Libertango на скрипке - Блик Терри - Страница 34

Кира нашла в себе силы спокойно ответить:

- Да, я согласна, сейчас это – не лучшая идея.

- Но у меня было и второе предложение.

Кира нервно вдохнула: надеюсь, не такое же мучительное… нет, надеюсь, что оно примерно

такое же… я совсем запуталась…

Шереметьева тем временем продолжила, всё так же не глядя на Киру, пытаясь не выдать своего

волнения:

- Я еду в Казань, и дальше – по маршруту. Всё с этим же вопросом… Вы же работали в пуле…

составите мне компанию?

Это прозвучало настолько нежно и доверительно, что сердце журналистки перевернулось, пропустило пару ударов и забилось, неровно и неглубоко. Александра смутилась, настолько это

приглашение прозвучало… слишком лично, обернулась и сказала уже более твёрдым тоном.

- Мне нужна Ваша помощь, Кира, потому что все эти… встречи, обсуждения… мне нужно

Ваше экспертное мнение.

И добавила про себя: ты, мне нужна именно ты. Просто рядом. Просто нужна, без всякого

мнения или причины… Жаль только, что я не могу сказать об этом вслух… Соглашайся же…

прошу тебя… ведь это должно быть интересно и важно для журналиста…

Кира отвернулась и зажмурилась. Ей было нужно справиться со штормовой волной своих

чувств. Она хочет, чтобы я поехала с ней. Пусть ей нужен эксперт, но я так хочу быть рядом с

ней, пусть даже в таком качестве… Это не может быть долго, но пусть столько, сколько

возможно… Видеть её, говорить с ней, дышать рядом с ней…

Кира открыла глаза, посмотрела на Шереметьеву и очень спокойно сказала:

- Спасибо за приглашение. Я должна согласовать командировки с редактором. Я думаю, что он

найдёт эту идею интересной.

Александра внутренне взмолилась, чтобы так оно и было.

- Я прошу Вас, как согласуете, позвоните мне. Или напишите, как удобнее. И кстати, я не

ответила про интервью. Да, его можно так и публиковать. И знаете… у меня появилась идея.

Посмотрите эти фотографии, о которых мы говорили. Может быть, их можно использовать в

интервью? И они уже будут опубликованы в другом контексте, и вряд ли смогут представлять

какую-то опасность.

- Отличная идея. Так и сделаем. Когда первая командировка?

- После 25 мая. Они все двухдневные. То есть мы прилетаем, размещаемся, встречаемся с

журналистами, фокус-группами, обсуждаем, я провожу несколько встреч, раз уж всё равно на

территории, и потом – обратно. Ритм такой – раз в две недели. Устроит?

- Думаю, да.

Кира старалась не смотреть в сторону Александры. Ей казалось невозможным спрятать

ликование, охватившее её: «Меня устроит всё, только если рядом с тобой… вместе – в самолёт, даже если в разных салонах, но – вместе… вместе – пусть и поодиночке, на всех этих

встречах… это хотя бы гарантия того, что полтора месяца я буду видеть тебя, пусть урывками, но – видеть… значит, буду жить…».

Шереметьева не понимала, какая всё-таки реакция у журналистки на это предложение. Ей

немыслимо хотелось упасть рядом на колени, взять в свои руки лицо Киры и высмотреть всё, что она прячет, узнать все тайны, которые окружали эту невероятно красивую и удивительно

сдержанную девушку. Кира Шалль… ты бессовестно сводишь меня с ума… Нет, всё, хватит

страдать от того, что сделать невозможно. Главное – она будет со мной, а там разберусь. Надо

уходить, пока можно…

- Кира, Вы извините меня, но в десять мы с сыном должны выехать в Москву, я ему обещала

небольшое путешествие. Он очень любит дорогу… Я обещала…

Александра сбилась и замолчала, чувствуя, что разрывается между тем, что хочет остаться

здесь, вот именно здесь, в этой квартире, и говорить о чём-нибудь или просто молчать, но –

здесь, рядом, и своими обязательствами и родительским долгом. «Макс не виноват, что его мать

обезумела», - резко подумала Александра и рассердилась на себя. Не глядя на Киру, прошла в

прихожую, обулась, выпрямилась и… В синих бездонных глазах вышедшей вслед Киры она

увидела горячечный сухой блеск – предвестник близких слёз, и огромный солнечный ломоть

невысказанных чувств, тщательно спрятанных от всех.

Повисло тяжёлое молчание. Кира не знала, что говорить, да и вряд ли могла произнести хоть

слово: горло сжалось, дыхание перехватывало, пальцы дрожали так, что пришлось сжать руки

за спиной.

Шереметьева пристально вгляделась в Киру, кивнула, будто в чём-то убедилась, и, не

произнеся ни слова, ушла, аккуратно притворив за собой дверь… Кира беспомощно подумала: гаснут канделябры, укрываются плащом печали огромные колонны, тускнеет каррарский

мрамор, когда в платье из тяжёлого шёлка, накинув плащ из колючего золота парчи, махнув

веером, как крылом бабочки, исчезает Великая княгиня… и пуста балюстрада, и выдохлось

шампанское…

Пауза

Кира сползла спиной по стене, будто из неё выдернули опору, и закрыла глаза. Подумалось:

- Ещё утром сидела точно так же. И тоска практически одинаковая, и шок… И что это всё-таки

было? Если бы я видела это со стороны, про других, мне бы показалось, что у этих двоих все

шансы на бурный роман. Но когда это происходит с тобой, здесь и сейчас, в этой странной и

неудобной жизни, где за каждую улыбку судьбы нужно платить огромную дань и до, и после, ведь совершенно невозможно же, чтобы она была заинтересована во мне как-то иначе, чем в

журналистке? Как понять, во что верить, во что – нет? Так легко обмануться, легко… взять за

руку, прикоснуться губами к длинным прохладным пальцам, вдохнуть этот её особенный, горьковато-терпкий запах всей грудью… Но что, если я всё понимаю неправильно? Она убежит

от меня с криками и презрением, и что тогда останется мне? Только шагнуть с крыши в небо, потому что без неё нельзя, как без воздуха, как без солнца… Потому что со мной случилось

счастье, большее, чем я могу вынести одна…

Не помню, чьё это, но очень близко сейчас: «Тихой ночью, в снегопад, ты ходи, куда не надо: от докучливого взгляда и от встречи невпопад пышный снег тебя спасёт, он твой контур

поразмажет, в углубленье следа ляжет, путь обратный занесёт. Тихой ночью в снегопад ты

люби, кого не смеешь. Снег – ячеистая мережь, брошенная наугад, не поймает ни малька, водоросли не всколышет, просто в такт с тобой подышит возле острого крючка. Тихой ночью в

снегопад ты поверь, во что не веришь. Окна манят светом, двери ж – замкнуты и прочно спят.

Всё во благо: не войдёшь, самого себя не выдашь, не проверишь, не увидишь, в правду веришь

или в ложь».

Всё во благо… Только дни от разлуки до встречи становятся всё длиннее и бессмысленней… Да

что тут думать, сейчас нужно просто осторожно быть рядом. Вряд ли мне хватит смелости что-

то сказать… Трусиха… Да, трусиха… Когда не знаешь, кольём ли забьют, мёдом ли зальют…

Всю жизнь пряталась, молчала, и тут промолчу. Нельзя говорить об этом, нельзя соблазнять и

самой выпускать цветок из души, птаху дикую на волю… Что-то мысли не в ту степь, не о том

думаешь… Пиши редактору, решай вопросы с командировкой и иди работай, тоже мне,

«страдания юного Вертера» в русском стиле…

Кира несколько раз сжала и распрямила пальцы, потом поднялась и направилась к компьютеру: писать.

Редактор откликнулся быстро, одобрив идею. Дополнительно он порекомендовал зайти, по

возможности, в один из гей-клубов и поговорить там о законопроекте, а также сделать опросы

на улице. На это предложение Кира хмыкнула и полезла искать в сети адреса. Обнаружилось, что в Казани всего один гей-клуб, да и тот регулярно меняет адреса, чтобы избежать нападений

скинхедов и гопников. «Что ж, это разумно, - подумала Кира и почесала шрам на голове. – И

это хорошо, потому что я совершенно не горю желанием быть избитой в Казани. В принципе, вопросы у всех одни и те же, а учитывая тот факт, что клуб всего один, вряд ли геям в Казани