Командарм (СИ) - Мах Макс - Страница 3

Тем не менее, сам-то Кравцов в феврале пятнадцатого уже оказался на фронте. И получается, что за вычетом нескольких коротких отпусков, госпитальных перерывов, и недолгого периода безвременья зимой с семнадцатого на восемнадцатый прожил он на войне едва ли не лучшие годы своей жизни. И совсем не очевидно, что вспомнит теперь забытую за ненадобностью латынь или анатомию. Отнюдь нет. В конце концов, уже долгих пять лет умение правильно выбрать артиллерийскую позицию, поднять матом бойцов в штыковую, или произнести пламенную речь перед голодными и оборванными "солдатиками", было куда важнее, чем методы пальпации или перкуссии.

— Наверное, поеду в Питер. Доучиваться…

Со стороны, вероятно, их встреча выглядела весьма мелодраматично. Хоть сейчас записывай в роман, но, если разобраться, на хороший роман тянула и вся жизнь Кравцова. А уж этот день выдался и вовсе из ряда вон. Он весь был, как бы соткан из литературных реминисценций. От и до.

Интернат помещался на богатой даче кого-то из "бывших". Впрочем, за годы революции и гражданской войны комплекс зданий, состоящий из двухэтажного, в псевдоклассическом стиле особняка, кирпичного флигеля и нескольких деревянных построек, сильно обветшал и выглядел скорее руинами, чем медицинским учреждением. Жизнь в Советской России в 1921 году была на самом деле не просто бедная, а, прямо сказать, нищенская. И "дом призрения", в котором собрали "увечных воинов" и безнадежных доходяг, которых больше некуда пристроить, соответствовал времени и небогатым возможностям молодого пролетарского государства. Тем более приятно покинуть это унылое место, где царит отчаяние, давящее на психику почти физически ощутимой тяжестью, и вечно пахнет карболкой, известью, нечистотами и мышами.

До города Кравцова довез ехавший за продуктами завхоз интерната Жовтов. Не на бричке, и не в автомобиле, а на простой крестьянской телеге, но и за то спасибо. Кравцов все еще был слаб, напоминая полутруп не только внешним видом. По ощущениям, впору в гроб ложиться, но кто ж его такого в "домовину" пустит? Говорят, туда и то краше кладут. Однако, так или иначе, а о том, чтобы дойти до города на своих двоих, не могло быть и речи. Не ходок был нынче Кравцов, нет не ходок…

Телега тащилась медленно, со скрипом и стуком: дорога разбитая, а лошадка — ледащая, едва способная передвигать ноги. Но за разговором "ни о чем", и под весенним неожиданно теплым солнышком, под крепкий дух махорки и аромат "просыпающейся" земли, почему бы и нет? Ехали помаленьку, и Кравцов с любопытством изучал окрестности. Все как будто знакомо, но как бы и ново одновременно. Все — любая глупая мелочь — привлекает взгляд, вызывает неподдельный интерес, а то и удивление. И все время мерещилось что-то, остававшееся, впрочем, на самом краю сознания, словно бы видишь его, да никак не ухватишь. Кравцов даже не пробовал, предполагая причиной "мании" свое нездоровье. Только все время ощущал нечто похожее на скорбь.

Чувство утраты?

Возможно.

Вот только, Кравцов никак не мог вспомнить, что же он потерял, и где? Но он даже предположить что-нибудь разумное не мог. Не получалось придумать.

Между тем, завхоз — добрая душа — довез его почти до места. Там и идти-то уже всего ничего. Метров двести по проспекту, среди несколько пообносившихся, но все еще как бы "нарядных" заданий, через площадь и по улице. Но там уже действительно — совсем рядом…

Кравцов понял, что задыхается, и остановился, опершись на теплую стену дома. Цокольный этаж был облицован гранитом, а с невысокого крыльца на Максима Давыдовича с укоризной смотрел часовой. Оглянулась проходившая мимо женщина, покачала головой. Матросы в черных расклешенных штанах, шедшие навстречу, вопросительно глянули, мол, не нужна ли помощь, товарищ? Однако Кравцов помощи не хотел. У него, в тощей "цыплячьей" груди, еще жила настоящая "эсеровская гордость". Почти бравада, но только почти. И, пересилив слабость, на дрожащих, но все-таки идущих ногах, он продолжил путь. Оттолкнулся от шершавого гранита, кивнул успокоительно "братишкам", да и пошел. Дошел до ступеней крыльца, отдышался, хоть и не без труда, и стал подниматься. Пять ступеней, а показалось, что всю Потемкинскую лестницу бегом осилил.

"Труба дело!"

— Предъявите, товарищ, партбилет!

Вот напасть-то. Он же и пришел сюда, собственно, чтобы партийность свою подтвердить.

"Ох, ты ж!"

В партию большевиков Кравцов вступил еще в июне семнадцатого. До июльских событий, что, как он знал, весьма ценилось не только в Орготделе, но и вообще в партии. А позже, в восемнадцатом, ЦК принял решение исчислять партстаж бывшим членам левых партий с момента вступления в оные. И получилось, что Кравцов, примкнувший к эсеровской боевке во время революции Пятого года, разом оказался одним из немногочисленных старых большевиков. Но старый или новый, никакого документа, подтверждающего членство в РКП(б), у него на руках не было.

— Может быть, это сгодится? — Кравцов сунул руку в карман висевшей на нем, как на пугале, шинели и достал грязноватую тряпицу, некогда служившую носовым платком. Развернул на ладони, и глазам враз обалдевшего часового предстали два ордена "Красного Знамени".

Орденоносцев, как предполагал Кравцов, в Советской России за время его болезни сильно не прибавилось. А два ордена на тот момент, когда его шарахнуло по башке, кроме Кравцова имели только Гай да Корк. Может быть, еще кто-то, кого он по слабоумию вдруг забыл, но по-любому немного. Один или два, никак не больше.

— Э… товарищ… — выдавил часовой и заперхал, подавившись слюной. — Э…т…то что? Эт-то о…ррр…дена?!

"Ордена, ордена…" — с тоской подумал Кравцов, вспомнив теперь, по случаю, своего солдатского "Георгия" и "Святого Станислава", и "Святую Анну"…

Но через пять минут, буквально, сидел Макс Давыдович в кабинете инструктора Городского Комитета РКП(б) Рашели Кайдановской и пытался объясниться с партийной женщиной по существу.

— Моя фамилия Кравцов, — говорил ей Кравцов, стараясь не думать, каким чудовищем он должен выглядеть в глазах этой молодой красивой женщины. — Командующий Восьмой Армией…

— Вы меня извините, товарищ, — возражала ему Рашель Семеновна. — Но командарм-Восемь Кравцов, это даже я знаю, погиб во время штурма Новороссийска!^{1}

"Ну, да… Живой труп!"

— Да, не погиб я! Егорова спросите! — вспылил Кравцов, еще более сердясь на эту женщину за то, что она такая молодая и красивая, а он беспомощен, словно тень. — Лашевича, Берзина! Да, Ленину, черт вас подери, телеграфируйте! Меня Владимир Ильич лично…

"Чушь, — понял он вдруг. — Бред, и глупость".

Он увидел себя со стороны, — живые мощи, лихорадочно горящие глаза маньяка, седые космы на обтянутом темной кожей черепе, — и ему стало стыдно.

— Ладно! — махнул он рукой. — Извините, товарищ.

— Погиб, значит, погиб… — он встал со стула.

"И в самом деле! Может быть, так и лучше? Погиб, похоронен, и дело с концом!"

Кравцов повернулся и пошел к двери, чувствуя как уходят последние силы.

— Стойте! — крикнула женщина ему в спину. — Да, куда же вы! Постойте! Я сейчас телефонирую в штаб… Если вы Кравцов, вас же Якир знает, ведь так?

"Якир? А он тут причем?"

Иону он знал неплохо, помнил по девятнадцатому году и по Реввоенсовету 8-й армии… Но…

"Зачем?"

— Да, стойте же! — женщина обежала его кругом и закрыла собой проем двери, так что Кравцов едва в нее не врезался.

Пришлось остановиться. А инструктор горкома стояла так близко, что дух захватывало от запаха женщины.

"Идиот! — одернул он себя. — На себя посмотри!"

— Якир? — спросил он вслух.