Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина - Страница 35

И он вдруг слегка улыбается, а потом подает мне жилистую, особенно бледную на фоне черного рукава ладонь.

— Преподобный…

— Поднимитесь. Прошу.

Я не признаюсь, что пропасть между нами с сестрой была шире, чем смерть, и разверзлась раньше. Нет, это — и мое раскаяние — останется для исповеди. Пока же мысли спутаны, я не понимаю собственную душу. А Ларсен и так слишком милосерден, куда милосерднее, чем должен быть к слабому духом, к пораженному грехом. На собрании общины он будет говорить иные слова. Сейчас он просто дает мне время. И… пусть знает, что не зря.

— Спасибо. — Я встаю с колен. — Я должна побыть с родными.

Ларсен одобрительно кивает и снова складывает руки у груди. Я действительно собираюсь пойти к отцу, матери и уже с ними — в комнату, где остался доктор. Я буду помогать во всем, чтобы достойно проводить мою Джейн. Я обещаю это Господу, ей, себе… Но я слаба и отсрочиваю минуту, когда переступлю порог дома.

— Вы будете на погребении? — задаю я очевидный вопрос.

— Да, — снова кивает он.

— И еще ради Бога… — Решившись, я впервые сама заглядываю Ларсену в глаза. Вопрос дерзкий, но лучше задать его и обрести хотя бы тень покоя. — Скажите… она точно ничего не поведала вам об… убийце?

Я не удивилась бы, если бы его терпеливая учтивость враз исчезла, если бы он одернул меня и призвал к должному почтению. Я, пусть не обвинила, но гипотетически допустила его ложь, ложь своего духовного наставника. Но бледное лицо остается бесстрастным.

— Мисс Бернфилд говорила не о смерти, больше — о жизни. Она была до нее очень жадна, видела так много ее самых разных проявлений. Удивительно. — Ларсен опять слабо улыбается, но тут же глаза становятся холодными. — А вам она не открывалась? Вы ведь тоже провели с ней какое-то время наедине. Или, может, вы что-то знаете сами? Подозреваете?

«Сходи к Двум Озерам». Все, что я знаю. И это останется со мной, пока я не выполню просьбу моей бедной Джейн. Ведь кто знает, что она там прячет? Или… кого?

— Нет. — Мне удается не опустить взгляда. — Ничего. Ничего полезного… для мистера Редфолла или кого-либо еще. Простите.

— Жаль.

Он верит или, по крайней мере, оставляет расспросы. Делает пару шагов и, едва покинув тень, надевает широкополую шляпу: защищает от солнца чувствительную к ожогам кожу. Шляпа — черная, невзрачная, — всегда с ним, если не на голове, то болтается на тесьме за спиной.

— Что ж, до встречи. Господь с нами, мисс Бернфилд.

— Господь с нами…

Ларсен пересекает двор, и ему торопливо подводят коня — угольно-черное бешеное животное, с которым долго не мог сладить никто в городе. Сейчас конь смиреннее прихожан, возможно, потому что Ларсен отказался от скверной идеи впрягать его в повозку, купив для общинных целей покладистую кобылу. Этого же зверя забрал себе. Он вообще предпочитает ездить верхом, вот и сейчас быстро расстегивает облачение и аккуратно убирает в седельную сумку, остается в мирской одежде. Сапогам не хватает шпор — и это все, что отличает пастора от любого старателя, законника или «лихого».

Он выезжает за ворота. Неуверенно приподнимаю руку в прощальном жесте, но мне не отвечают. Преподобный исчезает среди деревьев, а я смотрю вслед. Мне пусто, по-прежнему плохо. Но все-таки чуть лучше, чем когда нежные лепестки сминались в моих ладонях. Я не удивлена; посетив лишь пару наших служб, невозможно не почувствовать: в Натаниэле Ларсене есть то, что делает его действительно хорошим пастырем. Особая сила. Сила быть опорой.

Его внешние спутники — сутана и Библия. Что за ними, — неизвестно, как неизвестна природа загадочного перелома, отвратившего этого властного, сильного и, в общем-то, довольно жесткого человека от военного дела. Лишь один житель Оровилла, тот, с кем преподобный дружен, вероятно, об этом знает. Но последний индеец Винсент Редфолл бережет секреты. Его упорство не удалось переломить даже моему отцу, способному выведать истину у камня. Не удалось и «немного краснокожей» Джейн.

Я возвращаюсь домой. Лето жаркое, поэтому похороны назначены уже на следующий день. Еще через два я решусь выполнить последнее желание сестры и приду к Двум Озерам, где Зеленая Леди схватит меня и уволочет в Агир-Шуакк. С этого начнется куда больше событий, чем мне покажется.

Ведь легенда о Жанне не закончена. А нет ничего опаснее неоконченных легенд.

И ни тот, кто произнес эти слова, ни я, услышавшая их, даже не предполагаем, насколько страшным будет продолжение.

Путь домой

Если поначалу змеи почти не проявляли враждебности, то теперь взбешены. Как и всякий, кто просыпается в дурном расположении духа, они не рады гостям и не ограничатся вежливым советом убраться. Мы сбиваемся спина к спине, и, кажется, кто бы из нас ни был воином, а кто «неженкой», нам одинаково страшно.

— Эмма, Цьяши, — шепчет Кьори. — Только не делайте резких движений.

— Что тогда? — мрачно интересуется Цьяши. — Нас примут за статуи?

— Они убьют тебя не сразу.

— Здорово!

Цьяши в сердцах потрясает кулаком; жест встречает шипение. Поначалу тихое и сонное, оно теперь почти осязаемо холодит злобой. Колени дрожат. Я едва стою и больше всего на свете боюсь упасть. Случись это — и я немедленно стану чьей-то едой.

— Убери их! — взвизгивает Цьяши, когда одна из кобр бросается на нее. Гибкая Лоза принимает удар клинком, и разрубленная тварь немедля воскресает двумя новыми, поменьше. — Кьори! Убери, ты же можешь!

— Не могу… не могу, мне нужна музыка. Я не освоила еще змеиную речь, это следующий этап моего обучения, и я… я…

Чуткое Сердце оставила попытки починить свирель. Руки опущены, глаза панически округлились. Змеи окружают нас, гибко скользя по мху, и в их перемещениях некая… осознанность? Да, определенно, они прекрасно понимают, что делают, их атака — не слепое желание утолить голод. Они защищают Лощину и того, кто здесь прячется. Осененная этой мыслью, я хватаю Кьори за запястье.

— Позови светоча, пусть он их усмирит! Он ведь говорил с нами из-под земли, он узнал, что мы здесь, без твоей музыки, он…

— Он так силен, когда только-только возвращается из странствий. — Кьори качает головой. — Разговоры быстро утомляют его, он погружается в очарованный сон.

— Иными словами, он бесполезен! — раздраженно бросает Цьяши, и змеиная жрица даже ее не одергивает. — Еще идеи? Может, вытащим обратно тот труп? Они могут отвлечься на него!

Оборачиваюсь. Змеи, сползающиеся все теснее, преграждают путь к зарослям. К тому же я помню: там, среди кустарника и папоротников, тоже дремали гадюки. Не стало ли их больше и не начали ли они уже пиршество? Ведь теплая кровь экилана давно пролилась на мох.

— Не надо. — Кьори, наверное, думает о том же. Она разжимает руку, и обломки свирели падают. — О Звезды… я неумеха! Чистокровные жрицы к моему возрасту знают язык змей! А я…

— Если разобраться, виновата она, — киваю на Цьяши. Ситуация не располагает к ссорам, но я не могу больше слушать эти причитания. — Кто наступает куда попало?

— Ну ты! — вспыхивает Гибкая Лоза. — От тебя вообще нет проку! Эй, Кьори, а давай кинем змеям ее? Может, успеем убежать?

Гадюка подползает к моей давно стоптанной в кровь ноге. Пугливо пячусь и чудом не наступаю на другую змею. Мы с Кьори и Цьяши прижимаемся друг к другу теснее. Лучше держаться вместе; в конце концов, Гибкая Лоза пока хотя бы отгоняет некоторых тварей клинками. Я глубоко вздыхаю и вдруг представляю, что почувствуют родители, если вторая дочь вернется домой вот так. Умирающей от яда змеи, которая, возможно, и не водится под Оровиллом. Сердца отца и матери разорвутся от горя, а город — от слухов. Нет. Я должна спастись, должна или… На обрывке мысли в небе вдруг появляется серо-рыжая тень, а затем в воздухе свистит пущенная стрела.

Она втыкается в землю посередине поляны. К черному наконечнику привязано длинное голубое перо, которое, едва соприкоснувшись со мхом, рассыпается в прах. Это не сопровождают вспышки или звуки, но тут же от стрелы по кругу разбегается лед, словно стылая река. Змеи, оказавшиеся на пути, тоже превращаются в ледяные изваяния, прочие пытаются расползтись с пути неумолимого волшебства. Мы — Кьори, Цьяши и я — замерли как вкопанные. К реальности нас возвращает окрик: