Libertango на скрипке - Блик Терри - Страница 24

бескомпромиссного осуждения священником. Невозможность отца Павла говорить о человеке

по-человечески оказалась для неё неожиданной и неприятной, ведь в прошлые встречи он

произвёл на неё впечатление мудрого, доброго и свободного от ханжества человека. И именно

поэтому она и обратилась за советом именно к нему, ожидая, что в приватной беседе не будет

напыщенных и бессмысленных догм. Ожидания оказались напрасны, и Александре хотелось

свернуть разговор как можно быстрее, потому что он приносил уже почти физическую боль.

- Нет, отец Павел. Мне поручено говорить с так презираемым Вами обществом об уголовном

преследовании за гомосексуальные отношения, и мне нужно знать, что я могу посоветовать…

- Я не презираю…

- Я вижу. И слышу. В Ваших рассуждениях и рекомендациях нет той самой любви к человеку, которую Вы проповедуете. Вы судите, Вы осуждаете, значит, божественная терпимость на Вас

ещё не снизошла. Вы не можете признать, что одиночество и отчаяние отвергнутых, некрасивых, застенчивых, социально неадаптированных, больных людей такое же болезненное, как и одиночество человека, которого влечёт к своему полу? Что Вы думаете об этом?

- Я не знаю, что Вам сказать. Для меня подобные отношения нетерпимы. И мне есть что Вам

ответить. Одиночество убийцы, насильника – тоже одиночество, Вы не находите? И мы

должны их поощрять и подбадривать?

Александра задумалась. Её саму удивила горячность, с которой она вдруг стала защищать

людей из того особого мира, который ещё недавно был от неё совершенно далёк, о котором она

не знала ничего, кроме сведений из литературы и сети, в котором она не знала никого, кроме

Киры. Воспоминание о Кире, её силе и её беспомощности, её быстром уме, острых замечаниях, её редкой и резкой красоте заставили сердце Шереметьевой сбиться. Но именно это

воспоминание дало Александре силы продолжать разговор.

- Простите, отец Павел, но мне кажется, мы говорим о полярных вещах. Убийство, насилие, жестокость – это зло, разрушение общества, разрушение человека, если хотите, это нарушение

заповедей. Но ведь священники признают, что сексуальные отношения сами по себе не

являются злом, ведь так?

- Да, это так.

- То есть мы можем говорить о том, что секс – это так называемое право, дарованное Господом

человеку в том числе для созидания, для понимания красоты, для осознания величия Творца, так?

- Возможно…

- И Вы не будете отрицать, что любовь как чувство от Бога может находить своё воплощение в

сексе?

- Не буду.

- То есть человек, который любит другого человека, действительно любит, а не удовлетворяет

свою похоть или страсть к насилию и удовольствию за счёт другого, достоин хотя бы уважения?

- Да, если мы говорим о традиционных отношениях.

- А если о нетрадиционных?

- А если о нетрадиционных, то я скажу так. Любовь не требует секса. И люди такого рода

должны обрести целибат, девственность, если хотите. Их искушает враг рода человеческого, и

они просто обязаны отказаться от таких отношений, если не могут измениться, как это и

должно быть. Это – нездоровые души, и их нужно лечить.

Александра, взбешённая такой одержимостью, низким напряжённым голосом спросила:

- Тогда каково всё же лекарство?

- Изоляция, борьба с собой, борьба до последнего часа, потому что с искушениями нужно

бороться всегда. Тем более Вы сказали – обречённость. Но обречённость – это же жизнь в

муках и отчаянии, а разве отказ от секса – это обречённость? Есть и другие люди, которые

воздерживаются, и не страдают от этого. Есть же более высокие чувства, чем оргазм, и можно

просто наслаждаться общением с приятными людьми?

- Хорошо. Отставим секс. Но ведь даже отношения любви (исключая секс) между людьми

одного пола – это же тоже отрицается? Церковь не может благословить именно любовь между

людьми одного пола? Она распоряжается своей волей отрицания, обрекая такого человека жить

в полном одиночестве, чтобы не навлечь на себя гнев церкви и общества? Ведь к этому выводу

Вы приходите? Разве РПЦ разрешит такую любовь, даже если эти отношения и исключают

секс?

Священник продолжал говорить спокойно и уверенно:

- Мы не можем гарантировать, что не случится секса. Даже если вообразить такие отношения, это не преграда для похоти и других искушений. Выбор всегда будет, и греховные желания

будут по-прежнему овладевать этими людьми, и они могут поддаться им в отчаянии и попасть в

ад.

Александра поняла: ещё несколько мгновений, и она или начнёт истерически хохотать от

абсурдности ситуации, или сорвётся на оскорбления, поэтому с преувеличенно озабоченным

видом достала мобильный телефон, посмотрела на него и быстро сказала, даже не чувствуя

дискомфорта от того, что притворяется перед священником – ей было достаточно того, насколько он продемонстрировал своё равнодушие к людям:

- Отец Павел, я благодарна Вам, Вы очень мне помогли, я теперь знаю несколько очень важных

аргументов. Если Вы не против, я бы хотела позднее обратиться к Вам за помощью в этом

непростом нравственном деле. Но, к сожалению, мне необходимо вернуться в министерство. И

я поняла ещё одну важную вещь: никто не должен взирать на другого, как будто он нравственно

выше. Благословите, отец Павел…

Священник, казалось, был несколько огорчён таким скорым завершением беседы: он

чувствовал себя в этой теме сильным и уверенным в своей правоте, очень нужным и важным

для решения такого серьёзного государственного вопроса. И, как ясно теперь видела

Шереметьева, церковь в лице отца Павла не готова помогать каждому человеку, попавшему в

ловушку природы, и РПЦ не готова стать местом, где можно обрести понимание и сострадание.

Шереметьева стремительно шла по парковой аллее. Впервые после разговора со священником

её душил гнев, грудь теснилась от сдерживаемых рыданий, и Александра никак не могла

успокоиться. Сейчас она понимала, что не хотела верить Кире в том, что стремление изгнать из

своего круга людей, не вписывающихся в традиции, настолько явно. Она хотела найти способ

парировать Кирину опустошённость, хотела дать ей что-то, за что можно зацепиться в этом

оглушительном безмолвии, в котором существовала Кира. Шереметьевой хотелось… ей

хотелось, чтобы Кира чувствовала и жила так же полно, как… как стала жить она с появлением

журналистки...

Александра вдруг ощутила себя совершенно свободной и поняла и свои неожиданные рыдания, и свой бешеный гнев, и невозможную тоску, которая охватила её ещё во дворе Киры, когда они

расстались два дня назад. Когда-то тот же отец Павел говорил ей, что люди нужны Христу

свободными, что свобода – это фундамент любви. И что вера рождает смелость любви, что

смелость – это первый шаг в Рай… Только оказалось, что все эти правильные слова

предназначены для «обычных» людей, многим из которых чувство любви неведомо. А тем, кто

испытал это чувство, но «не к тому», грозят страшными карами… Что ж. Будем смелыми, будем верить и… Шереметьева резко остановилась перед коваными решётчатыми воротами.

- Господи, что же я делаю? Куда меня несёт? Я совершенно ничего не знаю об этом, у меня

вполне конкретная цель – сделать срез общественного мнения и подготовить аналитику о том, как большинство воспринимает этот законопроект. И похоже, что большинство как раз будет

его восторженно приветствовать. Но как я смогу посмотреть в глаза Кире? Пусть даже ради

одного человека мне нужно будет найти такие доводы, чтобы снять проект и не допустить его

появления в будущем. Потому что… потому что нельзя наказывать за любовь. Да, я буду

осуждать совращение детей, чем бы там ни прикрывался кто-либо. Но осуждать взрослых? За

искреннее стремление жить счастливо, за стремление рожать и воспитывать детей, за