Аня из Шумящих Тополей - Батищева Марина Юрьевна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/66
• Следующая

— Я только хотела сказать, что ты слишком близко к нему, чтобы правильно понять его. Возможно, чужому человеку было бы легче увидеть его в ином свете и понять его недостатки.

— Я знаю только то, что ничто не может заставить папу заговорить, если он решил молчать, — ничто. Он гордится этим своим упорством.

— Тогда почему вы, все остальные, не разговариваете так, будто ничего необычного не происходит?

— Мы не можем. Я же говорю, страх парализует нас. Ты сама почувствуешь, что это такое, если он не забудет про злополучную рубашку. Не знаю, как это ему удается… но удается всегда. Я думаю, его злость так не действовала бы на нас, если бы он только говорил. Но это молчание нас изводит. Никогда не прощу папу, если он поведет себя так и завтра, когда столько зависит от этого ужина.

— Будем надеяться на лучшее, дорогая.

— Я стараюсь надеяться. Твое присутствие очень нам поможет, я уверена. Мама думала, что нам следует пригласить и Кэтрин Брук, но я сказала, что это плохо подействует на папу. Он ее терпеть не может. И должна сказать, за это я его не осуждаю. Я и сама не хочу иметь с ней никакого дела. Не понимаю, Аня, как ты можешь быть с ней такой любезной и приветливой.

— Мне жаль ее, Трикси.

— Жаль ее! Но то, что она не нравится людям, — ее собственная вина. Конечно, разные люди живут на свете… но мне кажется, что Саммерсайд вполне мог бы обойтись без Кэтрин Брук! Мрачная старая злыдня!

— Она прекрасная учительница.

— Мне ли не знать? Я была у нее в классе. Она вколачивала мне в голову школьную премудрость и одновременно допекала своими колкостями. А как она одевается! Папу раздражает вид безвкусно одетых женщин. Он говорит, что терпеть не может нерях, и уверен, что Бог их тоже не выносит… Ох, мама пришла бы в ужас, если б узнала, что я все это тебе рассказываю. Она прощает папе такие речи, потому что он мужчина. Но если бы нам приходилось прощать ему только это! А бедный Джонни едва осмеливается заходить теперь к нам в дом, потому что папа так груб с ним. В погожие вечера я потихоньку ухожу из дома, и мы с Джонни ходим и ходим вокруг нашего квартала, пока не окоченеем от холода…

Когда Трикси ушла, у Ани вырвалось нечто весьма напоминающее вздох облегчения. Она побежала вниз, чтобы, улестив Ребекку, чем-нибудь подкрепиться.

— Идете завтра ужинать к Тейлорам? Ну, надеюсь, старый Сайрес будет вести себя прилично. Если бы его домашние не боялись до такой степени этих его капризов, он не дулся бы так часто; я в этом убеждена. Поверьте, мисс Ширли, ему доставляет удовольствие дуться на них… А теперь придется, наверное, подогреть молоко для Этого Кота. Избалованное животное!

Вечером следующего дня, появившись у Тейлоров, Аня сразу, уже с порога, почувствовала, что атмосфера в доме ледянящая. Чистенькая, опрятная горничная повела ее наверх, в комнату для гостей, и, поднимаясь по лестнице, Аня мельком увидела миссис Тейлор, торопливо направляющуюся из столовой в кухню и вытирающую слезы, которые катились по ее бледному, изможденному, но все еще приятному лицу. Было очевидно, что Сайрес так и не забыл об истории с рубашкой.

Это подтвердила и расстроенная Трикси, прокравшаяся в комнату для гостей и взволнованно зашептавшая:

— Ох, Аня, он в ужасном настроении. Утром он показался нам немного более дружелюбным, и наши надежды возросли. Но днем Хью Прингль выиграл у него партию в шашки, а папа терпеть не может проигрывать. И надо же такому случиться именно сегодня! Он увидел, что Эсми «любуется собой в зеркале» — так он выразился, — и просто выпроводил ее из ее комнаты, а дверь закрыл на ключ. Бедняжка всего лишь хотела посмотреть, достаточно ли хорошо она выглядит, чтобы понравиться доктору философии Леноксу Картеру. Она даже не успела надеть свою нитку жемчуга. А посмотри на меня. Я не посмела завить волосы — папа не любит неестественные кудряшки — и выгляжу как огородное чучело. Конечно, что касается меня, это не так уж важно… но сама видишь… Папа выбросил цветы, которые мама поставила на обеденный стол, и ее это так огорчило — ей было очень трудно их достать. И еще он не позволил ей надеть ее гранатовые серьги. Последний раз он был в таком плохом настроении прошлой весной, когда вернулся домой с Запада и обнаружил, что мама купила и повесила в гостиной красные шторы, когда ему хотелось, чтобы они были бордовые. Ах, Аня, прошу тебя, болтай за столом напропалую, если он будет молчать. Иначе… страшно подумать!

— Буду стараться изо всех сил, — пообещала Аня, с которой, безусловно, никогда еще не случалось такого, чтобы она не нашла что сказать. Но, с другой стороны, она никогда еще не оказывалась в такой ситуации, с какой ей предстояло вскоре столкнуться.

Все собрались за столом — очень красивым, несмотря на отсутствие цветов. Лицо робкой миссис Тейлор было более серым, чем ее серое шелковое платье. Эсми, краса семьи — очень бледная краса, с бледно-золотистыми волосами, бледно-розовыми губами и глазами цвета бледных незабудок, — была настолько бледнее обычного, что казалось, вот-вот упадет в обморок. Прингль, толстощекий четырнадцатилетний, обычно веселый и бойкий мальчуган в очках, с круглыми глазами и светлыми, почти белыми, волосами, сидел съежившись, как побитый пес, а Трикси имела вид испуганной школьницы.

Доктор Картер, который был, бесспорно, красивым и благовоспитанным молодым человеком, с кудрявыми темными волосами, блестящими темными глазами и в очках в серебряной оправе, но которого Аня в его бытность ассистентом профессора в Редмонде считала чванливым занудой, явно был смущен. Он, очевидно, почувствовал, что что-то не в порядке — вполне обоснованный вывод, если хозяин дома тяжелой поступью проходит к своему месту во главе стола и опускается на стул, не удостоив ни вас, ни остальных присутствующих ни единым словом.

Читать молитву Сайрес не собирался. Миссис Тейлор, покраснев, как свекла, пробормотала едва слышно:

— Да будем мы всегда искренне благодарны, Господь, за все, что ты по милости твоей даешь нам.

Ужин начался плохо, так как взволнованная Эсми сразу же уронила на пол свою вилку. Все, кроме Сайреса, подскочили на стульях, поскольку нервы у каждого были напряжены до предела. Сайрес уставился на дочь своими выпуклыми голубыми глазами с выражением глухой ярости, а затем окинул остальных леденящим взглядом, лишившим их дара речи. Он свирепо посмотрел на миссис Тейлор, когда та наливала себе на тарелку хреновый соус, и бедняжка тут же вспомнила о своем слабом желудке. После этого она уже не могла есть соус, а ведь она так его любила и считала, что он не причинил бы ей вреда. По правде говоря, она не могла есть и никакие другие блюда, точно так же как и Эсми. Обе только делали вид, что едят. Ужин проходил в неприятном молчании, нарушаемом лишь время от времени отрывистыми замечаниями Трикси и Ани о погоде. Трикси взглядом умоляла Аню не молчать, но та впервые в жизни обнаружила, что ей абсолютно нечего сказать. Она чувствовала, что должна говорить, но в голову приходили только самые идиотские мысли — мысли, которые было никак нельзя высказать вслух… Неужто Сайрес заколдовал их всех? Удивительно, какое воздействие может оказать на целую компанию людей один надутый упрямец! Аня и не предполагала, что такое возможно. К тому же он, вне всякого сомнения, наслаждался сознанием того, что вызывает у каждого из присутствующих мучительное чувство неловкости. Да о чем, скажите на милость, думает этот человек? Подскочил бы он, если бы кольнуть его булавкой? Ане хотелось отшлепать его, дать ему по рукам, поставить в угол — поступить с ним, как с испорченным ребенком, каким он, в сущности, и был, несмотря на свои колючие седые волосы и свирепо встопорщенные усы.

Больше всего ей хотелось заставить его заговорить. Она инстинктивно чувствовала, что самым тяжким наказанием для него было бы оказаться вовлеченным в разговор, когда он твердо вознамерился не произносить ни слова.

• Предыдущая
• 18/66
• Следующая