Корнет из нашего времени. Часть первая (СИ) - Мелик Валерий - Страница 3

— Голова болит, тошнит, слабость какая то.

— Странно было бы, если бы не болела. Вы получили такой удар, да и с лошади Вас скинули, хотя ушибов вроде больших нет, — ну — с, давайте тогда осматриваться, дорогой вы мой.

— Какая лошадь, какой удар? — подумал я.

— Наташенька, снимите повязку у больного, дал он указание сестре, — а я пока вымою руки.

Та споро, но аккуратно сняла с моей головы повязку, вытерев лоб влажным тампоном.

Вернувшись, доктор приступил к тщательному осмотру. Ощупал сначала голову, оттянув у меня веко, посмотрел глаза. Откинув одеяло, потрогал грудь, пальцы аккуратно пробежали по ребрам.

— Нигде не болит? — нет, а так? — он с усилием стал мять меня в области ключицы.

— Да нет, особо нигде.

Минут через десять он вынес вердикт:

— легкое сотрясение мозга, незначительные гематомы и ссадины по телу, рассечена кожа на затылке и разодрана щека. Но кажется переломов нет, это отрадненько. Странно, почему так долго были в беспамятстве, — и повернувшись к сестре: — Наташенька, готовьте процедурную, все, как обычно, будет необходима горячая вода и мыло, полотенце, чистые бинты, инструменты. Организуете?

— Конечно, сейчас все будет готово.

Меня с помощью санитара препроводили в другую комнату, по-видимому, в упомянутую процедурную.

Я огляделся. В центре довольно светлой комнаты стояла деревянная кушетка, довольно высокая, рядом столик, на котором были разложены хирургические инструменты. Вдоль глухой стены располагался длинный шкаф со стеклянными дверцами, уставленный различными склянками и бумажными пакетами. Мельком глянул в окно — там был виден небольшой участок двора, поленница дров, запорошенная снегом, остатки какой — то мебели, большой котел.

В это время принесли таз с горячей водой.

— Ну — с, зашивать Вас буду. Вы как, можно водки налить, могу и кокаина дать Вам. Он хорошо снимает боль, но честно сказать, не советую.

— А другого обезболивающего у Вас разве нет?

Доктор беззлобно засмеялся.

— Нет, дорогой Вы мой, нет.

— Странно, подумал я, — что это за госпиталь, где нет обезболивающих, и где открыто предлагают кокаин.

— Тогда я потерплю, если можно.

— Ну — с, голубчик, тогда приступим…. Прилягте!

Он взял со стола большую стеклянную банку, достал из нее кривую толстую иглу и моток тонкой шелковой нити.

— Ну а теперь надо потерпеть. Я постараюсь все сделать как можно быстрее. Вы готовы?

Работал доктор действительно быстро и умело. Ловкими пальцами он разглаживал кожу у раны, резко пронзал иглой мою кожу и стягивал рану стежком, я лишь громко ойкал и скрипел зубами.

Вскоре мои мучения закончились. Наташенька помогла наложить на мою рану сухую повязку.

— Ну, вот и все. Через пару дней можно будет швы снять, и будете как прежде. А теперь дайте — ка, я посмотрю вашу щеку и глаз.

Он быстро обработал мою рану на щеке, смазал какой то пахучей мазью, — пока этого должно хватить, загноиться не должна, потом посмотрим. Глаз промывать водой почаще, не давать загнаиваться! Сказал он то ли мне, то ли медсестре, — Наташенька, больному показан постельный режим, — обратился он уже только к ассистирующей ему медсестре, — полное спокойствие, свет в палате должен быть приглушенный, зашторьте окно. Обильное питье, лекарства я сейчас выпишу.

Ажиотаж вокруг моей тушки и общая слабость после контузии видимо дали о себе знать, и во время обработки раны на голове и повторной перевязки подступила тошнота, я почувствовал слабость и впал в беспамятство.

Пришел в себя внезапно. Чувствую себя намного лучше. Оглядываюсь и вижу, что рядом сидит та же сиделка.

И вдруг осознаю, мне известно, что сиделку зовут Глафирой. Так же понимаю, что я Александр Белагорьев, но не только тот, что наверное умер после взрыва газового баллона в гаражном кооперативе в 2017 году, а еще и потомок старого княжеского рода, недавний выпускник Николаевского военного училища корнет прославленного лейб-гвардии Кирасирского Его Императорского Величества полка, получивший травмы на Невском проспекте 9 января 1905 года при наведении порядка, а точнее "зачистки" толпы. Как бы это ни выглядело странным, но чувствую себя я двумя личностями одновременно, они как бы дополняют друг друга.

Надо сказать, что Российская Императорская Гвардия к концу XIX — началу ХХ века была крупнейшей из "гвардий" мира: три пехотных и две кавалерийские дивизии, Стрелковая и Отдельная кавалерийская бригады и соответствующие артиллерийские части составляли около 4 процентов Императорской армии. Ее Офицерский корпус комплектовался по определенным правилам, представители многих дворянских родов служили в тех или иных полках из поколения в поколение. На полк офицеры смотрели, как на свою вторую семью, когда они были женаты, а холостые — как на единственную. Среди офицеров были такие, которые насчитывали по 10, 15 представителей своего рода в прежнем составе. Мой род Белогорьевых не был исключением. Вот уже 8 поколений моих предков служили именно в этом полку, а отец, генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества Николай Белогорьев при императоре Александре Ш почти четыре года возглавлял эту прославленную часть, берущую свое начало с 1706 года, когда сподвижник Петра I князь Г.И.Волконский на свои средства сформировал драгунский полк своего имени.

Я, как и абсолютное большинство гвардейских офицеров, абсолютно не интересовался политикой — да нам и было запрещено этим заниматься, а самой сущности классовой борьбы мы не понимали вообще. Однако верили, что "поддерживая еврейскими и японскими деньгами рабочих, агитаторы уговаривали их бастовать, чтобы не дать нашей армии победить, оставляя ее без снарядов, мешали вооружению наших судов, портили их и сознательно губили наше родное общее дело, борьбу с коварным врагом, борьбу за честь нашей Родины", как было сказано в "памятке семеновца" — свода правил поведения гвардейцев, написанной штабс-капитаном лейб-гвардии Семеновского полка, князем Касаткиным-Ростовским.

Брожение в народе, заигрывания с оппозицией, что воспринималось ею как слабость, уязвленная национальная гордость, связанная неудачами в войне с Японией вылилось в так называемую "мирную демонстрацию", впоследствии получившую название "кровавого воскресенья". Возглавлял эту акцию хитрый, изворотливый и по-своему талантливый 34-летний священник Георгий Гапон. В обществе бытовало мнение, что это выходец из зажиточной еврейской семьи, проживавшей в Полтавской губернии[5], закончил православную семинарию, куда доступ евреев никогда не был ограничен. Во время учебы попал под влияние толстовцев[6], в 1903 году окончил Санкт-Петербургскую духовную академию, получил место настоятеля церкви Св. Благоверного князя Михаила Черниговского при Санкт-Петербургской городской пересыльной тюрьме. В 1904 году учредил "Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга".[6] В своей деятельности он пытался угодить одновременно и царским властям, и рабочим, но больше всего — собственному тщеславию. По его же словам, он должен был передать петицию рабочих, которую он сам же составил царю, потом выйти с ним на балкон Зимнего дворца, где под всеобщее ликование народа царь объявляет его своим первым помощником. Если же царь не примет его, организовать беспорядки и захватить Зимний дворец. По словам моих сослуживцев, гвардейских офицеров, в своей дикой лжи он не погнушался даже на святотатство, чтобы обмануть рабочих: он повел их через несколько застав, причем, впереди шли агитаторы студенты, переодетые священниками, для того, чтобы показать, что дело хорошее.

Нашу решимость подогревали появившиеся слухи о провокациях в отношении военных и даже случаях избиения офицеров. Так, капитан лейб-гвардии Семеновского полка Яков Сиверс рассказывал: "дойдя до перекрестка с Невским проспектом, мы были свидетелями избиения двух морских офицеров, что еще больше обозлило командование батальона и его солдат… Во время шествия батальона были слышны крики, что у Полицейского моста бьют морских офицеров…"