Поворот не туда (СИ) - Хайруллин Миша - Страница 8

А я просто отдаюсь её решению… На самом деле, я предполагал, что так будет, но останавливать её не стал. Просто в мою голову вдруг пришло озарение, что у меня нет такой крепкой верёвки, по которой я мог бы пробираться к свету. Для родителей я давно лишь птица, улетевшая из гнезда в неизвестном направлении, интересов у меня нет. Именно от этого осознания, — того, что у меня нет в жизни абсолютно ничего — заставило сердце сжаться, а разум принять верное решение. Любимые? Разве что Джо. Но и тот, скорее всего, уже мёртв. Горько. И вновь я возвращаюсь к началу, перед глазами то самое болото, в котором я тонул утром. Всё уже не так уж важно: выбираться нет необходимости. Я вдруг понял, что утонуть в этом болоте — вовсе не то, чему стоит противиться. Наоборот: эта пелена из грязи закончится лишь тогда, когда я опущусь на самое её дно и пойму, что внизу находится вода. И тогда я смогу спокойно плыть, не заботясь ни о чём. Я уже почти на дне. Ещё немного, ещё пара нажатий на горло, ещё бы отнять два глоточка воздуха — и передо мной предстанет океан.

Слышу морские волны… Погружаюсь…

И почему-то поднимаюсь наверх, вновь пачкаясь в этой грязи и пыли, задыхаюсь, несмотря на то, что должен дышать. Открываю глаза, делаю глубокий вдох, сильно кашляю, хриплю, голова трещит по швам, будто прямо сейчас на полной громкости меня заставляют слушать гул поезда, стоя в миллиметре от него. Вижу расплывчато Лису, упавшую на пол. И его… Кажется, в его руке топор? Сквозь полупрозрачную пелену вижу кровавые ошмётки на полу, кажется, в углу валяется рука… Чьи-то крики вдруг врезаются в уши. Возвращается слух. А затем, не в силах держаться, я закрываю глаза. Слышу, но слишком отдалённо, как он что-то кричит.

— Мой сладкий… Пташка… — чувствую прикосновение к своим волосам, совсем лёгкое и мимолётное, — Я ведь совсем не собирался давать ей победу! — и этот приятный смех расплывается во мне с его улыбкой. И снова я разделяюсь на две половины… Куда я шагнул в прошлый раз? Не помню. — Тебе больно? Скажи мне, где тебе больно? Я излечу тебя, правда.

Хриплю что-то, а затем вновь начинаю задыхаться, но не из-за рук на своей шее; это что-то другое. Тёплое, мягкое, такое страстное и приятное. Это не что-то мокрое и скользкое, не что-то оставляющее следы помады на моём лице.

— За…бери… Меня… Отсюда… — шепчу.

— Заберу.

И я лишь хриплю в его губы.

Глава 5

На большом, широком и зелёном поле собралась целая толпа людей, улыбающихся мне искренне и по-настоящему. Вдали простирается большой и зелёный лес, над которым возвышаются лёгкие белые облака. На душе так легко, чувствую собственную улыбку и уверенность внутри. Мне так редко приходилось чувствовать уверенность, что сейчас это кажется совсем незнакомым чувством: всё тело будто раскладывается на отдельные атомы: и каждый этот атом состоит из радости, из чувства, что все поступки и решения сейчас окажутся абсолютно верными. Поднимаю руки от ощущения лёгкости, будто могу оказаться прямо сейчас в небесах. Открыв глаза, вдруг понимаю, что нахожусь среди облаков, лечу прямиком в сторону леса, а люди внизу хлопают мне, кричат радостно. Этот восторг сочится из людей, захватывает и меня, улыбка не слазит с лица и я просто парю в небесах, не задевая верхушки деревьев. Кручусь вокруг своей оси, смеюсь и машу руками этим людям — счастливым людям. В ушах стоит знакомая и любимая мелодия: спокойная, но такая мелодичная, струящаяся отовсюду. Просто хорошо. Просто свободно.

Становится грустно, потому что я внезапно осознаю, что это всего лишь сон. Впервые в жизни мне снится, что я летаю. И впервые в жизни самостоятельно осознаю, что нахожусь лишь в сновидении. И так не хочется, чтобы сон кончался, так хочется и дальше лететь над зелёными макушками деревьев, ощущая, что ты свободен.

Свобода… Что есть свобода? Отношения души и тела, соразмерено существующие. И вряд ли кто-то будет рад, если у него отнять свободу: по сути, единственное, чем человек может обладать с самого начала. Нас загоняют в рамки законов — сейчас нельзя в полной мере почувствовать себя абсолютно свободным. Чувства под запретом. Практически любые. Разве что во снах можно почувствовать себя тем, кем ты бы мог оказаться, если бы большинство чувств не загоняли в клетки, не давали им вырваться, не давили на них.

Просыпаюсь и чувствую, как по щекам текут холодные слёзы, — такие же, как первые осенние дожди. После тёплых летних этот резкий переход ощущается особо остро.

Вокруг незнакомая комната, но знакомая постель: мягкая, просторная. Рядом матрас немного продавлен, простынь мятая. Приподнимаюсь, оглядываясь. На полке из красного дерева стоит метроном. Невольно улыбаюсь, но тут же опускаю уголки губ, вставая с постели. На рёбрах и животе начинают вдруг гореть небольшие участки, как только я вспоминаю это тиканье, этот жар свечи и горячий воск. Его тихий шёпот вкрадывается без разрешения, а эти пальцы ходят по моим губам, заставляя их уголки подниматься. В комнате до страшного темно, а главное — тьма стоит неприятная, будто на улице ночь. Хотя, возможно, так оно и есть. В комнате окон нет совсем, а единственная лампочка наверху не горит. Ступаю босыми ногами по деревянному полу, разглядываю всё в мельчайших подробностях, понимая, чья это комната.

Кроме полок из красного дерева, на которых изредка лежат предметы вроде скотча и аккуратно сложенных тряпок, ничего, в общем-то, и нет. Возле кровати стоял полупустой стакан воды. Я подошёл к нему и взял в руки. В голове проскользнула мысль, что вода может быть отравлена. Но стал бы он это делать? Отравил бы меня? Может быть, это его план. Втереться в доверие и… Втереться в доверие? Я не доверяю ему. Мотаю головой, подтверждая, что действительно, — мои мысли всего лишь ошибка. Невозможно доверять такому человеку. Невозможно доверять этим губам, скользящим по телу, невозможно доверять этому бархатному голосу, щекочущему слух. Невозможно…

«Маньяки никогда не убивают рядом со своим местом жительства». Интересно, а его ли это дом? Может, мы находимся сейчас вовсе не в его доме, а в каком-нибудь его специальном месте… для убийств. Закрываю глаза и делаю глоток. Вода холодная, зубы сводит — кривлюсь. Горло немного болит, пытаюсь произнести слова, но вместо этого лишь издаю непонятный хрип, будто проснувшийся только что пропойца. Ставлю стакан обратно и трогаю пальцами шею, — больно. Вспоминаю Лису и всё, что произошло… вчера? Сегодня? Сколько я тут нахожусь? Начинает пошатывать.

Натыкаюсь взглядом на дверь, подхожу к ней и держусь за деревянную ручку. Тело будто парализовало, не могу и двинуться. Окутывает страх того, что я увижу за этой дверью. Но делать мне ничего и не приходится: дверь отворяется сама.

Сливочный кофе, мята, мокрая ткань… Закрываю глаза, глубоко вдыхаю этот запах и, одумавшись, поднимаю голову и смотрю на тело, уткнувшееся в меня. Глаза. Эти голубые, — как чистое небо — глаза. Они смотрят на меня пронзительно, внимательно, чутко, куда-то глубже моего тела. Я впервые вижу его глаза. Теперь маска скрывает не верх лица, а низ. Это прежняя маска, но она была наспех обрезана.

Я тяну руку к его, кажется, мягчайшим волосам белого цвета. Интересно, он родился с такими цветом? Или осветление? Мою руку останавливают. И я вдруг чувствую и вижу, как его взгляд меняется на недовольный, злой, ужасающий. Отхожу назад в страхе, но вслед за мной тут же идут и быстро закрывают с хлопком дверь.

— Проснулся. — строго говорит он. Прохожусь взглядом по его телу, смотрю на белую футболку, орошённую чем-то красным, на чёрную кофту с длинными рукавами, на узкие чёрные штаны — опять же испачканные, на тёмные берцы. На его руках перчатки, знакомые бархатные перчатки, правой рукой он сжимает окровавленный нож. И как только я вижу его и вытыращиваю глаза, он вдруг кидает его в сторону и улыбается, глядя на меня. — Боишься? — он подходит ближе. Боюсь. Но молчу, лишь продолжая без устали глядеть в эти ярко-голубые глаза, подобные двум чистейшим озёрам. Но я знал, что в этих озёрах утонуло много людей.