Лемурия (СИ) - Уваров Александр - Страница 7

Тонкий звон стекла. Горлышко бутылки касается края рюмки. Булькание. Пузыри в тёмной жидкости, запах дубовой бочки.

— Но я всё-таки поджарить его успею… Пока ты там по коридору гулял, я готовку начал. И шипит уже, и шкворчит! И едоков к себе требует!

Ноздри щекочет.

Невидимый пар спиртовой.

— Но выпить-то успеем? — спросил Игнат.

— Хороший подход, — подбодрил издателя Искандеров, протягивая ему рюмку. — Как сказал? Порывов разрушительных не сдерживать? Это хорошо, это очень хорошо.

Отчего-то рюмка показалась Игнату тёплой. Едва ли не горячей.

«Бывают тактильные галлюцинации?» подумал Игнат, втягивая втягивая подрагивающими ноздрями терпкий коньячный дух. «А обонятельные бывают? Мне вот кажется, здесь ещё и цветочный запах…»

— А вот и омлет поспел-успел! Шустрый парень этот омлет!

Искандеров, забирая сковороду с плиты, задел локтем занавеску и послышался издателю звон падающих…

— Пузырьки, флаконы, — с виноватой улыбкой сказал Михаил, раскладывая бело-жёлтые, дымящиеся куски омлета по тарелкам.

— Что? — недоумённо переспросил Игнат.

Искандеров положил сковороду в мойку и включил воду.

Наклонился и поднял с пола флакон синего стекла с золотистой декоративной каймой, пущеной по краю узкого горлышка.

— От Светы память, — прошептал Михаил, меланхолически покручивая пальцами стекляшку. — Духи… Я ей часто духи дарил. Вот, видишь, ушла. А флаконы остались. Пустые… Я не разрешал ей выбрасывать. Коллекционировал. Так вот — пригодились теперь. Дышу, вспоминаю… Будто рядом. Как собака, правда? Собака тапочек у хозяина унесёт, чтоб запах его рядом был. Будто и он рядом. Глупая собака! Я, правда, не умней её. У хозяйки запах украл. Она со мной, со мной…

Поднёс к лицу. Вдохнул, зажмурившись.

Открыл глаза. Они — будто блеснули на миг.

«Слёзы, что ли?» с тревогой подумал Игнат. «Так и знал! Поплыл, расклеился лучший автор! Зараза!»

— Роза… и ещё какой-то аромат… свежая трава…

— Всё, хватит! — решительно заявил Игнат и поднял рюмку. — Давай уж, для аппетита. Сам, между прочим, предложил!

Михаил замер на мгоновение.

— Верно, верно…

Вернул флакон на подоконник.

— Верно, Игнат, самое время выпить. Поднимаю…

И поднял.

— …бокал… Или как её? Рюмашечку эту…

— Без тостов! — заявил издатель.

И опрокинул, зажмурившись.

Стало огненно в желудке и хорошо на душе. И появился аппетит.

Листья табака, табачная коричнево-зелёная крошка.

Медленно пересыпает измельчённые листья в бумажный серый кулёк.

Тяжело дышать, давит полдень.

«Быстрее! Быстрее!»

Шелест шин. Шуршание. Стихло.

Только шум двигателя и еле слышные голоса.

Белая «Тойота» остановилась прямо посреди дороги, согнав с привычного места разомлевшую было на солнце тощую однорогую козу.

Коза посмотрела недоумённо на блиставшую золотистыми тонированными стёклами, сыто урчащую японским дизелем машину, заблеяла жалобно и медленно поковыляла прочь.

— Кто это к нам забрался? — удивлённо спросил продавец, встряхивая кулёк.

— Быстрее, быстрее!

«Хорошо мне, хорошо!»

Свяжи меня. Завяжи глаза.

Дать будет лучше. Мне нельзя сопротивляться. Запрещено.

— Наказание? — спросила она.

— Вилку дай! — развязным тоном потребовал Игнат.

— Ложкой обойдёшься, — ответил лучший автор, протягивая столовый прибор. — У меня, знаешь ли, с ложками-вилками беда. Они же, сволочи, пачкаются… Приятного аппетита!

— Угу, — кивнул издатель, старатель набивая рот.

— Да, — продолжил Михаил, подвигая ближе тарелку. — Пачкаются. И надо их мыть. А посудомоечную машину купить в своё время… То есть, в то время, когда сделать это доходы позволяли — я не догадался. Теперь и машины нет, и доходы уж те, и мыть лень. Вот — обхожусь пластиковыми заменителями. Но для гостей, редких и дорогих, держу кое-что. Ложки, в основном.

— А вилки с ножами чем не нравятся? — прожевав обрезок ветчины, спросил Игнат.

— Тем, что острые, — пояснил Михаил. — Колят и режут… Не люблю острые предметы, не люблю… Ещё по одной?

— Не возражаю!

Они выпили ещё. Покончив с омлетом и салатом — ещё пару раз.

Говорили о пустяках. Разговор слишком уж хорошо клеился. Игната бы больше устроило напряжённое молчание.

Тогда ему легче было бы приступить к главной теме. А лёгкость беседы свидетельствовала (быть может, обманчиво) о слишком уж высоком жизненном тонусе автора, а тонус — о готовности сопротивляться давлению Игната.

«Радуется, каламбурит — и не пишет» удивлялся Игнат. «Ладно бы, запой или депрессия. Но в таком вот, вполне удовлетворительном состоянии — и не пишет? Не понятно… И как же его к столу подвинуть, за компьютер усадить? Или всё-таки…»

Слёза в глазах автора внушали некоторый оптимизм.

«Из-за Светланы он такой, только из-за неё!» убеждал себя Игнат. «Но это пустяки, пустяки… Нынче не эпоха романтизма, чтобы из-за бабы с ума сходить. Пора, Миша, отрывать тебя от флакончиков этих, от воспоминаний и от самоедства дурацкого! Пора конвейер запускать. Три романа с тебя до следующего лета. Как минимум! Три!»

— Так по поводу доходов, — улучив момент, как бы между прочим заметил Игнат. — У нас тут не Америка, не гнилой Запад, чтобы автор, пусть даже и очень успешный, до конца дней своих на ройялти жил. Издавался ты, Миша, в своё время неплохо. Были времена, когда замечательно, шикарно даже издавался. Таку серию у меня в издательстве выдержал — пятнадцать романов! Пятнадцать — и безо всякий «негров». Сам! Собственноручно и собственномысленно! У меня ведь мало таких авторов, Миша, мало.

Игнат вздохнул тяжело.

— Беда прямо! Измельчал народишко, скурвился. Иного и автором не назовёшь. Честолюбия полно, аж из ушей лезет. Гордыни столько, что сам Люцифер от зависти мохнатые локти грызёт. Гламура — хоть вилами грузи. Полный воз этого гламура! Ей-богу, все углы в архиве гламуром завалены, крысы читать не поспевают. Одна радость — макулатурой обеспечены основательно, лет на десять вперёд. А вот идей — нет.

Игнат налил рюмку до краёв и одним махом осушил.

— Омлет кончился, салат — опять же… С закусью проблемы, — предупредил Искандеров.

Игнат помотал головой и сложил пальцы кукишем.

Выдохнул.

— Нету, Миша! Авторов много, бумаги много, типография заказами завалены. Идей — хрен!

Игнат с удивлением посмотрел на кукиш и распрямил пальцы.

«Один, два… Четыре, что ли?»

Он фыркнул недовольно.

«Пять, конечно. Развезло, блин…»

— Лепят муть какую-то, Миша… Но народом!..

Игнат показал пальцем на потолочный светильник.

— Народом муть востребована!

Игнат покачнулся и, схватившись за край стола, спросил жалобно:

— Что я могу с народом поделать?

Он стукнул кулаком по краю стола.

— Что я с этой сволочью могу поделать?! Он же по-тре-би-тель!

Последнее слово Игнат произнёс нараспев. И застонал.

— Он деньги платит! Деньги!

Игнат наполнил рюмки.

— За народ, Миша! За читателей! За потре… треби…

Язык у Игната явно начал заплетаться.

— Потребителей изящной словесности! Особенно — высокопос… Тьфу! Высокопоста… вленн… нны… Ных! И платёжеспо… собны… Ных!

Встал. И потянул Искандерова за рукав.

— Стоя, Миша, стоя! Только стоя! За народ — стоя!

— Шутовство это, Игнат, — ответил Михаил.

И выпил, не вставая.

— Не любишь народ? — с кривой усмешкой спросил Игнат.

Опрокинул. Выпил свою порцию. Опять — одним глотком.

И рухнул на опасно заскрипевший стул.

— Правильно…

Игнат кивнул.

— Правильно, Миша. Народ никто не любит, он сам себя не любит. И я бы… Да вот беда, деньги нужны! У меня же полиграфия, производство. Заказы, расходы, кредиты. Кредиты, будь они неладны! План у меня, Миша, план! Это же как завод — не остановить. И люди на меня работают, а им зарплату надо платить. Ты автор, тебе легко. Принял красивую позу, байроновскую, к примеру. Плащ запахнул, да встал на утёсе! И — всё! Вне игры! А я…