Корнет из нашего времени. Часть первая (СИ) - Мелик Валерий - Страница 21

— Ну, Вы, князь, целую лекцию пытаетесь прочитать нам, все это конечно интересно, но все эти "полицейские агенты", "диверсанты", убийство безоружных, все это так неблагородно, разве достойно это офицера?

Вот так вот, это что, намек на мое участие в событиях 9 января? Камень в мой огород. Это уже похоже на прямое оскорбление, такого спускать никак нельзя.

— Поручик, я считаю, что защита интересов Родины — основная обязанность русского офицера. А рассуждения о "благородных и неблагородных" способах этой защиты — ничто иное, как попытка уклониться от этой обязанности, заменить ее диванными разговорами, а в некоторых случаях — просто нежелание жертвовать собой, или попросту сказать, трусостью.

В комнате наступила мертвая тишина. Корвин покраснел и через несколько мгновений вымолвил:

— Князь, Вы меня обвиняете в трусости?

— Только в той мере, поручик, в какой Вы сомневаетесь в моем благородстве.

К этому времени подошел командир эскадрона ротмистр Абелешев.

— Господа, прошу прекратить все это. Я, право, считаю, что Вы не правильно друг друга поняли.

— Я никого не думал оскорблять, утверждая, что существуют определенные правила ведения войны и любой благородный офицер должны следовать эти правилам, — пытается сдать немного назад Корвин, перекладывая на меня решение о дальнейшем развитии конфликта.

Но последнее слово должно остаться за мной, не ему тягаться в словесных баталиях с представителем рода Белогорьевых.

— В таком случае у меня нет претензий к поручику, но прошу его покинуть мой дом, — вскинув голову и чуть отвернувшись, всего на четверть отворота, даже меньше, высокомерно произношу я. Теперь Корвину остается или проглотить почти прямое оскорбление или дальше идти на развитие конфликта, но тогда, формально, зачинщиком выступает он.

— Что Вы скажете, поручик? — обратился Абалешев к Корвину.

Тот покраснел еще больше, что — то буркнул, развернулся и вышел из квартиры.

Я думаю, что данный случай надо рассмотреть в офицерском Собрании, — строго сказал Абалешев.

Присутствующие, до этого момента жавшие по стенкам понемногу стали выдыхать.

— Ну, право, господа, не стоит портить вечер. Корнет, Вы пригласили нас по какому случаю? Вот и переходите, наконец к основной теме вечера! — попытался оживить обстановку поручик Коленкин.

— Да, господа, прошу к столу, не дело это, когда бокалы простаивают, — очнулся я, хотя настроение, надо сказать, у меня несколько подпортилось.

Народ зашевелился, стали рассаживаться за стол, послышались сначала робкие шуточки, но постепенно обстановка нормализовалась, как может нормализоваться обстановка в компании молодых людей, сверстников, связанных между собой общими интересами и сферой деятельности. Я опустил звезду ордена в чарку с водкой, оставив стандартную колодку, обтянутую муаровой тканью красного цвета с двойной белой каймой снаружи. На меня странно стали смотреть присутствующие офицеры. Да, лопухнулся я, видно обычай так отмечать награду еще не пришел.

— Это традиция такая, обмыть награду, — пытаюсь объяснить мои действия.

— Хм-м, не слышал о таком, — молвил Абалешев, — но раз так принято, то не будем менять. Пью за здоровье молодого кавалера. В последнее время, корнет, Вы не перестаете приятно удивлять нас, более старших товарищей своим отношением к службе. Суждения Ваши все больше отличают серьезность, рассудительность. Все это не может не радовать нас, Ваших товарищей и командиров. Желаю Вам не останавливаться на достигнутом. Думаю, эта первая Ваша награда, но не последняя. Военная стезя предполагает от избравшего ее необходимость жертвовать своим здоровьем, а то и жизнью, но все же желаю, чтобы Вы как можно меньше находились бы перед этим выбором. Ваше здоровье, корнет! Господа офицеры, кавалеру ордена Святого Станислава, корнету Белогорьеву, наше троекратное…

Тут все присутствующие громко выдохнули

— УРА! УРА! УРА! и опорожнили рюмки.

Дальше были поздравления, тосты, все, как обычно. Разговоры сначала по теме, потом о женщинах, третий пункт — о службе, и наконец, "за жизнь". Все в полном соответствии с законами военного застолья, которые неизменны с течением времени. Но надо сказать, все было вполне пристойно, даже когда сославшись на дела, откланялся ротмистр Абалешев. Осталась одна молодежь, разговоры стали более свободными. Затронули и мою недавнюю стычку с Корвином.

Я раньше, а вернее корнет Белогорьев, мало общался с ним, так, иногда в собрании перебрасывались парой фраз, поэтому не замечал, но, по словам его сослуживцев, в последнее время он очень изменился. Несмотря на отнюдь не высокое финансовое положение, съехал с офицерской квартиры в полковом городке и снял жилье на Павловском шоссе, в примыкавшей к Царскому Селу деревне Белозерке. Нельзя сказать, что это было сильно дороже казенной квартиры, дело даже не в деньгах, хотя и это существенно. Но добираться оттуда — да, не далеко, но зачем? Кроме этого его часто стали замечать с гражданскими лицами, причем и с представителями интеллигенции, и с мещанами. Дело в том, что две третьих, если не больше, жителей Царского были военными или, в крайнем случае, представителями ведомств, подразумевающих ношение мундира, это был свой круг общения. Поэтому такие знакомства сразу бросались в глаза. Все это было странно, но этому не сильно придавали значения. Да и я не стал особенно задумываться, так, отложилось в памяти.

А между тем сабантуйчик продолжался. Вот уже послали Федора за гитарой в собрание и пошли просьбы спеть что-нибудь. Исполнил старый репертуар, потом разошелся и "вдарил" из репертуара Лепса, молодецкую, правда не всю, пару куплетов и припев, но и этого хватило.

Это было что то! Какая там мелодия, к чему все это? Припев мы просто орали до хрипоты, гитара стала играть роль барабана, аккомпанировали себе ударами по столу, вилками по посуде и всему, что попадалось под руку.

Не удивлюсь, если завтра узнаю, что нас было слышно даже в полку. Все, уверен, больше ни одно застолье у нас не будет обходиться без этого ора, лишь по недоразумению названного песней.

Пару романсов исполнил Володя Вольский. Все это разбавлялось анекдотами и забавными историями из жизни полка. Здесь я выдал несколько новых, более фривольного содержания. Они так же имели успех.

Закончилось все традиционной жженкой[42]. Как там у Дениса Давыдова…

Мигом организовали большую, литров на 10 чашу, наполнили ее вином. Сверху, на перекрещенных палашах установили сахарную голову, обильно полили ее ромом и подожгли. Эта пылающая сахарная пьяная баба была единственным освещением комнаты. Ром горел синим колеблющимся пламенем, причудливо освещая мундиры и раскрасневшиеся лица всей компании, собравшейся вокруг стола. Жженый сахар, расплавляясь в огне, стекал в горячее вино крупными раскаленными каплями с громким шипением. Когда пламя разгоралось слишком ярко, Саша Коленкин, на правах старшего из присутствующих, руководивший этим мероприятием, стал поливать его сверху шампанским. Ассистировал ему поручик Сахновский, разливая жженку по бокалам. Все это сопровождалось исполнением полюбившейся всеми песенкой, похоже, становившейся своеобразным гимном всех застольев в полку: