Укрощение огня (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна - Страница 20

Что до мужчины, то его хватало только на то, чтобы после показавшейся бесконечной разлуки, сдержать себя и не впиться поцелуем в эти алые полураскрывшиеся перед ним лепестки, меж которых влажно блестела белоснежная полоска зубов — ох, мальчик, что же ты делаешь со мной?!

Спасибо тебе, Аллах, за безграничные милости твои, что прятал под пестрой личиной от бесстыжих глаз истинную его красоту! Укрывал дорогой мишурой подлинные линии гибкого тела, не позволяя увидеть как играют, переливаясь, гладкие мускулы под золотистой кожей, усеянной бисеринками пота… Не давал кому-то нечестивому познать откровенный в своем хаосе узор прилипших к спине и плечам, разметавшихся смоляных прядей, не позволил чужому сходить с ума от взмаха ресниц и, в такт им, — колебания теней на тронутой пылающим флером румянца щеке…

Пламенная моя звезда, таким должно видеть тебя лишь на ложе!!

Но он — не женщина, хеджаб и имя мужа не встанут глухой стеной на пути похоти и взращенном на собственной ущербности презрении тех, кто не достоин даже его мизинца! К тому же, гаремный мальчик оказался так горд, что мог бы давать уроки принцам, и я — не они, я не оскверню тебя, негасимое мое пламя даже вздохом… Верь мне, огненный мой, лишь бы снова увидеть твою улыбку!..

— Не буду мешать. Но — надеюсь, что ужин ты разделишь со мной.

— Как пожелаете, господин, — учтиво отозвался Аман и склонил голову, к неудовольствию мужчины пряча лицо совсем, — ведь наша последняя партия была не окончена…

— Да, — охотно согласился Амир, — многие ходы еще не были сделаны, и я уверен, что продолжение игры станет увлекательным…

Последнее у Амана тоже не вызывало сомнений. Титаническими усилиями он соскребал остатки расплавленного кофейными глазами самообладания, и пропустил мгновение, за которое его запястье оказалось лежащим во властной длани, а пальцы другой осторожно коснулись бинтов на предплечье:

— Что произошло?…

— Немного заигрались с Баст…

Та часть сознания, которая каким-то чудом еще умудрялась оставаться разумной, контролировать тело и поддерживать беседу, отмечала запыленную одежду, заткнутую за пояс плеть и оружие на нем, крича раскисшему ни с того ни с сего остолопу о том, что он упорно отказывался воспринимать. Юноша только с долей закипающей истерики констатировал, что похоже, у князя входит в привычку являться к своему наложнику, едва сойдя с седла…

— Как я вижу, вы все же поладили, и расставаться с ней тебе не хотелось бы?

— О, мы поладили настолько, что уже напугали парочку полуночников совместными прогулками! — Амани безуспешно пытался изобразить привычный насмешливый тон.

— Я рад… рад, что подарок пришелся тебе по сердцу! — руку мужчина так и не выпустил, точно в беспамятстве поглаживая нежное запястье с бешено бьющейся голубой жилкой. — Жду тебя вечером…

До конца жизни Аман мог поклясться бессмертием своей души, что в тот момент, когда губы мужчины коснулись его ладони у основания, — мир все же померк, взорвавшись под веками ослепительной вспышкой. Вновь же вернув себе способность воспринимать окружающее, он различил только быстро удаляющиеся шаги и понял, что остался один: куда и когда исчезли Кадер и Тарик он попросту не заметил.

Скользивший у самых босых ног, солнечный луч медленно отщелкивал песчинки, отмеряя уходящие в небытие мгновения. Амани, к своему стыду и удивлению обнаружил, что его трясет, а невесомый, нежнее парящего пуха, — поцелуй все еще жег запястье…

В чем-то это было даже забавно: вряд ли на его теле остался хотя бы крохотный участок, которого никогда не касался мужчина так или иначе. И юноша с трудом мог представить способ разделить ложе, которого бы он не знал, но до сего момента не подозревал, что мимолетное прикосновение губ способно вызвать в нем подобный отклик! Однако веселиться совсем не хотелось.

Бессознательно потирая руку, Аман так и не смог найти причины, определить, в чем крылся источник испытанного им потрясения, зато хорошо понял, что поставленная перед собой задача куда более усложнилась. Очевидно, что князь не намерен отступать от задуманного, да и ограничиваться дальше взглядами и беседами не желает… Впрочем, к подобному развитию событий юноша был готов, а вот к собственной реакции на пустячное касание — нет, хотя сдаваться по-прежнему не собирался.

Накидывая на плечи мишлах, он с неудовольствием обнаружил, что движениям пальцев все еще не достает привычной, тщательно отточенной годами изящной легкости, и разозлился на себя за волнение. В самом деле, как оказывается дешево его можно купить! Один выверено — небрежный знак благоволения, и он готов продаться и отдаться…

Не совсем конечно, однако колени едва не подогнулись! Как глубоко пустила корни отрава, и как трудно ее вырвать.

Но нужно. Иначе он навсегда останется не более чем украшением чьей-то постели. Нечто ничего незначащее, о которое можно запросто вытереть ноги и, не озаботившись долгими раздумьями, спокойно пойти обедать! — Аман методично настраивал себя к предстоящему вечеру и готовился, как иные не готовятся к последнему бою.

Он долго выбирал, но в конце концов пришел к выводу, что наряд, более пышный чем обычно, который полагался бы в честь возвращения господина и его в высшей степени любезного приглашения — станет явным сигналом о готовности к капитуляции. Более скромный выдаст неуверенность, и по сути будет такой же провокацией. В любом случае, незамеченным не пройдет ни то, ни другое, и юноша остановился на обычной своей повседневной одежде, тем не менее исключив более свободный, домашний вариант, как порой бывал вечерами у князя. Волосы были туго собраны в хвост, ни следа красок и масел, последним же штрихом стали привычные уже сапожки: не туфельки и не звон браслетов на узких щиколотках призывно раздвигающихся ножек — сапоги удачно завершали образ, который Амани хотел создать.

Нет, он не имел в виду, что князь сразу же завалит его на ковер, но подсознательно, наверное, все же ожидал чего-то подобного от «ужина». Поэтому, оглядевшись, Аман остался доволен достигнутым результатом, чувствуя себя во всеоружии, чтобы встретить любые домогательства и поползновения, и дерзко вскинул голову на приветственную улыбку мужчины.

Ожидавший его Амир только шире улыбнулся в ответ, любуясь им. Юноша держал спину и плечи прямо, как не у всякого рожденного в порфире получается, а яростный блеск черных глаз выдавал его боевое настроение. Что ж, это тоже можно было счесть достижением: мальчик не равнодушен к нему, и поцелуй не оставил его безразличным. Да и нет на свете живого существа, которое не способно откликнуться на ласку, любовь и нежность. Иным Амани быть не может, пока же игра между ними увлекала сама по себе.

Мужчина неторопливо вел беседу, мягко пожурив вначале за то, что юноша не обратился к нему относительно возникших затруднений с музыкой, и вновь порадовавшись, что желание творить красоту его не оставило.

— Польщен, что господин так высоко ценит мои умения, — отмалчиваться было невозможно, а язвить и сыпать резкостями не возникало повода. Аман держал себя исключительно вежливо, хотя напряжение не спадало.

— Полно! Твой танец трудно назвать просто умением. То, что я видел, вызывает собой восхищение, которое даже не выразить словами! И ты сам от начала и до конца творишь это волшебство, выбирая мелодию, и подбирая движения, как нужную нить к узору… Такое искусство достойно уважения и преклонения!

Юноша не нашелся с ответом, всерьез опасаясь, что сейчас пылает румянцем, как стыдливая девица на смотринах, потому что слова мужчины звучали не грубой лестью, хвастливой констатацией, подразумевающей, что диво дивное принадлежит именно хозяину. Они были пронизаны такой искренностью, какую он только мог представить, и это было… было странно! Им восхищались уж конечно не впервые, но возникшее чувство было новым — как будто не он наконец добежал до вершины, взял высоту, превзойдя всех прочих, чтобы отстаивать ее дальше, но сильные руки приподняли его над миром, подарив на миг ощущение полета…