К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 58

— Укатали сивку долгие годы, — тяжело вздохнул он. — Пора уступать молодым!

И как-то само собой получилось, что на место у кормового весла Вышата Сытенич поставил Лютобора. Дядька Нежиловец не возражал:

 — Уж кому-кому, а ему я бы не то что снекку, боярскую дочь без опаски доверил бы!

В самом деле, доверять было за что. Обладая безукоризненным чутьем потомственного корабела, Лютобор при этом знал степь и обычаи населявших ее народов так, как может знать лишь человек, проведший в этих краях не один год. Разве кто другой умел так безошибочно по оставленному кострищу определить, кто и когда в этом месте стоял. Отличить дым пастушеских костров от сигнальных огней, а чеканный перестук копыт едущего размашистой рысью дозорного отряда от гулкого топота идущего на водопой стада.

Новгородцы только диву давались.

 — И откуда он все это знает? — недоумевал простодушный Путша.

 — Да, небось, в холопах у степняков ходил! — презрительно озирая испещренную рубцами спину русса, кривил губы Белен.

Лютобор, как обычно, ответов на вопросы не давал и на боярского племянника внимания не обращал. Иных забот хватало. Его рука неуловимо направляла тело корабля, а взгляд прищуренных, внимательных глаз то скользил по реке, безошибочно определяя направление ветра и прихоти течения, то устремлялся к горизонту, выискивая скрытые от прочих приметы, то устремлялся к небесам, чтобы проверить, не обнаружил ли чего занятного добровольный дозорный, старый серый коршун.

Единственное место, куда у русса не хватало времени бросить взгляд, был участок палубы возле мачты, защищенный от солнечных лучей обширным холщовым пологом, где в этот знойный час отдыхала дружина. Там сейчас царило оживление: бывший хазарский пленник Анастасий рассказывал увлекательную повесть о странствиях хитромудрого Одиссея. Молодой ромей в последнее время частенько развлекал парней различными выдуманными и невыдуманными историями: рассказывал юноша лишь немногим хуже Лютобора, да и разных стран повидал не меньше, чем он.

Стоит ли говорить, что с особым упоением, новгородцы слушали рассказы о войне за Крит и о своих земляках, отличившихся в ней. В такие часы к воинам нередко присоединялась боярышня, и вряд ли какой сказитель нашел бы в целом мире слушателя более внимательного и благодарного.

Над палубой только что отзвучали последние слова песни о победе царя Итаки над страшным циклопом, и пока рассказчик переводил дух и глотал целебный отвар, который приготовила для него строгая льчица Мурава, ватажники с удовольствием обсуждали услышанное и решали, какую басню им бы послушать дальше.

 — Да что тут спорить, — махнул рукой сидевший над миской свежезасоленных рыбешек Твердята. — Давай дальше про Одиссея! Надо же узнать, достиг он, в конце концов, своей Итаки или нет!

 — А может, лучше давешнюю баснь, — смущенно попросил Путша, — про то, как Александр Великий дошел до края земли и решил подняться на птицах в небо?

 — Если уж сказывать про Александра, — заметил дядька Нежиловец, — то я бы лучше послушал сказ о его победах! И мне старику радость, и вам, неслухам, поучение. Ты как считаешь, Талец?

Новгородец покачал головой, подвигал плечами, пошевелил черными усами, а потом сказал:

 — А пускай Мурава Вышатьевна рассудит. Какая ей басня милей, ту и будем слушать.

Ватажники загомонили, одобряя решение товарища: боярскую дочь здесь привыкли чтить и уважать не меньше самого Вышаты Сытенича. К тому же в области различных старинных повестей Мурава считалась лучшим знатоком после дядьки Нежиловца, не зря же она свои ромейские книги читала.

Девица улыбнулась, слегка покраснев. Посмотрела на Анастасия, потом зачем-то перевела взор на корму.

 — Ну что ж, — проговорила она задумчиво. — Я бы с одинаковой радостью послушала и про Одиссея, и про Александра. Оба они были великими героями и вождями, хотя и жили в разное время. Однако я слышала, что и в наше время, и среди народа моего отца есть люди, оспаривающие их славу. Назвали же ромеи какого-то русского вождя Александром. Скажи мне, — повернулась она к Анастасию. — Какие подвиги он совершил и за что получил свое гордое имя?

Молодой ромей поправил повязку на руке.

— Не мне, скромному служителю Асклепия, человеку мирному судить о величии подвигов и, тем более, воспевать их, — сказал он смущенно.

 — Искренность рассказчика и занимательность истории сгладят шероховатости повествования, — ободрила его Мурава.

Анастасий улыбнулся, и унесся мысленным взором к скалистым берегам острова Крит.

— Вы знаете, что наш остров более чем сотню лет служил пристанищем берберских пиратов, — начал он свой рассказ. — С его берегов они совершали свои набеги на города империи, в его скалистых неприступных бухтах укрывались от преследователей. С тех пор, как возобновилась война, их рейды стали еще более отчаянными, а жестокость, с которой они учиняли расправы над мирными жителями, превысила все мыслимые пределы. Особенно преуспел на этом поприще некто абу Юсуф, грек по происхождению, ренегат, предавший веру и отчизну.

Новгородцы встрепенулись. Это имя они уже слышали. Тороп, покопавшись в своей памяти, припомнил, что вместе с каким-то, то ли ибн, то ли абу, но точно Юсуфом разбойничал на ромейском море Бьерн Гудмундсон.

 — Абу Юсуф грабил и убивал купцов, используя для этих целей все возможные ловушки, которые за долгие века изобрело людское коварство и вероломство, осквернял и разорял храмы, пробивал гвоздями руки и стопы священников, дабы они рассказали, где сокрыта церковная казна. Словом, он свершал такие мерзости, о которых не поворачивается язык говорить.

 — Упаси Господи от подобной беды! — осенил себя крестным знамением дядька Нежиловец.

 — Против него неоднократно снаряжали морские экспедиции, но каждый раз ему удавалось скрыться от законного возмездия: он слишком хорошо знал побережье и имел своих людей едва ли не во всех портах Средиземноморья. Возможно, он и по сей день продолжал бы сеять ужас и разрушение, если бы судьба не поставила на его пути вашего соотечественника, позже прозванного Александром или Барсом.

Молодой ромей был вынужден ненадолго прерваться: послушать повествование пожелала вся дружина, и под полог набилось столько народу, что пришлось потесниться. Среди тех, кто подошел только что был и боярин. Один Лютобор не покинул своего места: кому-то все равно следовало оставаться у правила. Анастасий подождал, пока все, кто собрался слушать, расположатся поудобнее, и продолжал:

 — Хотя за голову абу Юсуфа была назначена награда, едва ли не превышающая стоимости награбленных им сокровищ, не ее Александр искал. Дело в том, что абу Юсуф оказывал покровительство одному перебежчику-северянину, на которого Александр имел зуб.

 — Видно здесь была замешана какая-нибудь бабенка! — с видом знатока встрял Твердята, к этому времени прибравший половину миски. — Я слыхал, в вашей земле красоток больше, чем мух на навозной куче!

 — Я не знаю ничего об этом, — отвечал Анастасий уклончиво. — Впрочем, Александр внешним обликом мало, чем уступал своему великому тезке. Говорили, сама императрица Феофано одарила его своей благосклонностью, хотя, я думаю, это всего лишь слухи.

От Торопа не укрылось, что при этих словах, Мурава, которая, чтобы время даром не терять, во время рассказа чистила какой-то целебный корень, внезапно побледнела и поранила руку ножом.

Прочие ватажники, к счастью, ничего не заметили.

 — Во дает! — плотоядно причмокнул Твердята, запуская в шевелюру перепачканную солью и рыбьим жиром пятерню.

 — Сама императрица! — благоговейно протянул Путша, возводя глаза к небесам.

 — Мы будем про абу Юсуфа слушать, или баб досужих обсуждать? — недовольно осведомился дядька Нежиловец, и молодой ромей вновь вернулся к прерванному рассказу.

 — Александр преследовал абу Юсуфа по всему Средиземному морю, пуская ко дну один за другим корабли его сподвижников, разоблачая портовых осведомителей, однако абу Юсуф оставался неуловим. Казалось, сами демоны морской пучины покровительствуют ему. Однако, ваш соотечественник не привык проигрывать и уж, тем более, никто никогда не слышал, чтобы он отступился от задуманного. Абу Юсуфа он решил побить его же собственным оружием. Александр знал, что самой легкой и лакомой добычей пираты почитают одиночные торговые суда и упросил одного торговца-афинянина уступить ему на время свой корабль. Часть своей дружины он переодел в одежду греческих матросов и охранников, других посадил на весла.