Повстанец (СИ) - Уваров Александр - Страница 56

Если бы поговорить с ними. Узнать их язык, историю, обычаи. Спросить их… Спросить их об этих людях, что закрыли все подступы к планете кольцом своих звездолётов и орбитальных станций. Ведь если это не люди "Беллис" и у них в руках оружие, значит они сражаются с "Беллис"?

Значит, они знают, в чём причина жестокости "Беллис"…

— Пропусти их, — сказал Денкис. — Я хочу встретиться с ними. Пусть Карлик проводит их ко мне.

"со своей стороны замечу, что это опасно. рекомендую ждать спасателей с включённым защитным полем"

— Убийц защитное поле не остановит, — Денкис острожно присел на край пульта управления. — И заряд в аккумуляторах у нас защиту не обеспечит. Пропусти их… И ещё. Тебе слышны их разговоры?

"да"

— Проведи анализ. Если возможно — телепатический контроль. Только осторожно… Составь словарь, запрограммируй переводчик. Мне нужно… поговорить с ними.

"оценка ситуации: опасность при контакте с представителями иной цивилизации. не смогу обеспечить защиту экипажа и корабля"

— Тебе то что? — улыбнулся Денкис. — С компьютерами даже убийцы не воюют.

Вертолёт накренился на бок так, что лопасти винта едва не зацепили вышку на заброшенной шахте, и с рёвом развернулся на месте. Стёкла иллюминаторов блеснули на солнце; пилот, высунувшись из кабины, помахал рукой — и огромная чёрная машина ушла вверх, стремительно набирая высоту.

— Ничего не понимаю, — сказал Малыш Эллами, выбираясь из окопа. — Почему это он улетел? Он же нас заметил. Заметил!

— Может, мир с карателями? — предположил старый шахтёр, что присоединился к их партизанскому отряду два дня назад. — Может, надоело им за нами гоняться? Мир, да по домам…

— Вот это едва ли… — командир отряда Нурис посмотрел в бинокль вслед улетающему вертолёту. — Ему задание изменили. Точно вам говорю, ребята, у него какое-то срочное задание. Даже разок пальнуть не дали.

Малыш Эллами повернул рычаг предохранителя и поставил пулемёт на землю.

— Ну и ладно. Его счастье. Мы бы от него одни дыры оставили.

— Или он от тебя, — заметил шахтёр.

— Это ты прав, папаша, — сказал командир. — Три пулемёта и две ракетных установки на внешней подвеске. Не шуточки… Ладно. Эллами, зови ребят. Пилоты наверняка на нас карателей наведут. Меняем место!

— Какие цветы красивые! — воскликнула Эйни, прижимая букет груди. — Доктор, вы напрасно идти не хотели. Здесь такие чудесные цветы растут! Вот, смотрите — жёлтые, два оранжевых, синие и даже красный один. Вот там, на пригорке. Я и не думала, что в таких местах цветы попадаются.

— Наверное, потому, — ворчливо заметил доктор, — что в прошлой нашей жизни нам не приходилось устраивать такие длительные прогулки по болотам. Я то, впрочем, городской житель. На природу вообще редко когда выбирался. А вот как война началась — только с этой самой природой и общаюсь.

— Экий вы ворчун, доктор, — сказала Эйни, присаживаюсь рядом с Аденом. — Ну правда же замечательно. Разве в городе у вас были такие цветы?

— Нет, — честно признался доктор. — Это был промышленный город. Деревьев — и тех было мало. В основном горно-обрабатывающие заводы. И пара кислородных производств. В общем, никакой романтики. И никаких цветов.

— Доктор, — Эйни перестала улыбаться и посмотрела на Адена серьёзно и с какой-то странной, едва заметной жалостью, — вы всё время один… Вам даже как будто трудно общаться с нами. Мы не обижаем вас?

— Нет, Эйни, нет. Всё в порядке. Всё…

— Доктор, — спросила Эйни, — могу узнать у вас… Я понимаю, у каждого была своя жизнь. До войны. Можно я спрошу вас…

— Давайте, Эйни, давайте.

— Доктор, а семья у вас есть?

— Была… — Аден опустил голову и замолчал.

— Почему была?

— Потому что была… Так, знаете, Эйни… Так бывает. Есть, есть — а потом вдруг нет.

— Я знаю…

— Конечно, Эйни, знаете, — сказал доктор. — Теперь многие это знают. Знают, что это такое — терять близких. Жён, детей, родителей… Ой, простите, Эйни!

— Ничего, доктор… У меня прошло… Больно было. Теперь легче. А у вас?

— И меня… прошло. В том смысле, что всё в прошлом. Дом, семья. Работа только осталась. Моя работа, которая по счастью ещё кому-то нужна. Должно быть, поэтому я ещё и жив. И у жизни есть смысл. Ведь он есть, Эйни?

— Конечно, доктор! Вот кончится война…

— Нет! — сказал доктор и поднялся. — Нет, Эйни. Иллюзии, надежды… Смысл жизни не в иллюзорных надеждах. И даже не в нашей бессмысленной борьбе. Да, бессмысленной! Ведь вы не хуже меня знаете, что каратели не остановятся, пока не перебьют нас всех. Всех до единого. Ведь мы свидетели, Эйни. Свидетели их жестокости и чудовищной жадности. Нас убивают не как повстанцев, а как свидетелей. Значит, шансов у нас нет. Если только те самые боги, о милосердии которых так любят рассуждать каратели, не спустятся с небес и не надают "серым" по шее. Но это ведь тоже… иллюзия. Так что…

Доктор отошёл в сторону и, сорвав травину, вернулся обратно.

— Вот у нас в городе такая трава росла. На газонах.

— Тоже красиво, — сказала Эйни. — Давайте, доктор, я прибавлю её к моим цветам и у нас получится замечательный букет.

— Моя семья… — произнёс доктор. — Она погибла. Жена и двое детей. Две девочки. В самый первый день войны. Город был захвачен десантом. Да что там — "захвачен"… Громко сказано. Мы и сопротивления никакого не оказывали. Они просто вошли в город, заняли наиболее важные здания. Расставили патрули по улицам. Всё чётко, всё по плану… Потом согнали всех в здание театра. Какой-то чиновник… из этих, из "серых"… сказал, что нам прочтут лекцию о гуманной политике "самой свободной республики"… Меня в тот день арестовали. Вывезли из города. Господа жандармы весьма энергично допрашивали. Кажется, они решили, что я занимал важный пост в администрации. Даже хотели в какой-то особый лагерь отправить. А остальные… В тот день я в последний раз видел свою семью. Детей…

— Что они сделали с жителями? — спросила Эйни.

— Сожгли, — ответил доктор. — Всех. Заживо. Прямо в здании театра. Краном положили к дверям бетонные плиты, чтобы никто не смог выйти. Потом ударили из огнемётов. Тех, кто прыгал из окон — расстреливали. И трупы кидали в огонь. Говорят, жгли и другие здания. Наверное, тоже… с людьми. Дома взрывали. Оставляли только заводы. Заводы — в целости и сохранности. А я вот выжил. Вертолёт, на котором меня перевозили, сбили. Наши… То есть, ваши. Кто-то из ваших бойцов. Из тех, кто взялся за оружие. Успел взяться. Теперь вот… с вами хожу. Живу, стало быть.

— Нет, доктор, не иллюзия, — упрямо сказала Эйни после короткого молчания. — Не иллюзия…

— А что, позвольте спросить? — Аден, порывшись где-то в глубине своей мешковатой докторской куртки, протянул Эйни тонкую белую бечёвку. — Для вашего букета, сударыня. Лучшего предложить не могу. В прошлой жизни нашёл бы, пожалуй, красную шёлковую ленту… Так, стало быть, не иллюзия? А что?

— Смысл есть, — ответила Эйни. — У вашей жизни. У моей. Месть, доктор. Даже нет, не месть… Возмездие. И урок.

— Урок? Вы намерены учить карателей? Любопытно…

— Да, доктор. Только… Не учить. Доказать им. Доказать, что людей нельзя убивать безнаказанно. Ни здесь, ни на других планетах. Нигде! Они тоже должны испытать боль. Почувствовать сопротивление. Понять наконец, что их жестокость когда-нибудь вернётся к ним обратно. Когда-нибудь война придёт в их собственные дома. К их семьям, очагам… К их детям! Должны же и они поумнеть! Если не сознанием, то хотя бы кожей своей ощутить, почувствовать всё то, что они натворили. Каждый свой шаг, каждый жест, каждый выстрел, каждый удар. Быть может, мы станем просто зеркалом. Зеркалом, в котором в котором они увидят своё собственное отражение. И, может быть, ужаснуться…