Гады. Старая кожа (СИ) - Сергеева Александра - Страница 6

— Как ты, сынок? Водички?

Выбитый из колеи этим «сынок» Дон просто кивнул. Даже не сразу понял, что заставило его немедля не расставить «точки над И». Лишь выцедив половину большой расписной керамической кружки, он наконец-то, догнал: её одежда. Даже такой профан в истории, как он, сумел определить: это либо из захолустья стран третьего мира, либо средние века. Средние века уже закончились. Крушение же поезда не могло начаться в средней полосе России, а закончиться на Тибете. Так далеко перевернувшему вагону не долететь. Женщина что-то тихо рассказывала. Постепенно до него дошло ещё одно нелепое обстоятельство: язык не русский, но он понимает эту речь. Не сказать, будто всё гладко, однако смысл сказанного налицо. Разбухающую в душе панику нужно было срочно давить. Всё равно как, лишь бы не давать воли. Иначе всё, пропал. Дон собрался с силами и вслушался в мерно журчащую речь.

— А девочки уже несколько дней, как пришли в себя. Теперь встали на ноги. Хотя слабенькие ещё. Всё в саду больше. В дом только спать идут. Я велела постелить им перины прямо под старым орехом. Вот они там и торчат целыми днями. Лэли тоже с ними. Она раньше вас всех поднялась. Всё-таки вы с Лэйрой её укрыли от… Сынок, а ты не хочешь подышать свежим ветерком? Может, и тебя вынести в сад?

Дон тупо кивнул. Он раз пять изготавливался начать объяснения с этой полоумной, но отчего-то так и не выступил. Что-то ему мешало. Верней, он чего-то опасался: не осознанно, а совершенно безотчётно. Словно не его подсознание пыталось предостеречь от поспешных поступков, а кто-то посторонний, что забрался в башку. И это не какие-то там неопознанные чувства — посторонний вторженец прямо-таки физически ощущался. Женщина поднялась. Отошла от кровати, кого-то там выкликая. Затем торопливо вышла, прикрыв за собой массивную деревянную дверь. Дон чуть расслабился. Закрыл глаза и попытался разобраться с паразитом в мозгах. Мысленно сосредоточился и вдруг охренел. С перепуга открыл глаза, пялясь в белёный потолок. Но, тотчас осадил себя: некогда слюни пускать. Нужно немедля разбираться с обстановкой, пока и сам не свихнулся, как эта его мамочка. И покуда не вернулась спугнутая очередным сюрпризом паника.

Он собрался и снова закрыл глаза: непонятная сетка на экране внутреннего зрения никуда не делась. Наоборот оживилась: где-то стягивала свои ячейки, превращая квадраты в ломанные фигуры, где-то раздувала. А кое-где по паутине сетки забегали разноцветные огоньки. Самый большой белый запылал в самом центре паутины. Этакий жучила среди мелькающих клопов. Рядом с ним присоседился крохотный подрагивающий серебристый живчик. Он явно собирался куда-нибудь рвануть, но, словно, ожидал команды на старт. Дон невольно подумал о женщине: где она там суетится? Серебряный живчик моментально сорвался с места и рванул в сторону распоряжающегося неподалёку голоса. Добрался до лилового клопа и замер. Ну, и где это — машинально осведомился Дон. На сетку тут же наложился большой прямоугольник с пристроенным к нему малым. Большой был разлинован толстыми зелёными линиями. Они поделили прямоугольник на несколько неровных ячеек. Будто какой-то план…

Голос женщины начал приближаться, и лиловый клоп пополз к белому жуку в центре паутины. Кстати, центр зелёного плана не был совмещён с ней. Жучила находился у одной из сторон большого прямоугольника, в середине не самой крупной ячейки. И тут Дон кое-что заподозрил. Он обвёл глазами небольшую уютную комнату с белёными стенами, завешенными яркими коврами. Чуток запрокинул голову на подушке — над ним колыхались лёгкие занавески распахнутого окна. Он закрыл глаза и углубился в план. Попытался представить, где на нём — если это план — может располагаться окно. И на зелёной линии рядом с белым жуком вздулась небольшая линза. Голос женщины приближался — лиловый клоп безостановочно полз к жучиле.

— То есть… ко мне? — спросил Дон у паутины.

По ней тут же забегали какие-то значки. По углам они вспыхивали и ненадолго замирали. А в центре ползли сплошной лентой, как на старинном телеграфе.

— Ты тут передо мной распинаешься, а я ни хрена не понимаю, — извинился он перед паутиной.

Та мгновенно бросила телеграфировать и замерла. Лиловый клоп подполз к жуку — женщина положила на лоб Дона прохладную влажную руку.

Выносили его шумно и суетливо. Прям, парадный выезд какого-нибудь раджи. Потом женщина его долго устраивала рядом с насторожённо молчащими девчонками. Наконец, она оставила их в покое, и Дон решил навести мосты. Для начала их рассмотрел. Две старшие явно ровесницы. Лет по восемь-девять. Волосы густые и чёрные, как у каких-нибудь азиаток. Хотя, они, скорей, похожи на героинь индийского кино. Одна очень красивая. Прямо нереально, как отфотошопенная модель. Вот только огромные чёрные глаза такие колючие, что бр-р-р. Девчонка что-то как-то слишком подозрительно пялилась на несчастного больного — даже враждебно. Вторая, впрочем, от неё не отставала — у этой только враждебность пробуксовывала. Скорей, она озадачена. Не так красива, но чертовски мила. Третья — вообще мелочь пузатая — здорово походила на красотку. Видать, родственница, а скорей всего, сестра. Но, Дон задержал на ней взгляд. На пухлом ещё младенческом личике тревожно и как-то испуганно посверкивали совсем не младенческие глаза. Она прямо поедом ела…

Только тут Дон соизволил заметить собственное тело. Верней, то, что он ощущал, как собственное тело. Потому что оно не могло им быть. Оно было чужим, и вообще это не смешно! Хотя его запоздалое прозрение ещё несмешней. Зацепился за неведомую систему слежения, которую засунули ему в голову, и позабыл протестировать всё остальное. Он ещё раз обшарил валяющееся на пухлых перинах мальчишеское тело и невольно выплеснул из себя:

— Ну, ни хрена себе!

— Что?! — подпрыгнула красотка.

— Ты кто такой? — требовательно подалась вперёд милашка, заелозив на попе.

— Дон, — машинально брякнул он и сам испугался, что сболтнул лишнего.

— Не может быть! — потрясённо прошептала, вытаращившись, милашка.

— И ты здесь, — выдавила из себя красотка.

Она закрыла лицо руками и что-то уж слишком тяжко вздохнула.

— И ты… Кроме кого? — растерялся Дон.

— Только не ори, — сухо предупредила милашка, постреливая чёрными глазками по сторонам. — Держи себя в руках. Я Екатерина. В этом теле. Проводница из вагона, в котором ты ехал. Ты помнишь, как мы…

— Погоди, — попросил Дон, поднимая тощую мальчишескую руку.

Раздражённо глянул на неё, и опустил:

— Давай ещё раз. Ты Катя. Проводница из нашего вагона, — лихорадочно раздумывал он, как бы её подцепить. — А как ты мне гадала? Ну, там, в…

— По руке и на картах, — оборвала она его. — Результат напомнить?

Она скоренько повторила всю ту лабуду, что по приколу обозвала прогнозом на будущее. Дон поверил. Сразу. А почему он не должен верить, если и сам впал в детство, натурально, физическим образом. Тут пришла в себя Инга. Подползла ближе и обняла его, как родного. Даже пару раз шмыгнула носом. Дон кое о чём догадался и спросил у малявки:

— Босоножки от Джимми Чу не жалко? Пропали же.

— Это не смешно! — картаво пропищала та и расплакалась.

— Прекрати её дразнить! — зло потребовала Катя, обнимая Машку. — Совсем башкой поехал? Это и вправду не смешно. Ты что, идиот? Не понимаешь, что произошло?

— Понимаю, — Дон мужественно собрал в комок ноющие от ужаса внутренности. — Но, не могу даже пореветь. Как-то стыдно… перед вами. Я ж у вас тут, как бы, один мужик.

— Один на всех, — пробормотала ему в грудь Инга.

Затем отпрянула и строго спросила:

— Ты разговаривал с матерью?.. С той женщиной, с Татоной, которая была матерью тебе и Паксае, — указала она на Катю.

— Нет, — припомнил свою «чужую» осторожность Дон. — А что?

— А то, что здесь, естественно, иной язык. Он где-то там, в головах этих детей остался. Как видно, записан в мозгу. Я в этом не разбираюсь, не психиатр. Ты же понимаешь Татону? Вот и мы понимаем. Но, с разговорной речью пока плохо клеится. Так что будем как бы заново учиться говорить на незнакомом языке. Мы уже попались на русском. И я кое-что наболтала в беспамятстве, и Машка с перепуга. Одна Катерина у нас кремень: ни слова не сболтнула. Местные, конечно, удивились такому ненаучному факту: на своём новом мы не говорим, а на своём «чужом» чешем. И друг друга понимаем. Но, с точки зрения науки они тут не могут объяснить, чем это шарахнуло их детей. То есть, всех нас. Нам ничего не рассказывают — берегут истрёпанные детские нервы. А между собой шушукаются о каком-то взрыве света, что нас, якобы, накрыл. Несколько раз помянули недобрым словом каких-то древних, от которых остались всякие пакости. Что за пакости, непонятно. Да, и не до этого. Нам сейчас главное не сдвинуться от всего этого. И не распсиховаться. Знаешь, оболтус, у меня гора с плеч, — покосилась Инга на всхлипывающую Машку. — Мы её пока с трудом держим. А если бы и ты заистерил…