Возлюбленная из Страны Снов (Забытые истории о привидениях и духах ) - Фоменко Михаил - Страница 26

Он мигом передал лампу Джеку Гардрессу и вынес на руках свою любовь из темного, узкого тайника. На лбу у нее был шрам, должно быть, от удара при падении; рука, запачканная кровью, все еще сжимала бумагу, из-за которой, по-видимому, разыгрались все трагические события этой ночи. Нестерпимо мучительно было тащить ее, бесчувственную, вместе с Джеком, за руки и за ноги, по темному коридору, но иначе пройти было немыслимо. Зато с какой искренней признательностью вырвалось у сэра Джорджа: «Слава Богу!», когда доктор объявил, что Эстелла жива и скоро придет в себя.

— Она, должно быть, ходила во сне, — сказал доктор, — и, споткнувшись, упала и ударилась головой о камень. Но причиной обморока было не столько падение, сколько спертый воздух в подземном ходе. Если б вы опоздали на час, ее бы, пожалуй, и нельзя уж было спасти.

Таким образом, трагическая мочь сменилась радостным утром. Под вечер к больной допустили ее рыцаря, и он нашел ее лежащей на подушках, с повязкой на лбу, смертельно бледной, но с радостным светом в глазах. Он опустился перед ней на колени. Она протянула ему обе руки.

— Джордж, как вы были добры ко мне! Должно быть, я таки не могу сама усмотреть за собой, и…

Но он не дал ей договорить и зажал ей рот поцелуем.

Бумага оказалась свидетельством о бракосочетании Джона Чартерса с Марджори Вильдекр, совершенном в деревушке Лейшир в 1795 году. А иностранец — одним из наследников младшей линии, принявшим имя своей матери-француженки, чтобы удобнее скрыть свою личность. Он знал, что некогда этот замок принадлежал роду Вильдекров, что в нем жила Марджори, и решил искать там брачное свидетельство. Но ему помешало привидение. Дело в том, что итальянский граф, за которого вышла вторично Марджори Вильдекр, оказался прадедом Эстеллы. Отсюда и фамильное сходство. И, как ни доказывал сэр Джордж Сифильд своей милой жене, что денег у него достаточно и спорного наследства ему вовсе не нужно, он не мог не признать, что на свете есть много такого, что и не снилось философам.

Смеркалось. В маленькой гостиной было уже совсем темно. Окна были завешены плотными бархатными портьерами. Эту пору дня графиня любила так же, как мягкие персидские ковры, в которых бесшумно тонет нога, — как и гладкие, мягко ложащиеся материи и неопределенно сумеречные краски.

Она ненавидела все, что лезло на первый план, что шумно и суетливо требовало к себе внимания и своего признания. В ее гостиных, которые были открыты лишь для немногих избранных, царил постоянно сдержанный аристократический тон.

И, вероятно, каждый из гостей находил, что присутствие здесь же Гектора Николича является не чем иным, как грубой дисгармонией.

О, этот Гектор! Каждый раз, как он начинал говорить, графиня нервно вздрагивала. И было это не из-за содержания его речей, — хотя его грубоватые остроты сильно разнились от утонченных пикантностей, раздававшихся здесь обыкновенно, — а исключительно из-за громкого, грохочущего голоса, звучавшего эхом из всех углов и ниш и совершенно не подходившего к всему окружающему.

Как-то Франсис Рейнгард, прекрасный Франсис с нежным цветом лица и мягкими кудрями, шутливо выразился о голосе Николича:

— Благородные словаки, родители нашего Николича, были, по-видимому, очень слабы в классической истории, иначе они назвали бы своего сыночка вместо «Гектор» — «Стентор», глашатай в споре.

Шутку передали из уст в уста и больше всех смеялась ей хозяйка дома. Гектор, который сидел за ней и чуткое ухо которого восприняло каждое слово, произнесенное шепотом, наклонился вперед:

— Не думаете ли вы, сударыня, что для господина Рейн-гарда могло бы быть опасным раздражать меня, а для вас не менее опасным смеяться надо мной?

На этот раз он говорил тихо, так тихо, что никто, кроме графини, не мог слышать его слов.

Она ленивым движением повернула к нему голову:

— Что означают ваши намеки? Я не любительница разгадывать загадки.

— Но, графиня, у меня просто явилась мысль привлечь насмешников на свою сторону. Что бы вы сказали, например, если бы я рассказал почтенному обществу историю, случившуюся со мной этой ночью?

Эти слова он произнес громко, намеренно или нет, — кто знает? Но его голос проник через тишину полутемной гостиной во все уголки комнаты.

— Историю? Мне, конечно, придется выйти? — послышался голос семнадцатилетней Ренаты, которую мама каждый раз высылала из комнаты, когда Гектор принимался за свои рассказы.

Под покровом темноты чья-то лихорадочно горячая рука отыскала руку графини. Но холодные тонкие пальцы были отдернуты прочь и, слышное лишь для Гектора, с уст графини сорвалось:

— Как это дурно!

— Выйти? Да, нет же, нет, не надо. То, что я расскажу сейчас, может слышать самый чистый ангел. Это не будет ни каламбур, ни анекдот из юмористического журнала, а совершенно правдивая история, в истине которой я могу поклясться перед всеми людьми. Только не надо путаться, потоку что речь в ней будет о призраках.

Он злобно расхохотался и пристально взглянул на графиню Сусанну, тщетно пытаясь угадать в темноте выражение ее лица в этот момент.

Слегла хриплым голосом он продолжал:

— Итак, вчера ночью я никак не мог заснуть. Здесь начинается моя история. В комнате было душно, невыносимо душно. Я открыл дверь и вышел в переднюю, через широкие открытые окна которой врывался прохладный ночной воздух. Это меня облегчило. Необходимо сказать, что я снял башмаки, чтобы не разбудить соседей. Это было глупо, потому что в конце коридора, как раз против вашей комнаты, господин Рейнгард, мне пришло в голову, что не могу же я отправиться погулять по саду в одних чулках. Пришлось бы, таким образом, возвратиться назад в свою келью.

А между тем, на воздухе было так хорошо, лунные лучи так красиво падали вдоль коридора, что я взял и остался там, где был, — в темной нише против дверей комнаты господина Рейнгарда.

И вот тогда-то я и увидел призрак. Подходил он бесшумно и медленно, как это и приличествует призраку, закутанный в белые, длинные одежды, с лицом, закутанным белой вуалью.

Кстати, графиня, нет ли среди ваших предков какой-нибудь не находящей себе покоя дамы, которая бродит привидением по замку? Вы не отвечаете? Прошу извинения, я спросил не случайно. Дело в том, что как только призрак очутился в части коридора, освещенной луной, легкий порыв ветра приподнял его вуаль, и поистине, если бы я не знал, что это невозможно, я поклялся бы, что призрак, который бесшумно скрылся в комнате господина Рейнгарда, были вы, графиня, — так поразительно было сходство.

Несколько секунд тишина и сумрак царили в гостиной, затем кто-то неожиданно зажег спичку и это осветило комнату на несколько мгновений: стало видным злобное лицо Гектора с зелеными мерцающими глазами, впившимися в лицо графини, это спокойное, неподвижное лицо, мраморная бледность которого напоминало статую. Колеблющееся пламя осветило лица и остальных присутствующих, на которых были выражены все степени от изумления до гнева, от злости до безграничного возмущения. Осветило оно и дрожащую фигуру белокурого Франсиса, который, схватившись за ручки кресла, казалось, готов был упасть в обморок.

Но никто не мог уловить сразу всей картины, так как так же быстро и неожиданно, как она загорелась, спичка, которой зажег свою сигару граф, потухла, и теперь закуренная сигара колыхалась в темноте, подобно гигантскому светлячку.

— Вы ошибаетесь, дорогой друг, — раздалось оттуда, где танцевала в воздухе ее красивая искорка, — то, что вы видели, вовсе не было призраком, — это, действительно, была моя жена. Мне надо было вчера вечером кое о чем по-беседовать с господином Рейнгардом и я отправился к нему в комнату. Дальше произошло так, как это вечно случается: он — артист, я, как вы знаете, увлекаюсь искусством, мы завели бесконечный разговор, забыли время и место, и если бы графиня, обеспокоенная моим долгим отсутствием, не пришла бы за мной, то, наверное, мы сидели бы и острили еще и до сих пор. Не правда ли, дорогой Франсис?