губам. Средство подействовало безотказно. Даже сквозь крики и гвалт Тороп услышал звук звонкой пощечины.

 — Собака хазарская!

Девушка рванулась, что было сил, вероятно, все еще полагая, что находится в руках похитителей. Затем разлепила смеженные ресницы и, встретив растерянный взгляд Лютобора, а также увидев на его щеке медленно бледнеющий отпечаток своей пятерни, ужасно смутилась и покраснела так, словно ее саму кто отхлестал по щекам.

Закутав девушку в плащ и передав ее потрясенному родителю, русс отправился посмотреть, какую добычу настиг разумник Малик. Зверь все еще караулил свою жертву: шерсть на загривке торчком, уши прижаты, десна обнажены, кончик хвоста мечется в воздухе взбесившейся пчелой, утроба содрогается раскатистым рыком.

Когда факел осветил бледное от страха лицо пардусова пленника, Лютобор аж присвистнул: «Ай да Малик, ай да молодец»! В дорожной пыли лежал никто иной, как Булан бей.

На улице собиралась толпа: разбуженные шумом выходили узнать, что случилось, купцы с других ладей и жители ближайших домов. Бряцая оружием, к месту происшествия спешила городская стража, а с нею не кто-нибудь, а сам хан Азамат, знакомец Лютобора.

Тороп подумал, что здесь новгородцам крупно повезло. Трудно было отыскать в свите булгарского царя человека, который бы так сильно и устойчиво не любил хазар. Стоило удивляться: подданные царя Иосифа отняли у него сына и сделали одну из дочерей вдовой.

 — Что здесь происходит? — поинтересовался хан, хотя, судя по его виду и по тому, как быстро он со своими людьми явился, ему все было отлично известно.

Хотя Булан бей имел вид, мягко говоря, помятый (острые когти Малика нанесли непоправимый урон если не шкуре хазарина, то его одежде), его наглость осталась при нем.

 — Эти нечестивые свиноеды напали на меня! — доложил он, красноречиво указывая на зияющие в его халате прорехи. — Травили дикими зверями, точно моего предка оленя. Не знаю, как я только остался жив!

Лицо Вышаты Сытенича побелело от еле сдерживаемого гнева.

 — Ты проник в мой дом, как тать! — отчеканил он, с трудом подавляя соблазн схватить хазарина за грудки да разбить ему голову об угол избы. — Твои люди хотели похитить у меня самое ценное! Смотри! Все они здесь! Жаль только спросить ничего нельзя!

Свет факелов упал на страшные, окровавленные трупы. Мерянин пригляделся повнимательней и обоих узнал. Тот, который замахивался мечом, был один из телохранителей, карауливших давеча покой посла, пока тот говорил с Беленом. Второй разбойничал вместе с Булан беем в родном Тороповом селище. Головорез, каких поискать. Эх, жалко дядька Гостята тогда промахнулся! Ну да ничего. Лютобор его успокоил.

Булан бей посмотрел на убитых и брезгливо отвернулся.

 — Я не знаю этих людей, — вымолвил он.

Тороп, да и не только он, содрогнулся от подобного глумления над истиной. Благие боги! Что же вы медлите? Почему не посылаете на голову нечестивца Перунов гром? Увы! Небо было чистым и ясным, и на нем по-прежнему висела луна, круглая и желтая, как лицо хазарина.

Дальше молчать было нельзя. Мерянин набрал побольше воздуха, как перед прыжком в холодный глубокий омут, и крикнул так, чтобы услышали даже боги на небесах:

— Неправда!

Не меньше трех сотен глаз мигом уставились на него, но он видел только черные, как два лаза в иной мир, лживые глаза Булан бея.  — Эти люди были с тобой, — продолжал он упрямо, — когда ты убивал моих родных. При них ты всего два дня назад похвалялся, что, если тебе не отдали нашу боярышню добром, так ты ее силой заберешь! Ты и собирался это сделать, да тебя остановили. Так пусть боги покарают меня, коли лгу!

Булан бей посмотрел на Торопа с интересом и, надо же, узнал!

 — Мерянский щенок! — прошипел он, оскаливая зубы. — Далеко же ты забрался от своей вонючей конуры. Давно хлыста не пробовал? — в голосе хазарина звучало невыразимое презрение, и он коверкал словенские слова больше чем всегда. — Кто тебя станет слушать? Да и кто поверит словам холопа?! Придется твоему хозяину виру платить за клевету. А не хочет виры, пускай отдаст тебя мне, уж я поучу тебя уму разуму!