Обрести силу (СИ) - Агишев Руслан - Страница 8

Молчавший же все это время Халли вдруг громко зевнул, а через мгновение буркнул кривляющемуся Сатору:

— Сам ты сказочник… Это наконечник из гномьего железа, дурья башка… Такая железяка прошьет наш доспех как масло, — он натянул на себя плащ и уже оттуда снова донесся его глухой голос. — Если у Ольстера такого добра много, то мы умоемся кровью еще до того, как обнажим мечи.

После этого заявления у всех сразу же пропало желание дальше трепать языком и остальной десяток один за другим начал засыпать. Последним, подкинув в костер несколько здоровенных коряг, завернулся в плащ и сам Сатор, твердо пообещавший само себе завтра подробно расспросить «этого языкастого типа» обо всем… Через несколько минут он уже спал и не видел, как мимо их костра быстро прошли трое высоких легионеров с особыми алыми нашивками на груди — знаком принадлежности к алой сотне, охранявшей самого Сульде. Троица с обнаженными мечами вела к шатру шаморского командующего какого-то человека, лица которого было не разобрать из-за глубоко накинутого капюшона.

В шатре же, расположившемся в самом сердце лагеря, не смотря на позднюю ночь, было светло от горевших факелов и глубокой жаровни с полыхавшими углями. Пляшущий на плотной ткани шатра огонь светом и тенью рисовал фантастические картины удивительных существ с длинными шеями, огромными крыльями и ребристыми хвостами. Однако сидевшим на мохнатых теплых кошмах людям не было никакого дела до этого. Оба — и худой старичок с длинной бородкой в дорогом синем халате, отороченном роскошной полосой переливающегося меха, и коренастый пожилой мужчина с угрюмым словно застывшим в камне лицом буравили друг друга глазами. Если бы взгляд мог причинить хоть какое-то страдание человеку, то оба они несомненно уже бы лежали и корчились от дикой боли, сраженные своей ненавистью.

— Они забрали моего сына! — шипел как болотная гадюка Сульде, нервно оглаживая рукоятку кинжала. — Моего Урякхая, батыра из батыров, убили какие-то грязные дикари! — кинжал то покидал ножны, то тут же с шелестящим звуком возвращался обратно. — Ты меня не остановишь, старик! Я прошу тебя, не стой у меня на пути… Раздавлю, как гнилой орех!.. Этот ольстерский сосунок должен заплатит за все… и он заплатит всем, что у него есть.

Старичок же, не смотря на свой безобидный вид, отвечал ему с не меньшим пылом.

— Не смей мне угрожать, отрыжка вонючего керка! — кади Рейби вытянул вперед голову, отчего тонкая и длинная бороденка вызывающе нацелилась на его оппонента. — Я око самого великого султана! Да хранят его Благие и наделят всеми своими милостями! — его сухой кулак с ярко блестевшим перстнем на указательном пальце — подарком султана и одновременно знаком его власти — взлетел вверх. — Одно мое слово и богатуры орды отвернуться от тебя!

Конечно же старик преувеличивал… Власть Верховного кади (судьи) была несомненно велика… в Шаморе, но здесь все было иначе. За достойнейшим Сульде, десницей султана, стояло слишком много лично преданных ему воинов. Проверять же чье слово для легионеров окажется главным проверять не хотел явно ни тот ни другой.

Молчаливый поединок глаз снова продолжился, еще больше поднимая градус напряжения в шатре. Слишком уж высоки были ставки в этом тайно сражении двух глыб шаморского султаната, здесь, на оккупированной территории, олицетворяющих абсолютную власть великого султана.

Для кади Рейби, Ока султана и верховного судьи, сейчас на кону стояла не просто власть над вновь покоренными землями, а Власть с большой буквы над жизнью и смертью тысяч и тысяч людей, и соответственно их имуществом. Все дело было в том, что города и крепости, «добровольно вошедшие» в состав Великого Шамора сражу же попадали под власть гражданской администрации султанат, то есть под руку самого Верховного судьи. В случае же упорства жителей и правителей захватываемых земель всю власть над ними до полного успокоения получал командующей Атакующей орды — Победоносный Сульдэ.

Последний же хотел лишь одного — добраться до убийцы своего сына и вырвать своим голыми руками его сердце. Поэтому его буквально трясло от каждой минуты и часа промедления, грозящего бегством его личного врага.

— Великому султану, да продлят Благие его годы на вечность, нужны не сгоревшие головешки и каменные завалы, а богатые города и крепкие крепости, — старик медленно гладил свою бороденку, настаивая на своем. — Только тогда иссекающий золотой ручеек золотых и серебряных монет начнет превращаться в полноводную реку, питающую султанскую казну, из которой…, — он с хитрым прищуром посмотрел на Сульдэ. — Питаешь и ты!

Все эти мысли для командующего были ясны как день, что он не преминул и отметить.

— Не путай султанскую казну со своим личным кошельком, — язвительно буркнул он. — Все их золото и так станет нашим! Этот мальчишка на коленях будет умолять нас забрать накопленные им богатства, — вскочил Сльдэ с мягкой кошмы. — Умолять… давясь кровью и слезами… Ползать на коленях, целую кожу моих сапог, — он вплотную подошел к кади и смотря на него сверху вниз, угрожающе произнес. — Завтра, ранним утром, левое крыло орды ударит по лагерю врага. Правое же зайдет с противоположной стороны от города и погонит оставшихся трусов к реке, где…, — его пальцы с хрустом сжались в кулаки. — «Бессмертные» растопчут их.

Одетый в те же массивные инкрустированные шаморскими символами доспехи, что и его легионеры, Сульдэ в этот момент буквально расточал вокруг себя неотвратимую угрозу. Однако, прожившего при дворе великого султана полную опасностей жизнь кади сложно было пронять этой внешней мишурой.

— Я слышал кое-что про одного твоего тысячника, — за спиной повернувшегося Сульдэ раздался вкрадчивый, с показной тревогой, голос. — Кажется, его Борхе зовут…, — командующий орды замер с неестественно прямой спиной, словно в нее кто-то воткнул металлический стержень. — Говорят, какие-то дикари, — старик намеренно тянул некоторые слова и, казалось, испытывал при этом непередаваемое удовольствие. — За пару часов почти уполовинили его тысячу… Это странно, не правда ли? — продолжал он разговаривать со спиной, скрипящего зубами Сульдэ. — Тысячу «бессмертных» из алого тумена, возглавляемого самим Сульдэ Победоносным, перестреляли как жалких куропаток дикари. Думаю, великому султану, да правит он вечность и сто лет, будет опечален, когда узнает, его непревзойдённых «бессмертных» разгромили торги… Да-да-да, те самые торги, что несколько десятилетий назад посмели выступить против власти великого султана, да не оставят Благие его своими милостями.

«Опечален…, — проносилось в голове у застывшего в центре шатра командующего. — Великий будет просто в ярости, если это ему расскажут так, как надо!». Сульдэ, наконец, медленно повернулся и встретился с глазами кади, все также поглаживающего свою бородку.

— Хорошо…, — глухо и еле слышно проговорил Сульдэ. — У тебя есть еще один день. Я буду ждать ровно сутки… И если этот королик до восхода солнца второго дня не придет сам и не приведет того, кто повинен в смерти моего сына, то «бессмертные» все здесь смешают с грязью и… кровью.

В этот момент тяжелая ткань, расшитая золотыми цветами и птицами, у входа шелохнулась, и оттуда раздался негромкий голос.

— Господин, — вслед за голосом показался тяжелый шлем с высоким плюмажем из конского волоса, принадлежащий хранящему покой командующего телохранителю. — Господин! — у входа застыл, преклонив одно колено, массивный воин. — У лагеря схвачен лазутчик, — он поднял голову и сразу же увидел нетерпеливый взмах руки.

Воин сделал шаг назад и уже через несколько мгновений снова появился в шатре, ведя пригибающегося перед ним человека в рванном овчинном зипуне.

Несколько минут взгляды всех присутствующих были прикованы к этой невысокой фигуре с рожей пройдохи, увидев которого в толпе сразу же хотелось звать стражу или вязать его самому.

Видимо именно эти мысли и гуляли в голове у Сульде, когда, нарушив молчание, он бросил краткое:

— На кол лазутчика.