Дневник чужих грехов - Полякова Татьяна Васильевна - Страница 4

– Бабушка, – вдруг позвала я и заплакала.

Как ни странно, уснула я довольно быстро, но вскоре меня разбудил звук мотора. Мотоцикл. Звягинцев вернулся? Скрипнула калитка, которую я не заперла. Зачем, если хозяева дома? Через минуту двигатель заработал вновь, свет фар на мгновение мелькнул в окне и начал удаляться. Я проверила мобильный: сообщений нет. Пока я гадала, зачем приезжал Сергей, и прикидывала, стоит ли ему позвонить, со стороны крыльца послышалось поскуливание.

Накинув шаль, я прошла к входной двери, распахнула ее, и навстречу мне бросился пес, помесь лабрадора с дворнягой.

– Верный, – обрадовалась я. – Привет, бродяга.

Накормить его было нечем, но он, похоже, на это и не рассчитывал. Обрадовался, что снова на хуторе, да еще допущен в дом. Стас в этом смысле его не баловал, считал, что место собаки во дворе. Верный улегся возле печки, вскоре задремал, но стоило мне шевельнуться, тут же вскидывал голову. Сон улетучился, я взяла мобильный и написала Сергею: «Девушка нашлась?»

«Нет, – ответил он. – Калитку все-таки не заперла?»

«Спасибо, что привез моего пса».

«Он небось рад до визга?»

«Мирно спит рядом со мной».

«Тогда спокойной ночи».

«Пока».

На этом мы закончили, но о пропавшей девушке я, конечно, думать продолжила. За развилкой, совсем рядом с тропой, болото. Неужто Анастасия, вдруг чего-то испугавшись, ушла с тропы и в темноте забрела в самую топь? Местные ходили туда за ягодами, болото особо опасным местом не считалось. Но это днем. А ночью? К тому же Анастасия человек здесь чужой, могла растеряться, запаниковать… Она должна была слышать наши голоса и непременно ответила бы. Допустим, мобильный потеряла, но уйти так далеко, что не услышала звук мотора и наши крики, точно не могла.

Утром меня разбудил пес. Ткнулся носом мне в щеку.

– Тебя выпустить? – сообразила я.

Взглянула на часы – половина девятого. Пора вставать. Я выпила чаю, сидя на крыльце и радуясь погожему дню. Поделила с Верным бутерброд, оставшийся от перелета, пес не отходил от меня, преданно заглядывая в глаза.

– Извини за скромный завтрак. Сейчас поедем в магазин и купим еды. Я помню, что ты не любишь консервы. А как насчет косточки?

Пес завилял хвостом. Увидев, что я беру велосипед, кинулся к калитке. Я заглянула в кошелек. Денег, что я получила от Звягинцева, надолго не хватит. Придется наведаться в город. Жаль, что вчера я не догадалась снять наличные в банкомате в аэропорту или на вокзале.

Я крутила педали, пес бежал рядом, а я думала о том, как мудро поступила, приехав сюда. Хотя у родственников мой поступок вызовет недоумение, и это еще мягко сказано. Впрочем, мне не привыкать. Семью я радовала редко, а вот поводов посокрушаться на мой счет давала сколько угодно. «Паршивая овца», как любила выражаться бабка. Но хутор, по неведомой причине, она оставила мне.

Впервые я увидела Агнес, когда мне исполнилось четыре года. Этот день я прекрасно помню. Родилась я за границей, где работали мои родители, за четыре года они так и не нашли времени выбраться к бабке, так что со знакомством мы затянули. Думаю, причина была проста: Агнес терпеть не могла зятя, и чувство это было взаимным. Впрочем, все мое детство я была уверена: бабка в принципе никого не любит. А если чувства и имели место, то были запрятаны на недосягаемую глубину.

Мы долго тряслись по ухабам на новеньком «Мерседесе» – папиной гордости и наконец подъехали к воротам.

– Ну, вот и родовое гнездо, – хмыкнул папа, не торопясь покидать машину.

Бабка вышла на крыльцо нас встречать. Я было кинулась к ней, уверенная, что, если передо мной моя бабушка, значит, любит меня по определению. Бабка окинула меня суровым взглядом и сказала:

– Вылитый отец.

Прозвучало это как приговор. Именно так родители его и восприняли. Так что мысль оставить меня на пару недель у бабки мгновенно их покинула. Агнес взяла меня за руку и сказала:

– Ноги не забудь вытереть. Тут тебе слуг нет.

Через год меня с ней все-таки оставили. Я научилась отлично мыть посуду, подметать пол, ворошить сено, полоть, гладить полотенца и прочую мелочь, но, к удивлению мамы, жизнью на хуторе была довольна. Я быстро сообразила, что, выполняя определенные правила, в остальном я предоставлена самой себе и могу делать что хочу: болтаться по окрестностям в компании сельских ребятишек, сколько угодно купаться в реке и даже отправиться на болото, где жил Бабай – плод неуемной детской фантазии.

Мама с Агнес не особо ладила, долгое время я считала, что причина в мамином замужестве. Увидев меня в бабкином фартуке, дергающей сорняки на грядке, всю в синяках и ссадинах (бабка была здесь совершенно ни при чем, она меня ни разу в жизни пальцем не тронула), мама ахнула «бедный ребенок» и поклялась больше никогда меня сюда не отправлять. И очень недоумевала, почему потом девять месяцев я приставала к ней с вопросом: «Когда поедем к бабушке Агнес?» Во втором классе в сочинении на тему «Как я провела лето» я живописала свою жизнь на хуторе, хотя июнь провела в Лиссабоне, а август – в Ницце.

– Неужели тебе не понравилось? – с беспокойством вопрошала мама, имея в виду чужеземные пляжи. Я уверяла, что понравилось, и робко спрашивала:

– Как думаешь, Агнес возьмет меня на все лето?

Мои обязанности с каждым годом множились, а любовь к бабушкиному хутору, вопреки всякой логике, росла…

Воспоминания пришлось прервать, я въехала в село. Предстояло решить, что сделать в первую очередь: навестить Звягинцевых или все-таки отправиться в магазин? Впереди показалось длинное здание из красного кирпича, недавно отремонтированное. Тот самый завод, о котором говорил Сергей, когда-то принадлежавший моему деду. Советская власть пришла сюда в сороковом году, завод, само собой, отобрали. Дед не стал дожидаться, когда за ним явятся, и ушел в лес, где, в конце концов, и сгинул. Хотя лично я в этом вовсе не уверена. Бабка в то непростое время укрывалась у дальней родни. Кстати сказать, ее младшая сестра Эльза в восемнадцать лет сбежала из дома, тем самым, по мнению родственников, сведя в могилу отца с матерью, вышла замуж за коммуниста и сама вступила в компартию.

Однако любовь Эльзы к сестре была куда выше партийной дисциплины, и она не только взяла к себе двух младших бабкиных детей, но и снабдила Агнес фальшивыми документами. Бабка у меня немка (до войны в городе их жило немало), можно лишь удивляться, как она не загремела в лагерь: и национальность никуда не годилась, а тут еще и происхождение самое что ни на есть антисоветское – старый дворянский род. А ее за каким-то чертом занесло на хутор. Но в мужья все равно выбрала контрреволюционный элемент – хоть и хуторянина, но уж точно не бедного, то есть кулака и мироеда, который, ко всему прочему, от советской власти в лесу прятался. А если советской власти боится, значит, знает за собой вину.

С приходом немцев бабка вернулась на хутор. Как ни странно, его даже разграбить не успели. Забрали зерно да скотину, а бабкино приданое в виде шкафов, перин да диванов так и осталось нетронутым. Как видно, граждане, которым положено было восстанавливать социальную справедливость, не особо верили, что советская власть здесь задержится.

В общем, бабка вернулась, и дед тоже. Правда, ненадолго. Тот порядок, который установили немцы, нравился ему не больше, чем предыдущий, и он вновь ушел в лес, на этот раз уже навсегда. Хотя на хуторе время от времени появлялся. Под покровом ночи, само собой. Двойняшки у бабки родились в конце войны, значит, как минимум за девять месяцев до этого они виделись и дед был жив-здоров. Вот только не ясно, куда потом делся. Агнес вопросы о деде попросту игнорировала с тем отстраненным и равнодушным видом, к которому прибегала, желая показать, что тема беседы ей не по душе.

Миновав здание фабрики, я вскоре оказалась на площади. Слева православная церковь, справа – кирха. Меня, кстати, в восьмимесячном возрасте бабка по отцу крестила, само собой, в православии. Неизвестно, как к этому отнеслась Агнес. Скорее всего, никак. Не помню, чтобы она ходила на службу, впрочем, возможно, все-таки и докучала Господу своими проблемами, большими и маленькими, но точно не в моем присутствии.