Пять из пяти (СИ) - Уваров Александр - Страница 23

— И как? — встрепенувшись (койка даже заскрипела), спросил директор.

— Он постарается подъехать пораньше, — ответил врач. — Он не очень хорошо себя чувствует, голова болит, давление скачет. Возраст, сами понимаете… К тому же он на ночь таблетку принял…

— Компенсируем! — решительно сказал директор. — И машину за ним вышлем. Рыжий уже в программках анонсирован, фотографии на афишах…

— Дублёра загримировать? — предложил врач.

— Да где я возьму, дублёра этого?! — закричал директор и вскочил.

Он подбежал к Рыжему и начал пинать его, яростно, отчаянно, жестоко, носком ботинка стараясь попасть по рёбрам.

Тело Рыжего дёргалось в такт ударам, простыня сползла на бок, Рыжий из стороны в сторону мотал головой, будто вяло отнекиваясь.

— Нашёл время! — упрекал его директор. — Не мог нормально умереть?! На сцене не захотел?!

"Не захотел!" догадался я.

Но говорить ничего не стал. Зачем? Хотя, как потом выяснилось, напрасно я промолчал. Напрасно…

— Предатель! — директор пнул Рыжего в последний раз и отошёл, вытирая пот со лба.

— Да что делать-то?! — в отчаянии спросил он распорядителя.

И мычание сразу же прекратилось.

— Вот что, — голос распорядителя стал строг и серьёзен (теперь, с новой моей позиции возле раковины я не видел лица его, но почему-то уверен был, что и безумную улыбку свою распорядитель снял быстро и незаметно, словно резиновую, легко соскользнувшую по навазелиненной коже маску). — Труп надо сохранить. Мышцы должны быть мягкими, тело — пластичным. Сценарий выступления изменим, грим и одежду — подберём. Успех не обещаю, но престиж клуба попробуем сохранить. Представление будет называться "Марионетка и Боцман"…

— Боцман?! — в крайнем удивлении воскликнул директор. — Ничего подобного не слышал! И сценариев с таким названием у нас в работе нет…

— Я придумал, — заявил старший распорядитель и, словно не выдержав груза серьёзности, неожиданно коротко хихикнул. — Спектакль будет — высший класс. Но у меня есть одна просьба… Не вполне обычная…

— Что смогу… — несколько настороженно ответил директор, почуяв недоброе. — если это возможно.

— Возможно, — уверенно сказал старший распорядитель. — Я прошу вашего согласия на участие в представлении одного охранника. Он дежурил сегодня… то есть, вчера вечером, накануне самоубийства артиста Рыжего, здесь, в жилом блоке. Вы же знаете, весь сектор под контролем. Как раз ночью я получил распёчатку разговоров охранников… В общем, у этого охранника, которого актёры прозвали Боцман, и Рыжего был один весьма неприятный для Рыжего разговор, который, я полагаю, и подтолкнул артиста к роковому для него и весьма неожиданному для нас решению. Подробности сообщу позже. И, при необходимости, подготовлю выдержки из распечатки. Пока прошу поверить мне на слово — Рыжего до самоубийства довёл охранник. Поэтому прошу вашего согласия на то, чтобы дать ему возможность загладить свою вину перед клубом и выступить в сегодняшнем представлении в качестве… артиста!

"Ни хрена себе!" подумал я.

И тошнота временно отступила.

"Во дела творятся! Вот как жизнь у охраны складывается!"

А врач прислонился спиной к решётке — его от неожиданности качнуло.

— Немыслимо! — прошипел он. — Вы что?..

Директор не отвечал. Минуты три он молча ходил по камере. Дыхание его отяжелело, стало неровным, свистящим.

— Вы понимаете, — произнёс он, наконец, — на что вы нас толкаете? Вы понимаете, что предлагаете, господин старший распорядитель? Вам, как никому другому, хорошо известен наш главный принцип: "Пять из пяти". Никто из артистов не покидает клуб, никто не выживает. Пять представления — пять смертей. Мало того, что вы предлагаете шестую смерть, что противоречит принципам и правилам нашего клуба, но и, к тому же, шестым актёром назначаете человека с улицы. С улицы!

— Не вполне… — начал было распорядитель, но директор прервал его.

— С улицы! Настаиваю на этом! Да, он охранник, он сотрудник клуба, возможно, он даже дежурил в зале или принимал какое-то, вероятно, достаточно скромное участие в некоторых представлениях, но, всё равно, для сцены он — человек случайный, человек с улицы. Вы знаете, как тщательно мы подбираем наших актёров? Вы знаете, какая мощная и высокопрофессиональная служба задействована нами для этой цели? Вы знаете, как тщательно мы изучаем биографии наших актёров, их психофизиологические особенности, их поведение, привычки, взаимоотношения в их семьях? Вы знаете, что актёры наши, все, все до единого — люди одинокие и, признаться, никому, кроме клуба, не нужные? Вы это знаете?

— Да, — ответил распорядитель.

— Вы знаете, что охранники — люди семейные? — продолжал директор.

Но вопросы его звучали как-то неуверенно, без прежнего напора и агрессивности. Казалось, он хотел быть неправым и хотел, чтобы распорядитель как-то ненавязчиво, неявно, но вполне доходчиво показал и доказал бы ему неведомую пока, но смутно ощущаемую неправоту.

— Всё так, — ответил распорядитель. — Всё так. Будут дополнительные расходы. Травма, несчастный случай. Колосники, незакреплённый противовес на подъёмном блоке. Охранник дежурил за сценой, противовес сорвался с крепления…

— Избавьте меня от этих ужасных подробностей!

Директор замахал руками.

— Хорошо, хорошо! Вы, наверное, сможете договориться с родственниками. Расходы… Ну, менеджмент у нас эффективный, особенно финансовый. Дополнительно мы вам выделим… некоторую сумму… Но принцип! "пять из пяти"!

— Пять из пяти, — распорядитель кивнул и, подойдя к Рыжему, наклонился над ним, заглянув в стеклянные глаза. — Это же не актёр.

— А кто? — изумлённо спросил директор. — Как это…

— Реквизит, — спокойно и подчёркнуто медленно произнёс (почти по буквам выговорил) распорядитель. — Предатель, покончивший с собой, перестаёт быть актёром, но не покидает клуб. Он становится реквизитом. Его смерть — не на сцене, она не считается. Но на сцену он попадёт. И звать мы его будет теперь не Рыжий, а Марионетка.

— Я к прежнему имени привык, — угрюмо обронил доктор.

Творческие идеи распорядителя ему явно не нравились.

— Ваше дело, — сказал распорядитель. — А на сцене умрёт охранник. Билибин Матвей Николаевич, он же Боцман. Боцман отныне — его сценическое имя.

— А принцип добровольности? — не сдавался директор. — Этот ваш… Боцман… Он же по доброй воле…

"Неужели от выступления откажется?" искренне удивился я. "Впрочем, возможно… Охранники — бестолочи, собственного счастья не понимают".

— Выбор Рыжего делегирован Боцману, — ответил распорядитель. — Боцман искупит свою вину. И спасёт рыжего от посмертного проклятья. Гуманно?

— И афиши переклеивать не надо! — радостно воскликнул директор. — Только в программках кое-что подпечатать. Конечно, гуманно! Моло…

Я выпрямил затёкшую ногу и ударил ненароком по загудевшей сливной трубе под раковиной.

— А там кто? — встревожено спросил директор. — Перед кем это мы тут откровенничаем?

— Актёр, — успокоительным тоном произнёс распорядитель. — Не волнуйтесь, не к суициду не склонен. Не той породы. Хорёк. Говорят, талантливым жуликом был, да жизнь сложилась… Интересно у него жизнь сложилась! Может, и сыграет талантливо, кто его знает. Не волнуйтесь, господин директор, он свой.

"Свой…"

Уж и впрямь своим стал?

Пришли санитары. Кололи Рыжему какие-то препараты (зачем? он же умер!), затем сняли с него одежду, уложили на носилки, прикрыли куском зелёного брезента — и унесли.

В камере остался запах — медикаменты, моча, пот, кислая слюна, ношеные носки, сладковатый запах недавнего трупа.

По счастью, ближе к обеду пришли две уборщицы, подмели и тщательно вымыли пол. А после их ухода на полную мощь включили вентиляцию и стало гораздо легче дышать.

Спазмы в желудке прекратились, я стал смелее отходить от раковины.